Охота на убитого соболя - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 63

«Это тебе, Надежда, на рагу. Рагу из глухарки, а? Будет чем носы соседкам утереть».

Он потянулся, зевнул, потом скомандовал, включая скорость:

– Ну, зверюга, попылили дальше. Покамест один – ноль, а надо бы два…

Уже у самого «песка» у него неожиданно забарахлил и заглох мотор. Косых выругался, но делать было нечего, пришлось вылезать из теплой кабины. Он забрался на бампер, открыл капот и сразу понял, в чем дело, – с головок двух свечей сразу соскочили колпачки. Косых приладил их, проверил. Колпачки сидели слабо – на головки надо бы навернуть проволоку, но подходящей под рукой не было. Пришлось отложить операцию до деревни…

Хлопнув капотом, он спрыгнул на землю и только теперь поразился какой-то стылой покойничьей тишине, окружавшей его. Даже кедры, кланявшиеся ветру, гнулись бесшумно, без привычных стенаний и потрескивания. Он ступил на обочину дороги, поскользнулся на ягеле. Оленьего корма – ягеля в тайге полным-полно – бумажно-белый, пористый, похожий на синтетическую губку мох сверху был сух до ломкой жесткости, а снизу влажен – корнями он воду собирает, – поскользаешься на нем, как на затянутом тонкой коркой коровьем «блине».

На глаза попалась идеально круглая поляна, полная перезрелой, обкаленной снегом голубики; листья голубики, похожие на летящие капли, были красны – настолько красны на чистом снегу, что даже глаза резали. Косых нагнулся, взял несколько ягодин в щепоть, съел – голубика оказалась приторно-сладкой, слюна от нее сразу сделалась густой и тягучей, как от варенья, а когда сплюнул, увидел, что она дегтярного цвета. Неподалеку призывно синели горошины спелой шиксы – ягоды, которая, когда возьмешь ее в рот, кажется сладкой, а раздавишь языком – жгуче-горькой. Косых поддел кустик шиксы сапогом, синие горошины попадали в снег.

Вернувшись в деревню, загнал машину под навес и, прихватив с собой мелкашку, вошел в дом. Там уже плескался у рукомойника помбур Поликашин.

– Завтракать пойдем? – с порога весело закричал Косых.

«Не пьян, но в настроении», – определил Поликашин.

– М-м-угу, – промычал он.

– Намного ввинтились в землю за ночь? Не знаешь? – спросил Косых.

Поликашин, худенький пожилой человек, прополоскал рот и выпрямился. На мохнатых бровях его блестела вода, щеки голубели после бритья.

– Что-то голос у тебя звонкий. Как у пионера.

– Есть причина. Так намного?

– Ненамного. Если до Америки бурить, то еще далеко. Инструмент поднимать пришлось, сработанное долото меняли… Так, считай, вся смена на долото и ушла.

– Не горюй, Поликашин. Главное – не дрейфить, прорвемся. А я вот копалуху бабе на рагу подстрелил, – похвастал Косых небрежно, – пусть соседей поудивляет.

– Ишь ты, – вдруг ехидно произнес Поликашин, – на беззащитную птицу ходить до зубов вооруженным! Да еще на машине… Дать тебе лук в руки и стрелы, как в древние времена, вот и иди добывай копалух на рагу. Посмотрел бы я тогда.

– Ты что, не с той ноги встал? – удивился Косых. – Все стреляют, и я стараюсь.

– С той, – буркнул Поликашин. Он подошел к скамейке, на которой, свесив крыло, лежала убитая копалуха. Поликашин приподнял ее за крыло, подержал на весу, словно обдумывая что-то. – Знаешь хоть, кого ухлопал? – Он опустил копалуху на лавку, осторожно подложил под птичью тушку меченое крыло. – Ты же Катьку застрелил.

Тут у Косых словно ум прояснился – вот что он пытался вспомнить, стоя посреди дороги. Катька – ручная копалуха. Собственно, ручной копалуха была довольно условно…

Весной, когда буровая была еще на старой площадке, трое рабочих пошли с плетушками на берег Тром-Аганки, где, кроме пихт, кедрача и сосны, росли еще березы и осины, а смешанные сырые места очень любят первые весенние грибы – сморчки и строчки. На подходе к речушке наткнулись на глухариное гнездо, свитое на земле под кустом краснотала. На гнезде сидел бородатый красавец самец – видно, самку недавно сменил, еще не успел обровнять оперение после полета. Увидев подходивших людей, глухарь беспокойно завертел головой из стороны в сторону, но не поднялся – боялся гнездо застудить. Один из грибников изловчился и накрыл плетушкой глухаря вместе с гнездом. Глухарь даже не шевельнулся под корзиной. Когда ее подняли, увидели, что голова глухаря безжизненно склонена на пышную грудь – птица была мертва. Сняли с гнезда, смотрели, и в чью-то раскрытую ладонь упала с клюва капля крови – глухаря сразил удар, который случается и у людей, – разрыв сердца. А гнездо было полно крупных серо-коричневых яиц.

Как оглушенные, стояли буровики у гнезда, пока не свалилась на них с ближайшей сосны отощавшая от сидения на яйцах копалуха; не пугаясь людей, она подковыляла к гнезду, привычно устроилась на нем. Увидев это, люди попятились прочь от глухариного гнезда – ни у одного из них не поднялась рука на птицу.

Потом специально приходили подкармливать копалуху, узнавали ее среди сотен других глухарок, наполнивших тайгу, узнавали по диковинному черно-изумрудному пятну на правом крыле. А кличку Катька ей дала повариха тетя Оля. Катьками она величала все ручные существа, будь то прихлебатель-кобель, ворюга-кот или ручная добрая коза, – все для нее были Катьками. Кличка привилась. Потом переехали на новую площадку, копалуха с выводком глухарят осталась на старой. И вот теперь угодила под пулю…

Косых почувствовал себя виновным, хотя ни за что бы в этом не признался. Надо бы обрезать старого звонаря Поликашина, не то проходу не даст, скушает с костями и не поморщится.

– Не я, так другой ухлопал бы, – грубо сказал Косых, – все равно под заряд подвернулась бы, как пить дать. И потом я ее, дуреху, не видел, она же с-под ветра вышла, левым боком ко мне…

Поликашин махом нахлобучил на голову кепку и не говоря ни слова вышел. Косых – следом. На ходу посмотрел на часы – через час сорок вахта, времени остается в обрез, самый раз позавтракать да прикорнуть после завтрака. В сенцах остановился, подумал, что копалуха, выходит, общая, все кормили ее и все имеют право отведать коммунального мясца.

«Хитер бобер, но я не жадный. Нам общественная птица нужна не больше, чем в носу третья ноздря, – извините за выражение…»

В сенцах он набрал охапку дров, вернувшись, сложил их у печки, потом, отыскав под лавкой банку из-под сгущенки, зачерпнул ею соляра. Без бензина или соляра мороженые дрова не разгорятся, но бензин – опасно, печку разворотить может, да и человека опалить, а соляр – в самый раз.

На толстых чугунных колосниках скопилась зола, выгребать ее не хотелось, поэтому Косых сдвинул ее поленом в сторону, уложил на колосники мелко колотые березовые горбыли, сверху пристроил несколько располовиненных смолистых сосновых чурок и плеснул соляра. Печка