Повести о чекистах - Василий Степанович Стенькин Страница 87

Майское солнце ласково припекало. Он щурился, подставляя лицо под его негорячие лучи. «Не все же на работе, — успокаивал сам себя, — надо когда-то и отдохнуть. Бабам — абы мужик занят был, не пил. А тут — хоть пропади».

Затишья в его жизни бывали редким явлением. В основном она была переполнена разного рода событиями. Взять хотя бы дружбу с братьями Зубанами. Было это примерно за три года до начала войны. Тогда еще Закарпатьем правил автономщик Волошин.

Петр Зубан появился в его хате неожиданно. Он всегда умел вдруг исчезать, будто сквозь землю, и ниоткуда возникать. Это особенно нравилось Фабрици и удивляло его. «Своих друзей собираю, — тихо сообщил Петр. — За автономистов грудью встанем».

Вот тогда он и предложил Фабрици вступить с ним в один отряд. «С нами Зосима Притула, Кондрат Дрын, брат Василий, ведущий Андрей Резник», — шептал Зубан.

Все мужики были знакомые, и Павел согласился.

Не успел Волошин согреть под собой державного кресла, как явились хортисты. Ну, тут началось. Тот драпанул. Его приближенных пустили в расход, кого в концлагеря определили… кого потопили в Тисе… Фабрици еле улизнул тогда. Вместе с Зубанами и Дрыном они спрятались в лесу. Когда расправа кончилась, вернулись домой. Резник подался в Румынию. Да-а, были дела. Фабрици глубоко вздохнул. А потом жизнь закрутилась еще быстрее. Началась война. Где-то в ее середине, когда немцев разбили под Сталинградом, его забрали в армию. Попал он в команду подрывников под начало… Петра Зубана. Он опять верховодил. Павел тогда с завистью смотрел на Петра. Верткий парень. При всех властях на высоте, в начальниках ходит.

Фабрици тоже подфартило при Советах… Он опять вздохнул тяжело. Работа, конечно, была что надо… и денежная, и уважение от всех…

При Петре Фабрици было легко служить. Кореши все-таки. Жаль, война так быстро кончилась… Павел почесал затылок.

Вышла жена во двор. Прошаркала мимо шлепанцами, пробурчала что-то себе под нос, смачно сплюнула. Фабрици привык ко всем ее выходкам и воспринимал их спокойно, как неотвратимое, навек данное. Пущай себе перебесится, лучше поест. Так что же было дальше? Ему было приятно вспомнить все свои похождения.

Работа взрывника нравилась Фабрици. Правда, сам он непосредственно взрывами не занимался. Он только подвозил подрывников к нужному месту на подводе. Тогда у него была гнедая. Хорошая животина. Потом ее миной разорвало. Жутко было смотреть, как подыхала. Петр вынул пистолет и пристрелил. «Чтобы не мучилась». Жалостливый. И прозорлив, как черт. Мог рассудить на многие годы вперед. Все по его сбывается. Вот, например, случай со взрывчаткой. Поручили тогда взорвать тоннель в горах. Зубан приказал снять с телеги только часть взрывчатки и большую половину велел отвезти Дрыну. Страшно тогда стало. Спросил Зубана: «А вдруг Кондрат не примет груза, кликнет жандармов? За смертью посылаешь?» А он: «Красные прут недуром и вот-вот припожалуют к нам. Жандармы паникуют, теперь им не до тебя. А с Дрыном все обговорено». «Зачем, — спрашиваю, — Дрыну взрывчатка?» А он, голова, отвечает: «Будем начинять ею пироги, — а сам смеется, — если серьезно, предназначена она для других целей. Военная буря промчится, тогда мы и расправим крылья. Взрывчатка нам будет позарез, — он провел ладонью себе по горлу, — во! Мы в Закарпатье будем проводить свою линию. Нас поддержат Бандера и Мельник. А за их спиной иностранная сила. Чуешь?»

Вот тогда и был организован тайник с начинкой. Цел ли он сейчас? Фабрици задумался.

Окончилась война. Фабрици через своих людей устроился письмоводителем. Его жизнь наладилась. Для него она стала сплошной благодатью. Жена браниться перестала. С поклоном приглашала к столу, как-никак представитель власти ее муженек. Павел млел от распирающего его самодовольства. А всего-то: утром на работу, к вечеру домой. А там сиди и скрипи целый день пером по бумаге.

Однажды, было это в начале весны, откуда ни возьмись — навстречу Петр Зубан. Поручкались. Он и говорит: «Хорошо, что я тебя встретил не дома. Не хочу с твоей супружницей видеться. Не любит она меня. Как увидит, так начинает горло драть. Пойдем под крону дерева, там и поговорим». Присели в бурьяне, он и запел: «Наши братья-незаложеники собираются в Подкарпатье. Там и твое место». Не хотелось тогда Фабрици срываться с насиженного места, ну, он и попер на Петра: сыт по горло, говорит, хватит того, что я был в сечевиках при Волошине. Чуть жив остался. Не желаю. А тот: «Не руби сплеча, слушай дальше. Возглавил группу Хустовец. В ней Притула, Дрын. Установим связь с Андреем Резником, а через него с руководящим центром. Не далек час, когда у нас будет целый курень. Про нас заговорит весь край». И снова поддался тогда Фабрици на удочку. Разбирало его любопытство увидеть Хустовца. По настоянию Зубана пошел на встречу с ним.

В условленном месте больничного садика на скамейке в кустах рядом с Петром сидел неказистый мужичонка с отвислыми усами на скуластом лице. Тогда еще подумал: «Подходить аль не подходить?» Они его не замечали. Ушел бы, и дело с концом. Но подтолкнули последние слова Зубана, сказанные при расставании: «Будь аккуратным и покладистым, а то…». Это была угроза, и с ней нельзя было не считаться. Объявился.

Скуластый оглядел с ног до головы раскосыми рысьими глазами и проскрипел: «Чего артачился, перечил Петру, а?» От его скрипа мороз по коже. Фабрици передернул плечами. «Дак у меня, — ответил он тогда, — грыжа и мочекаменная болесть»… С испугу, видно, придумал все это. Глядит, а его глупость понравилась. «Ну, ловкач, — ухмыльнулся раскосый, — вот такой нам и нужен». И к Фабрици: «Сиди, — говорит, — в своей сельраде да держи ухо востро, а услышишь что недоброе, сразу дай знать ему, — он указал на Зубана. — Дальше. Обеспечь Петра бланками, само собой, с печатями сельрады. Тебе это раз плюнуть. Дошло?» «Дык бланки, — заюлил Павел, — не в моей власти». А он: «Об этом я знаю. Но знаю и то, что они бывают и в твоих руках. Слушай дальше. К тебе должен заявиться человек, который назовется Чайкой из Рахова. Допыта ему не чини, а только ответь: «Меня одолел грипп, остерегайтесь». Это есть пароль и отзыв. Без них ни слова. Ну, а