Умберто Эко - Сотвори себе врага. И другие тексты по случаю (сборник) Страница 46

– Да кто же вы? – воскликнули все свидетели этой сцены.

– Спросите у этой женщины, – сказал человек в красном плаще. – Вы сами видите, она меня узнала.

– Лилльский палач! Лилльский палач! – выкрикивала миледи, обезумев от страха и цепляясь руками за стену, чтобы не упасть.

И этот человек, тридцать лет хмуривший лоб при виде Андреа, выпрямился во весь рост, и, указав бесчеловечному сыну на тело отца, затем на дверь и на того, кто стоял на пороге, произнес:

– Господин виконт, ваш отец убил первого мужа своей жены, потом бросил в море вашего старшего брата, но этот брат не умер… вот он. – И он указал Андреа на Армана.

– Этому-то брату, – продолжал Бастиан, – ваш раскаявшийся отец при смерти отдал все то, что он похитил у него и что было должно перейти к вам. Вы здесь у господина графа Армана де Кергаца, а не в своем доме… Выйдите отсюда.

Арман говорил повелительно, как хозяин дома, и первый раз Андреа трепетал и исполнял приказание. Он попятился, как пятится, огрызаясь, раненый тигр, но в дверях приостановился и, взглянув на Армана, крикнул вызывающим голосом:

– Кому-нибудь из двоих, добродетельный братец!.. Мы посмотрим, кто одержит верх: филантроп или разбойник, ад или небо… Париж будет ареной нашей битвы.

И он вышел, гордо подняв голову и улыбаясь сатанинской улыбкой, из того дома, который не принадлежал уже ему более и где его отец испустил свой последний вздох.

Рассказчик остановился и окинул взглядом присутствующих.

Все внимательно слушали его, и ни у кого на лице не было заметно улыбки.

– Итак, – окончил он, – этот вор, этот убийца, этот палач женщины найден мною час тому назад… Этот негодяй здесь… между вами!

И при этих словах он поднял руку и, показав на виконта, добавил:

– Вот он!

Андреа задрожал на своем стуле, тогда незнакомец снял маску.

– Арман! Скульптор Арман!.. – раздалось с разных сторон.

– Андреа! – вскричал он. – Андреа! Узнал ли ты меня?

Но в эту минуту и в то время, пока присутствующие не могли еще прийти в себя, находясь под влиянием только что происшедшей сцены, дверь залы отворилась, и в нее вошел человек, одетый во все черное.

Этот человек – подобно старому служителю, который пришел к Дон-Жуану во время одной из его оргий сообщить ему о смерти отца, – этот человек, не обращая внимания на сидящих за столом, медленно подошел к виконту и громко сказал:

– Господин виконт Андреа, ваш отец, генерал Фелипоне, который уже давно серьезно и тяжело болен, чувствует себя очень плохо и желает видеть вас у своего смертного одра.

Но в ту же минуту человек, который сообщил ему это известие, этот человек взглянул на Армана, который было хотел остановить Андреа, и громко вскрикнул:

– Боже! Лицо моего полковника!

На пороге залы, где тогда находились супруги, появился человек, при виде которого граф Фелипоне смертельно побледнел и отшатнулся, пораженный изумлением.

Вошедший был человек лет тридцати шести в длинном синем сюртуке, украшенном красною орденскою ленточкой, какие носили тогда солдаты, служившие Империи и оставленные Реставрацией. Он был высокого роста, во взгляде его сверкал мрачный огонь, лицо бледно от гнева. Сделав несколько шагов к отступавшему в ужасе Фелипоне, он протянул к нему руку, воскликнув:

– Убийца! Убийца!

– Бастиан! – прошептал, обезумев, Фелипоне.

– Да, – сказал гусар, потому что это был он, – Бастиан, которого ты думал убить наповал… Бастиан, найденный час спустя казаками в луже крови; Бастиан, пробывший в течение четырех лет в плену, у русских, но теперь освободившийся, пришел требовать у тебя отчета за кровь своего полковника, которою обагрены твои руки.

И в то время, как пораженный ужасом Фелипоне продолжал отступать перед этим страшным видением, Бастиан взглянул на графиню и сказал ей:

– Этот человек убил ребенка, как убил его отца.

Графиня поняла. Обезумевшая мать превратилась в тигрицу перед убийцей своего ребенка: она бросилась к нему, чтобы растерзать его своими когтями.

– Убийца! Убийца! – кричала она. – Тебя ждет виселица!

Я предам тебя в руки палача!..

Но негодяй все продолжал отступать, а несчастная женщина вскрикнула, почувствовав, как что-то шевельнулось у нее под сердцем, и остановилась, бледная, изнемогая… Человек, которого она хотела предать в руки правосудия, в руки палача, этот подлый злодей был отцом другого ребенка, начинавшего уже шевелиться у нее под сердцем.

– Это она! Она! – вскричал старик, переводя взгляд с Марции на Вирджинию. Он один верно истолковал горестный вскрик лишившейся чувств женщины – и то впадал в привычное оцепенение, то вдруг вскидывался, весь встрепенувшись, будто хотел сказать что-то для нее очень важное, – и наконец слеза покатилась по щеке, иссохшей от многих лет и многих страданий. Старый Элиа, весь вне себя от волнения, так что мог сойти за одержимого, улучив миг, когда женщины приподняли голову графини, чтобы дать ей пить, поднес к ее глазам золотую цепочку, с которой свисал чудесный крестик того же металла, усыпанный драгоценнейшими бриллиантами, сверкавшими так, что глазам было больно, и произнес лишь два имени:

– Вирджиния и Сильвия!

– Сильвия! – вскрикнула графиня, не сводя затуманенных глаз с украшения, словно с чудесного талисмана, и прекрасная голова упала на подушку – так никнет цветок, опаленный знойным ветром пустыни, и уже не может воспрять. Но последний час несчастной красавицы еще не пробил. Она тут же вскинулась, словно пораженная электрическим током, открыла глаза и устремила на Марцию взгляд, полный такой жажды и любви, которую лишь мать способна понять и оценить.

– Дочь моя! – вскричала она и снова упала на подушки.

Тем временем мужчина с закрытым бинтами лицом поспешно вошел в комнату, упал на колени между кроватями обеих раненых и в отчаянии простонал:

– Простите меня! Простите!

Услышав его голос, графиня Вирджиния вздрогнула. Она поднялась на кровати с необычайным проворством и, бросив взгляд на простертого перед ней несчастного, воскликнула душераздирающим голосом:

– Марция! Марция! Этот негодяй – твой отец!

Этьен достал из кармана бумажник, открыл его, вынул оттуда письмо, запечатанное черной печатью, и протянул его Жоржу, сказав:

– Прочти письмо, мальчик. Вслух прочти… а вы, Люси Фортье, слушайте.

Вскрыв конверт, молодой человек прочитал:

– «Дорогой Жорж.

В сентябре 1861 года в мой дом в Шеври пришла одна несчастная женщина; с ней был маленький мальчик. Ее преследовала полиция, подозревая в совершении убийства, кражи и поджога. Звали ее Жанна Фортье…

Жорж, Люси и Люсьен Лабру ахнули в один голос.

– Значит, я… – растерянно пробормотал Жорж, – я сын Жанны Фортье, а Люси… Люси… моя сестра!

И тут же повернулся к девушке, раскрыв объятия.

– Брат! Это мой брат! – воскликнула Люси, бросаясь ему на грудь; Жорж крепко прижал ее к себе.

– Да… да… – вскричал он. – Это бесспорное доказательство! Ах! Мама! Мама… Наконец-то! Наконец! Но ведь это единственное доказательство считалось утраченным… Где же оно лежало все эти годы?

– В животе той картонной лошадки, с которой ты ни на миг не расставался, когда вы с матерью появились в Шеври…

– Но вы в этом уверены? – произнес Жорж.

– Вот копия акта о смерти. А известный вам миллионер, знаменитый промышленник, бывший компаньон Джеймса Мортимера – Жак Гаро!

Мариус внезапно придвинул свой стул ближе к Тенардье. Тот заметил это движение и продолжал с медлительностью оратора, который овладел вниманием слушателя и чувствует, как трепещет сердце противника под ударами его слов:

– Человек этот, вынужденный скрываться по причинам, впрочем, совершенно чуждым политике, избрал клоаку своим жилищем и имел от нее ключ. Повторяю: это случилось шестого июня, вероятно, около восьми часов вечера.

Понятно вам теперь? Тот, кто нес труп, был Жан Вальжан; хозяин ключа беседует с вами в эту минуту; а лоскут от платья…

Не закончив фразу, Тенардье достал из кармана и поднял до уровня глаз зажатый между большими и указательными пальцами изорванный, весь в темных пятнах, обрывок черного сукна.