Умберто Эко - Сотвори себе врага. И другие тексты по случаю (сборник) Страница 47

Не закончив фразу, Тенардье достал из кармана и поднял до уровня глаз зажатый между большими и указательными пальцами изорванный, весь в темных пятнах, обрывок черного сукна.

Устремив глаза на этот лоскут, с трудом переводя дыхание, бледный как смерть, Мариус поднялся и, не произнося ни слова, не спуская глаз с этой тряпки, отступил к стене; протянув назад правую руку, он стал шарить по стене возле камина, нащупывая ключ в замочной скважине стенного шкафа. Он нашел ключ, открыл шкаф и, не глядя, сунул туда руку; его растерянный взгляд не отрывался от лоскута в руках Тенардье.

Между тем Тенардье продолжал:

– Господин барон! У меня есть веское основание думать, что убитый молодой человек был богатым иностранцем, который имел при себе громадную сумму денег, и что Жан Вальжан заманил его в ловушку.

– Этот молодой человек был я, а вот и сюртук! – вскричал Мариус, бросив на пол старый окровавленный черный сюртук.

Выхватив из рук Тенардье лоскут, он нагнулся и приложил к оборванной поле сюртука кусок сукна. Тот кусок пришелся к месту, и теперь пола казалась целой.

– Боже мой, – воскликнул Вильфор, отступая на шаг, – этот голос… вы не аббат Бузони!

– Нет.

Аббат сорвал с себя парик с тонзурой, тряхнул головой, и длинные черные волосы рассыпались по плечам, обрамляя его мужественное лицо.

– Граф Монте-Кристо! – воскликнул ошеломленный Вильфор.

– И даже не он, господин королевский прокурор, вспомните, поройтесь в своей памяти.

– Этот голос! Где я его слышал?

– Вы его слышали в Марселе, двадцать три года тому назад, в день вашего обручения с Рене де Сен-Меран. Поищите в своих папках с делами.

– Вы не Бузони? Вы не Монте-Кристо? Боже мой, так это вы мой враг – тайный, неумолимый, смертельный! Я причинил вам какое-то зло в Марселе, горе мне!

– Да, ты угадал, – сказал граф, скрестив руки на груди. – Вспомни, вспомни!

– Но что же я тебе сделал? – воскликнул Вильфор, чьи мысли заметались на том пороге, где разум и безумие сливаются в тумане, который уже не сон, но еще не пробуждение. – Что я тебе сделал? Говори!

– Ты осудил меня на чудовищную, медленную смерть, ты убил моего отца, ты вместе со свободой отнял у меня любовь и вместе с любовью – счастье!

– Да кто же ты? Кто?

– Я призрак несчастного, которого ты похоронил в темнице замка Иф. Когда этот призрак вышел из могилы, Бог скрыл его под маской графа Монте-Кристо и осыпал его алмазами и золотом, чтобы доныне ты не узнал его.

– Я узнаю тебя, узнаю! – произнес королевский прокурор. – Ты …

– Я Эдмон Дантес!

Граф Монте-Кристо смертельно побледнел; его глаза вспыхнули грозным огнем; он стремительно бросился в соседнюю комнату, сорвал с себя галстук, сюртук и жилет, накинул матросскую куртку и надел матросскую шапочку, из-под которой ниспадали его черные волосы.

И он вернулся, страшный, неумолимый, и, скрестив руки, направился к генералу. Морсер, удивленный его внезапным уходом, ждал. При виде преобразившегося Монте-Кристо ноги у него подкосились и зубы застучали; он стал медленно отступать и, натолкнувшись на какой-то стул, остановился.

– Фернан, – крикнул ему Монте-Кристо, – из сотни моих имен мне достаточно назвать тебе лишь одно, чтобы сразить тебя; ты отгадал это имя, правда? Ты вспомнил его? Ибо, невзирая на все мои несчастья, на все мои мучения, я стою перед тобой сегодня помолодевший от радости мщения, такой, каким ты, должно быть, не раз видел меня во сне, с тех пор как женился… на Мерседес, моей невесте!

Генерал, запрокинув голову, протянул руки вперед, остановившимся взглядом безмолвно смотрел на это страшное видение; затем, держась за стену, чтобы не упасть, он медленно добрел до двери и вышел, пятясь, испустив один лишь отчаянный, душераздирающий крик:

– Эдмон Дантес!

Затем с нечеловеческими усилиями он дотащился до крыльца, походкой пьяного пересек двор и повалился на руки своему камердинеру.

– Вы раскаиваетесь? – спросил чей-то мрачный и торжественный голос, от которого волосы Данглара стали дыбом.

Своим ослабевшим зрением он пытался вглядеться в окружающее и увидел позади Луиджи человека в плаще, полускрытого тенью каменного столба.

– В чем я должен раскаяться? – едва внятно пробормотал Данглар.

– В содеянном зле, – сказал тот же голос.

– Да, я раскаиваюсь, раскаиваюсь! – воскликнул Данглар.

И он стал бить себя в грудь исхудавшей рукой.

– Тогда я вас прощаю, – сказал неизвестный, сбрасывая плащ и делая шаг вперед, чтобы встать на освещенное место.

– Граф Монте-Кристо! – в ужасе воскликнул Данглар, и лицо его, уже бледное от голода и страданий, побледнело еще больше.

– Вы ошибаетесь, я не граф Монте-Кристо.

– Кто же вы?

– Я тот, кого вы продали, предали, обесчестили; я тот, чью невесту вы развратили, тот, кого вы растоптали, чтобы подняться до богатства; я тот, чей отец умер с голоду по вашей вине. Я обрек вас на голодную смерть и все же вас прощаю, ибо сам нуждаюсь в прощении, я – Эдмон Дантес!

Тут он разразился жутким хохотом и пустился перед трупом в пляс. Он сошел с ума[247].

О, прелести узнавания и игры с мнимыми незнакомцами! Их не чурался даже Акилле Кампаниле, противопоставив им в начале романа «Если луна принесет мне удачу» один лишь свой сюрреалистический здравый смысл:

Всякий, кто в то серое утро 16 декабря 19… года попытался бы тайно проникнуть на свой страх и риск в комнату, где происходит сцена, положившая начало нашему повествованию, был бы крайне удивлен, обнаружив там молодого человека с взъерошенными волосами и синюшными щеками – он нервно прохаживался взад-вперед; в молодом человеке никто не узнал бы доктора Фалькуччо – во-первых, потому что это не был доктор Фалькуччо, а во-вторых, не имел ни малейшего сходства с доктором Фалькуччо. Попутно заметим, что удивление того, кто тайно проник бы в комнату, о которой мы ведем речь, было бы совершенно безосновательным. Этот человек находился у себя дома и имел полное право ходить как угодно и сколько угодно[248].

[Опубликовано в «Альманахе библиофила», в тематическом номере: Biblionostalgia: divagazioni sentimentali sulle letture degli anni più verdi / A cura di Mario Scognamiglio. Milano: Rovello, 2008.]

Только Улисса нам не хватало…

Несколько лет назад вышел из печати, оставшись, впрочем, малозамеченным из-за того, что написан на таком малораспространенном языке, как английский, странный роман (роман?), принадлежащий перу Якова Йойса, или Иоиса, как пишет Пьовене[249], или Джойса. И теперь, пытаясь дать о нем представление читателю (поскольку в распоряжении образованных людей появился французский перевод), я испытываю немалое смущение. Оказавшись в плену чрезвычайно противоречивых чувств, внушенных мне этим произведением, я избрал для своих дальнейших рассуждений форму отдельных замечаний, которые позволил себе пронумеровать, чтобы не создавалось впечатление, будто эти абзацы связаны между собой какой-то логической последовательностью.

1. В Италии это произведение, как ранее и другие книги Джойса, привлекло внимание немногих, впрочем, пожалуй, более чем «немногих», сколько можно судить по толкам в литературных кружках и интеллектуальных салонах. Так что малочисленные экземпляры книги под названием Ulysses (которую правильнее было бы назвать на итальянский лад Ulisse, потому что ее заголовок – это не что иное, как имя, которым британцы называют гомеровского Одиссея) переходили из рук в руки, их с жадностью одалживали, тщетно пытались понять и отступались в недоумении, – создавая вокруг нее обескураживающую атмосферу смутной скандальности, хаотичной монструозности.

2. С другой стороны, уже при чтении его предыдущей книги, «Портрета художника в юности», было видно, что в конце концов произведение разваливается на куски: и сам текст, и содержание – все дает лишь пшик, как подмоченный порох.

3. Скажем сразу, после первого же утомительного чтения и не теряя времени на перечитывание: «Улисс» не является произведением искусства.

4. С точки зрения исполнения, Джойс не привнес ничего, кроме своего рода психологического и стилистического пуантилизма, однако так и не достиг синтеза, и поэтому не только Джойс, но и Пруст, и Свево, подобные ему, – не более чем модное явление, которое не окажется долговечным.