Иван Ботвинник - Скиф Страница 11

«Убить римлянина? Бежать? Но тогда замучают мать. Надо терпеть. Не так уж и плохо, что я попал к легионеру. Научусь военному делу…» — Аридем вздрогнул. Испугался, что его мысли, дерзкие для раба, могут прочесть идущие рядом.

— Был у меня друг Скрибоний, — продолжал между тем легионер, — благородный квирит, рожденный между храмом Весты и старым каменным мостом. На войне ему не повезло. Какой-то ибер оттяпал ему руку. Трофеи, что вода, быстро уходят. Остались у Скрибония два верных раба, и кормили они своего господина. Целый день бегали эти рабы по всему городу, где выклянчат, где сами потихоньку возьмут, а вечером под мостом у них пир не хуже, чем у Лукулла! Я сам не раз угощался у Скрибония. А потом мне повезло, началась война с Митридатом. Я записался в легион военного трибуна Руфа Цинция. Тут, на Востоке, людишки трусливые. Только бряцни мечом, сами все несут. Говори, раб, кто я?

Аридем не ответил.

— Божество, — насмешливо пискнул Ир, но благородный Титий Лампоний не заметил издевки. Он удовлетворенно кивнул.

IV

Ир захромал, и легионер с проклятиями вернул его хозяину. С распухшей ногой лежал Ир в маленькой каморке. В глубине души он торжествовал и только боялся, чтобы знахарь, позванный надсмотрщиком лечить больного раба, не обнаружил в ране маленьких крупинок извести. И глупцу известно: хочешь захромать — надрежь немного кожу и привяжи к ранке горсть извести в мокрой тряпке, пройдет нужда в болезни — листья подорожника весь гной вытянут, и снова можешь скакать, как горный козел.

Каждый вечер Нисса пробиралась к товарищу сына. Она подкармливала его плодами, украденными на хозяйском поле.

Сотый раз рассказывала несчастная Иру, как в тот злополучный вечер она достала вяленой смоквы, пшеничных лепешек и ждала их до поздней ночи.

— Думала, что вы придете с моим ягненочком… — горестно повторяла Нисса. — Ждала, ждала…

А поздно вечером, не дождавшись, рассказывала она, ринулась к надсмотрщику, сунула ему в руки заветное серебряное запястье, молила ответить, где Аридем. Не наказан ли за грубость? Непокладистый характер у ее сына… Сама знает. Пусть ее выпорют, а Аридема простят и отпустят поужинать с ней.

Надсмотрщик отмалчивался, потом гаркнул:

— Молчи, старуха! Их увел римлянин.

Нисса упала надсмотрщику в ноги, закричала. Он отпихнул ее. Ему самому было жалко такого хорошего работника.

С того дня Нисса начала слабеть. Перестала есть, не могла даже поднять мотыгу и ползала по бороздам на коленях, пропалывая руками недавно посаженные тыквы.

Но когда приволокли больного Ира, старуха будто возродилась. Исхудалая, с потемневшим лицом, она снова сжимала костлявыми руками мотыгу и быстро взмахивала ею. Лезвие входило в землю, Нисса выдергивала его, отдавая все силы, и снова, снова… Догнала товарок, пошла в ряду.

К вечеру ей выдали добавочную горсть муки. Она испекла лепешки и принесла Иру.

Ир заменил ей сына. Она стирала и чинила его лохмотья, приносила под одеждой целебные мази, утешала больного. Часто, прижав обритую голову юного раба к иссохшей груди, напевала ему колыбельные песни, те самые, что двадцать два года назад пела над колыбелью сына.

V

— Аридемций, — переделав имя варвара на свой лад, позвал римлянин. — Почеши мне спину!

Аридем молча продолжал стоять у входа в палатку.

— Э-э-э, — Титий перевернулся на циновке и лег на живот. — я говорю: почеши спину…

— Не умею.

— Аридемций!.. Скотина упрямая, позови Муция.

Приходил Муций. Титий не знал, куда усадить друга, чем угостить его. Для Муция еще с обеда приберегались лучшие кусочки, Титий покупал дружку красивые браслеты, заставлял своих рабов чистить его доспехи, сам расчесывал кудряшки юного земляка-новобранца.

Муций манерничал, вздыхая, жаловался на тяжесть походной жизни и распоряжался добром друга, как собственным.

Рабов они поделили. Потом Муций нашел, что одного хватит для обоих, а остальных надо продать. Муций настаивал, чтоб друг избавился от Аридемция.

— Чем тебе мой Аридемций не угодил? — цедил сквозь зубы Титий. — Сильный, толковый!.. Я застрял в болоте, он одной рукой вытащил.

— В другой раз он не повторит такой ошибки, — огрызнулся Муций.

— Я Аридемция не обижаю. — Титий прикоснулся к плечу друга. — Ты все недоволен, что меня никак центурионом[13] не назначат? А я тебе говорю, что даже простой легионер выше здешних вельмож. Я одному такому сирийскому властелину на голову плюнул. И ничего!

— Врешь!

— Ты не веришь, потому что ничего не видел, а я скоро ветераном стану, двадцатый год воюю. В Иберии был, в Африке. Да… Провожал я нашего Цинция к царю Антиоху. Там смотр нам делали. Антиох за нашим трибуном ковылял. Космы длинные, по плечам падают, лоб золотой диадемой перевязан, одежек, что на луковице, и все — пурпур, золото, а за ним свита — такие же болванчики, как он. Такое великолепие, даже досада меня взяла. Я набрал полный рот слюны и, когда они проходили мимо, самому важному его вельможе на голову… украшение. Ну, тут гам, шум… Кто посмел? Антиох вопит: «Казнить!» А Цинций отвечает: «Надо узнать, что побудило легионера так поступить». Я признался, что меня толкнула любовь к свободе и ненависть к тиранам. Трибун поясняет скотине: «Не могу казнить римлянина за столь высокие республиканские чувства». Антиох пищит: «Пусть извинится!» Тут Цинций рассвирепел: «Чтобы квирит извинялся перед варваром?!» И пришлось самому Антиоху извиняться. Мне, правда, потом полсотни горячих всыпали, но зато Цинций после наказания кошелек подарил, вот и все.

— Не пустой? — хихикнул Муций.

— Не пустой… Мы его всей декурией пропили. — Титий вздохнул. — Никогда не разбогатею. Не держатся у меня денежки…

— Вельможе на голову плюнуть посмел, — Муций недовольно поджал губы, — а дружкам-пьяницам отказать не отважился…

— Не устоял, — покаялся Титий. Ведь не мог же он признаться, что никакому вельможе на голову не плевал и никакой трибун кошелька ему не дарил, а всего-навсего, когда Антиох и его свита уже были далеко, доблестный квирит показал им в спину самую что ни на есть обыкновенную фигу…

Взбалмошный и веселый Титий не угнетал рабов излишним трудом, на стоянках помогал разбивать палатку, учил петь лагерные песни, довольно часто отпускал гулять в соседние местечки. Правда, с одним условием — принести оттуда чего-нибудь съестною. Как добудешь это съестное — твое дело.

VI

По всей Италии пронесся слух, что вечно недовольные, неблагодарные варвары Востока готовятся напасть на Рим.

Тщедушный, сухой, но громогласный Катон, подражая своему знаменитому прадеду, бесновался в Сенате:

— Уничтожать, уничтожать варваров…

Легат, начальник лагеря, третий день был в беспамятстве от какой-то страшной тропической лихорадки, и легионом фактически командовал военный трибун Цинций Руф.

Он и получил тайное указание от самого Мурены, наместника Суллы в Азии, привести легион в боевую готовность.

Честолюбивый и неглупый, Цинций ждал только первых битв, чтобы заслужить травяную корону — высшую боевую награду военачальника римской армии.

Он ревностно принялся за дело. Особенно наседал на новобранцев. Еще до зари горнист поднимал гастатов — молодежь, пока не бывавшую в больших сражениях, и в утренних предрассветных сумерках начинались Марсовы игры.

Тренировка затягивалась до заката, и лишь ветераны избавлялись от Марсовых игр.

Сидя в палатке, Титий скрашивал свое одиночество занятиями кулинарией. Он заботливо готовил италийскую похлебку с козьим сыром, пек в золе душистую айву, обильно мазал еще горячие лепешки свежим, со слезой, коровьим маслом. Потом старательно укладывал вкусную снедь в корзиночку, убранную виноградными листьями, кричал:

— Аридемций! Неси! Бегом! Живо! Чтоб горячего поел! Да смотри сам не сожри! — и, видя, как вспыхивал молодой раб, снисходительно улыбался: — Знаю, не возьмешь! Ну, живо!

Аридема не надо было подгонять. Захватив снедь, он стремглав мчался к площадке, где проходили учения.

Там, устроившись в незаметном уголке, юноша жадными глазами следил за военной игрой, отмечал в уме каждый промах новобранцев, восхищался ловкостью молодых италиков…

После построения начинались метание копий в подвижную цель и рубка мечом кустарника.

Аридем напряженно наблюдал. Пальцы, державшие плетеную ручку корзины, до боли сжимались.

— Эх! Не так, Муций! Наискось! Больше наискось руби! — шептал он.

Муций, чувствуя устремленный на него взгляд пергамца, оборачивался. Быстро отбывал свою очередь по рубке лозы, просил у центуриона разрешения покинуть строй и подбегал к Аридему.