Лора Мориарти - Компаньонка Страница 13

Как-то октябрьским утром Кора сказала маме Кауфман, что больше не хочет ходить в школу. Они сидели спина к спине и доили коров; было так холодно, что в свете фонаря слоился пар от дыхания. Кора сказала: я лучше буду дома тебе помогать. Сначала мама Кауфман рассердилась. Сказала Коре: образование очень важно, это большое счастье учиться, и чтобы я больше не слышала этих глупостей. Но Кора объяснила, почему ненавидит школу: все знают, что она приехала на поезде, и она сидит в уголке, и в «грации» ее не берут. Тихо стало – только струйки молока звенели по стенкам ведер да Лида переминалась в стойле. А потом мама Кауфман сказала:

– «Грации». Помню такую игру. Ну что ж. Грация укрепляет дух… И смягчает сердца. – Она повернулась и легонько ухватила Кору за ушко. – Знаешь, малыш, мы им покажем грацию!

Сначала Кора забеспокоилась, что мама Кауфман придет в школу и силой заставит других детей с ней дружить. С мамы Кауфман станется. Она была худющая, зато с суровым острым носом, и такая высокая, что поддевала под ситцевую юбку брюки мужа, когда помогала ему в поле. Но нет, мама Кауфман в школу не пошла. Зато через несколько дней мистер Кауфман показал Коре ее собственное кольцо для «граций». Он вырезал его, следуя указаниям мамы Кауфман, своим острым ножом, который называл «арканзасской зубочисткой», из упавшей тем летом большой ветки дуба. Мама Кауфман обернула кольцо красной лентой и, завязав узел, оставила концы, как на кольцах у девочек в школе.

– А вот и палочки, – сказал мистер Кауфман, и его выцветшие глаза потеплели – ему явно по душе было Корино замешательство. Кора еще не успела как следует познакомиться с мистером Кауфманом. Кроме как по воскресеньям, он приходил только поесть и поспать, даже когда лежал снег. А за столом говорил чаще всего про дождь: когда он пойдет, долго ли будет идти, сильный будет или нет. В холода он беспокоился, не промерзнет ли земля. Кора подспудно догадывалась, что беспокойство о погоде и работе так же важно, как и все дела мамы Кауфман. Но она смутно чуяла и то, что маме Кауфман она нужнее, что она, Кора, – в каком-то смысле подарок мистера Кауфмана молодой жене. У него уже были дети от первого брака. Его жена, миссис Кауфман-первая, умерла от пневмонии, от нее осталось трое взрослых детей, два сына и дочь. Сыновья проживали далеко к западу, дочь вышла замуж, родила своих детей и жила в Канзас-Сити. Мистер Кауфман каждый год после сбора урожая ездил в гости к дочке, а Кора и мама Кауфман оставались на ферме. Сама же дочь никогда не навещала отца. Не следует ее осуждать, говорила мама Кауфман. Каково это: приезжаешь в родной дом, а там папина новая жена и дочка.

– Спасибо, – сказала Кора, держа перед собой кольцо и палочки.

Ей было не по себе. Наверное, мистер Кауфман много времени на это кольцо потратил. И что они себе думают – как это ей поможет? Прийти в школу с кольцом и палочками – ну и что? Они думают, это так просто? Она ведь приезжая. Кольцо и палочки этого не изменят.

– Прямо сейчас и начнем, – сказала мама Кауфман. Она уже надевала тяжелые бурые ботинки в сенях. – Снаружи сыро, так что играть будем в сарае. И фонарь захвати, темнеет уже.

Кора удивилась и обрадовалась: мама Кауфман ни разу ни во что с ней не играла. Всегда занята, вечно в хлопотах. Развести огонь под большим чаном и постирать одежду и постельное белье; веревкой задушить цыплят и подвесить за лапы на крючок, чтобы потрошить; выгрести навоз; процедить молоко; собрать яйца; постирать марлю и вымыть ведра; приготовить еду, законсервировать спаржу и груши; натаскать воды и помыть посуду; заштопать дырки в одежде. Кора помогала ей, когда была не в школе, и хотя мама Кауфман давала ей время и побездельничать, поиграть с животными, полежать на траве, глядя в небо, бездельничала Кора всегда в одиночку.

Однако с того дня, как мистер Кауфман вырезал кольцо, Кора и мама Кауфман каждый вечер ходили в сарай и играли там допоздна. Мама Кауфман учила ее терпеливо, особенно вначале, когда Кора еще не умела быстро и под нужным углом разводить палочки, чтобы кольцо взмыло в воздух. Она старалась и старалась, и ничего не получалось, и тогда мама Кауфман сказала, что палочками надо шевелить быстрее. Вот так. Попробуй еще раз. И еще. И еще. Кора взмокла в своем платье, несмотря на холод, и тяжело дышала. Но это было такое счастье – играть в «грации», да вообще – с кем-то играть! У них было только две палочки, так что мама Кауфман ловила кольцо руками и бросала Коре. Когда Кора заметила, что так нечестно, мама Кауфман нетерпеливо сказала, что они тут не для честности собрались.

Теперь она бросала кольцо издалека. Когда темнело, фонарь слепил ей глаза, броски становились неверными, и поймать их было еще трудней. Но потом Кора научилась так высоко бросать кольцо, что могла уже сама подбежать к нему и поймать на палочки. Тогда ей разрешили ложиться попозже и тренироваться самой. Она постоянно думала об игре – ей все время слышался этот приятный щелчок, с которым кольцо садится на палочки. К Рождеству она научилась подбрасывать кольцо вверх и, дважды обернувшись вокруг себя, ловить его обеими палочками. И за спиной. И со скрещенными руками. И посылать так высоко, что их работник снимал шляпу и кричал: «Эге-гей!» Дважды она даже поймала кольцо с закрытыми глазами, но потом чуть не разбила нос, испугалась и больше так не делала.

Кауфманы сказали: пора нести кольцо в школу.

– Ты им ничего не говори, – сказала мама Кауфман. – Ты просто встань и покажи что умеешь. Можешь улыбаться. Они к тебе обязательно подойдут.

И вот холодным солнечным утром Кора впервые вышла на школьный двор с палочками и кольцом. Ее никто не замечал. Девочки играли в «грации» – одни бросали и ловили, другие ждали очереди. Мальчики кучковались у дерева. Гравий шуршал под ногами у Коры; она раскачивалась взад-вперед – готовилась к броску. Косички закинула за плечи. Сказала себе: все как дома, то же кольцо, те же палочки. Но руки дрожали. Она скрестила палочки и надела на них кольцо.

Сначала она сделала несколько высоких бросков. Поймала кольцо за спиной. И снова. Догадалась, что на нее смотрят: больше не слышно было, как другие кольца падают на палочки. Она подбросила кольцо еще выше, и когда снова поймала его за спиной, какой-то мальчик – Кора не заметила кто – сказал восхищенно: черт, Кора, ты лучше всех!

И это был переломный момент. Две старшие девочки подошли к ней – мама Кауфман была права. Как у тебя получается так высоко бросать и каждый раз ловить? Научи нас! Где ты научилась так здорово играть?

– В Нью-Йорке, – ответила Кора, бросая кольцо выше, выше, выше, прямо в небо, и солнце согревало ей лоб. Она пока не могла посмотреть им в лицо. – Там все так умеют.

Даже удивительно и немного странно, как с тех пор все хорошо пошло. Девочки наперебой звали с ними поиграть. Некоторые стали общаться с Корой не только во время игры. Кору так ни разу и не пригласили в гости, но все стали чуть дружелюбней, а некоторые, рискуя навлечь гнев родителей, даже ходили с ней вместе из школы.

– Ты отличная, – сказала ей одна девочка. – Папа говорит, некоторые люди могут подняться над своим происхождением.

А все игра: кольцо, палочки и простые правила. Кора как будто всех обманула. Она ведь оставалась все той же Корой. Из Нью-Йорка, неизвестно от кого, темноволосая. Игра вовсе не сделала ее грациознее, ничего в ней не исправила – Кора просто научилась бросать и ловить кольцо палочками. Сама по себе игра не очень интересная – способов ловить и бросать не так уж много, и очень скоро совершенствоваться стало некуда. Но она играла и играла, хотя ей давно было скучно, потому что игра помогала стать своей среди девчонок.

– Я думаю, твои родители были хорошие люди, – сказала однажды мама Кауфман.

Это было в Корин четырнадцатый день рождения; так они называли годовщину Кориного приезда. Они вдвоем мыли и шинковали картошку на кухне, и мама Кауфман следила, чтобы Кора не полоснула по пальцам. В печке с медными заслонками пекся пирог, день был холодный, но из-за кухонного жара стекла в оконной раме слегка запотели.

– Я тебе никогда не говорила, – она перестала шинковать и глянула на Кору. – Теперь ты стала старше, и я скажу. – Она опять принялась резать, следя за Кориными руками. – Когда я сказала миссис Линдквист, что мы подумываем взять ребенка с поезда, она пришла в ужас. Ни в коем случае, говорит. Ну, разве что вам работник нужен. То есть не для того, чтобы его растить, воспитывать и все такое. – Она робко глянула на Кору. – Она сказала, что ты не будешь меня любить. Что если кого-то с самого рождения не любили, то такой человек и сам любить не умеет.

Кора обдумывала услышанное, а сама все шинковала картошку и слушала, как дождь падает с карниза за окном. Миссис Линдквист не права. Это смешно. Не любить маму Кауфман невозможно, потому что она поет «Черноволосая любовь моя»[13], когда они с Корой полют огород, и еще потому, что она иногда, конечно, бесится, но все равно такая ласковая, и потому что они сидят вдвоем в кухне и режут картошку, ножи стучат по доске, а из печи пахнет пирогом.