Лора Мориарти - Компаньонка Страница 14

– Я тебе никогда не говорила, – она перестала шинковать и глянула на Кору. – Теперь ты стала старше, и я скажу. – Она опять принялась резать, следя за Кориными руками. – Когда я сказала миссис Линдквист, что мы подумываем взять ребенка с поезда, она пришла в ужас. Ни в коем случае, говорит. Ну, разве что вам работник нужен. То есть не для того, чтобы его растить, воспитывать и все такое. – Она робко глянула на Кору. – Она сказала, что ты не будешь меня любить. Что если кого-то с самого рождения не любили, то такой человек и сам любить не умеет.

Кора обдумывала услышанное, а сама все шинковала картошку и слушала, как дождь падает с карниза за окном. Миссис Линдквист не права. Это смешно. Не любить маму Кауфман невозможно, потому что она поет «Черноволосая любовь моя»[13], когда они с Корой полют огород, и еще потому, что она иногда, конечно, бесится, но все равно такая ласковая, и потому что они сидят вдвоем в кухне и режут картошку, ножи стучат по доске, а из печи пахнет пирогом.

– Она сказала: доказано наукой. – Мама Кауфман запустила в воду еще две картофелины и стала скоблить их ногтями. – Но ты сразу стала с нами обниматься. Ну не прямо сразу, но очень быстро. – Она улыбнулась Коре. Когда Кора была маленькая, ей казалось, что передние зубы мамы Кауфман – это человечки, и они прячутся друг за друга. – Тебя обнимешь, и ты в ответ обнимаешься. В щечку поцелуешь – и ты тоже. Залезала ко мне на коленки. И к мистеру Кауфману. Миссис Линдквист сказала, что тебя, наверное, кто-то брал на руки, когда ты была маленькая. Но ты говоришь, что монашки вас не обнимали и не целовали.

Кора даже засмеялась такой нелепой мысли. Мама Кауфман придержала ее нож, чтоб Кора не порезалась. Хоть мама Кауфман и много работала на солнце, кожа у нее была гораздо бледней, чем у Коры.

– Может, другие девочки?

Может быть. Кора вспомнила, как они с Мэри Джейн держались за руки. И есть еще самое раннее воспоминание: темноволосая женщина в вязаной шали. Интересно, она правда ее помнит, а не выдумала, чтоб не так одиноко было? Может, это она обнимала Кору, научила ее любви? Кора знала свое имя, когда попала в приют. Так старшие девочки сказали.

Она глянула на маму Кауфман. Про женщину с шалью Кора ей не рассказывала. Боялась причинить боль маме Кауфман, которая кормила Кору не только овощами, но и пирогом, которая заплетала ей косички, шила платья, сидела с ней, когда она болела. Может, теперь Кора ее предает, когда вспоминает ту шаль. Кора боднула маму Кауфман в плечо – вроде как молча попросила прощения; вдохнула лавандовый запах ее платья. Когда она снова посмотрела на маму Кауфман, та часто моргала, блестя глазами.

– Неважно. – Она погладила Кору по волосам. – Теперь-то мы с тобой.

Но вскоре они ушли от нее. Внезапно и навеки.

Это случилось в начале ноября. Дни стояли еще теплые, но вечера прохладные и приятные, уже без комаров. В сарае покоились два аккуратных стога сена. Кора снова пошла в школу. В тот день она нарисовала схему Солнечной системы и подписала каждую планету. Ей исполнилось шестнадцать: самая старшая в школе, она в основном помогала учительнице с младшими. Хорошо рисовала, интересно объясняла. Мама Кауфман говорила, вдруг Кора и сама станет учительницей – не в их городке, но, может, где-нибудь поблизости.

По дороге домой ее встретил работник с фермы. Молодой норвежец, хорошо говорил по-английски и запросто поднимал здоровенного борова, а сейчас потел и задыхался. Он побежал за Корой в школу, а теперь не мог вымолвить ни слова.

– Что? – спросила она.

В лицо бил несильный прохладный ветер, взбивал пыль на дороге. Отсюда видно было мельницу и крышу сарая. Коре и в голову не приходило, что можно навсегда потерять этот новый мир, как и прежний, – в один миг.

Он не знает, как сказать. Случилось несчастье.

Она отпрянула, а он за ней, и рассказывает. Час назад он залез на зернохранилище, заглянул, а они там лежат, оба, посинели уже. Но рядышком лежат, так безмятежно, прямо на куче зерна. Как будто уснули на морозе. Нет, вряд ли свалились. Или один свалился, а другой за ним полез. Но скорее оба спрыгнули, чтоб утрамбовать слежавшееся зерно, – им же не впервой. Это газ их убил, сказал он. Газ, который в зерне. Наверно, подумали, что уже много времени прошло и газа нет. Легкая смерть. Они не страдали. Другой работник уже побежал за священником.

Кора рванула вперед, напрямик через поля, стиснув кулаки, ногтями впиваясь в ладони. Она мчалась по пыли, по стерне, кузнечики порскали в разные стороны. За ней бежали собаки – думали, это она играет. Кора вдохнула запах навоза и пашни, и от знакомого воздуха захолонуло ужасом. Пинком отбросила с дороги пса. Волосы выбились из пучка, и, задыхаясь, в полном помрачении, она пыталась приставить лестницу, а работники ее оттаскивали, отговаривали, нужно время, чтоб их вытащить, а пока нельзя, там газ, незаметный, его и не почуешь, тоже сразу умрешь. Но Кора снова и снова пыталась взобраться. Вдвоем ее кое-как смогли увести в дом.

В тот вечер за ней пришли Линдквисты, соседи, совсем пожилые; наклонились над кроватью и звали, пока она не услышала. Они сказали: миленькая, нельзя тебе здесь одной. Дети у нас выросли, есть где тебя устроить. Кауфманы были добрые соседи, так и ты нам не чужая. Поживи у нас немножко, пока с фермой все уладится, убеждал мистер Линдквист. Пусть даже ты с работой справишься – нехорошо это, чтобы девочка жила одна. Работники остались заботиться о скотине и полях.

Потом-то уж миссис Линдквист извинялась перед Корой, что увела ее из дому:

– Ты уж нас прости, миленькая, мы ж не знали, что они тебя облапошить хотят. – Она подцепила вилкой остатки Кориного обеда и отправила в кастрюлю, глядя в окошко на ферму Кауфманов. – Конечно, они бы все равно тебя выгнали, шерифа бы позвали или еще что. Но хоть потруднее бы им было.

Миссис Линдквист все твердила, что Кауфманы не собирались умирать так внезапно и сравнительно рано. Кабы знать, уверенно заявляла она, обязательно составили бы завещание и Кору бы в него вписали. Обязательно, они ж тебя любили как дочку. Миссис Кауфман сама говорила, а миссис Линдквист сама слышала и в любом суде готова клясться. Стыд и позор, кипятилась миссис Линдквист, как эта кауфманская девчонка и ее братья облапошили Кору. И зачем нужны-то такие законы?

Кауфманская девчонка. Кора тоже смотрела в окно на свой прежний дом за полями, опустевшими к зиме. Кауфманская девчонка – это не Кора, конечно, а дочка мистера Кауфмана из Канзас-Сити. Та наняла адвоката, и адвокат стоял как скала: Кора не может ничего унаследовать, она не имеет к умершим никакого отношения, нет ни кровного родства, ни супружества. Ее же выбрали случайно, заметил он. Кауфманы могли взять с поезда любого ребенка. Прискорбно, что Кора, хотя они просто о ней заботились, считала их родителями, которых ей, увы, так не хватало. Если бы они хотели ей что-то передать по наследству, внесли бы ее в завещание.

У Коры не было сил злиться. В груди тяжелым камнем лежало горе. Линдквисты принесли ей с фермы ее одежду, и ночные рубашки тоже, но у Коры не было сил переодеваться на ночь. Так и спала в своем платье, и просыпалась ночью, и думала, думала о них, как работник сказал, что они лежали такие безмятежные, но еще сказал, что они посинели. Потом Кора бросила причесываться. У миссис Линдквист было четыре дочки, только одна умерла от дифтерии, уж кто-кто, а миссис Линдквист умела распутывать колтуны при помощи говяжьего жира; но в следующий раз, предупредила она, придется тебя остричь, хотя и жалко твои кудри. Тогда Кора снова стала причесываться. Стыдно было жить в чужом доме и так ужасно выглядеть. Линдквисты думали, что она поживет у них недельку. А теперь ей некуда было пойти.

Миссис Линдквист поговорила со священником, и тот согласился, что Кору лишили ее доли обманом. Священник подтвердил, что Кауфманы не считали Кору прислугой, а собирались удочерить. Просто не успели. И тут наметился просвет: священник рассказал про Кору своему сыну, который жил в Уичите и знал одного молодого, но опытного адвоката с хорошей практикой. Тот адвокат вел некоторые дела бесплатно и согласился встретиться с Корой и посмотреть, можно ли чем-то помочь.

Адвоката звали мистер Карлайл. Кора впервые в жизни увидела мужчину в жилете, в пиджаке в тон брюкам и в абсолютно чистых ботинках. Когда он появился на пыльном крылечке, снял шляпу и произнес ее имя, вышли поглазеть и Линдквисты. Им тоже не верилось, что этот важный человек, со своим экипажем и кучером, приехал в такую даль помогать Коре.

– Красавчик-то какой, а? – шепнула Коре миссис Линдквист, расставляя на блюдцах щербатые чашки в цветочек. – И кольца нет. Ему на вид лет тридцать. Эти девушки в Уичите, они что, ослепли?

Кора посмотрела на свое расплывшееся отражение в чайнике. Ей было все равно, красавчик он или нет. Ее и само дело не слишком занимало. Настоящая дочка Кауфмана прислала документы, и в них Кора именовалась «Корой Х». Когда Кора впервые увидела это «Х», у нее перехватило дыхание, и показалось, что это теперь навсегда. Ощущение не проходило. Даже если она получит деньги и не будет больше обузой для Линдквистов, Кауфманов не вернешь. А она останется Корой Х.