Рангея Рагхав - Гибель великого города Страница 14

Тут и там сновали танцовщицы, украшенные цветами. Пожалуй, в этом море людей трудно было найти хоть одного трезвого. По мере приближения к храму шум стихал, горожане начинали петь гимн во славу великой богини Махамаи.

С радостным гулом толпа быстро, без всякой толчеи заполняла храм — каждый знал свое место. Только рабов приходилось иногда отгонять ударами бичей. У самого подножья гигантской статуи богини был воздвигнут высокий помост из светлого камня для именитых граждан, и иноземных гостей. От него шли вниз широкие каменные ступени, предназначенные для прочих участников празднества; женщины и мужчины располагались на них рядами. Тут же, собравшись кучками по десять — пятнадцать человек, рассаживались дети.

Музыканты дружно дули в трубы, изображавшие различных зверей, и над толпой, подобно добрым духам, рояли сладкие звуки. На поясе у трубачей висели кимвалы. В них ритмично ударяли стоящие рядом мальчики. Приветственная музыка разносилась далеко за пределы храма.

Ароматный дым благовонных курений проникал во все уголки и, волнуемый дыханием людей, подымался к сводам. Потрескивая, горели светильники на высоких колоннах, возле них стояли рабы с факелами в руках. И если какой-нибудь неосторожный горожанин случайно приближался к ним, его немедленно останавливали стражники во избежание пожара.

В храме было шумно. Голоса отдавались гулким эхом, под сводами храма нельзя было разобрать, о чем говорят вокруг. Матери могли не беспокоиться о детях — их отдавали на попечение стражников. А для кормящих матерей отвели площадку поодаль от толпы; там можно было спокойно отдохнуть и покормить малышей.

Именитые горожане и иноземные гости легко находили предназначенные для них места — рабы указывали им дорогу. Вот пришла и опустилась на свое ложе улыбающаяся Вени. Она с любопытством оглядывалась по сторонам. В этом году торжество обещало быть особенно интересным, — ведь раньше иноземцам не разрешалось находиться даже внизу, в толпе. Но Манибандх добился приглашения на праздник заморских гостей, и сейчас они гордо восседали на помосте. А некоторые из них участвовали и в расходах по украшению храма. Под этим, конечно, скрывался расчет: празднество сулило им немалые выгоды — ведь товары в такой день раскупались нарасхват.

Важно и высокомерно восседал Амен-Ра на своем высоком каменном ложе, устланном мягкой тканью. Он пришел сюда заблаговременно и теперь незаметно наблюдал за именитыми гостями. Временами он лениво поглаживал бороду и, казалось, не интересовался происходящим вокруг, но волны праздничного веселья докатывались до него. От дыхания сотен людей в воздухе разносился винный запах…

В печальном раздумье, всеми покинутая, сидела Нилуфар во дворце Манибандха.

— Хэка! Хэка! — вдруг позвала она.

В тот же миг испуганная, запыхавшаяся от быстрого бега Хэка предстала перед ней.

— Приказывайте, госпожа!

Но Нилуфар все так же смотрела в пустоту.

— Что случилось, госпожа?

Нилуфар успокоилась. Гневный порыв ее угас. Хэка вне себя от испуга, стояла перед ней в ожидании. Она всегда терялась, когда госпожа была в гневе.

Нилуфар встала. Сделав несколько шагов, резко повернулась к Хэке и, пронзая ее взглядом, спросила:

— Разве ты не знаешь, что сегодня праздник?

Хэка кивнула головой, как бы говоря: «Да, конечно, сегодня праздник, но что так терзает мою госпожу?»

— А меня туда не позвали! — стиснув руки, говорила Нилуфар. — Теперь ты поняла? Я ведь знаю, они пригласили в свой храм многих иноземцев!.. — Она на минуту умолкла. — Разве это не унижение? Разве меня не оскорбили? Почему ты молчишь? Дравидская танцовщица, конечно, уже там… Ее не забыли пригласить! Почему? Потому что она умеет танцевать? — Нилуфар язвительно засмеялась. — Зато я умею петь! — Голос ее осекся. — Я иду одеваться, Хэка!

Рабыня остолбенела. Подойдя к ней, Нилуфар потрясла ее за плечи:

— Ты слышишь, я еду на праздник!

— Без приглашения? — вырвалось у Хэки.

— Да! Да! Да! — кричала Нилуфар.

При свете факела египтянка стала лихорадочно одеваться. Она почти до дна опустошила свой ларец с украшениями, но это не придало ей особой уверенности. Когда двое борются за третьего — решить, кто сильнее, можно лишь тогда, когда этот третий не участвует в борьбе. А здесь он на стороне врага! Откуда же взяться уверенности у Нилуфар?!

Она живо сбросила одежды и заменила их другими, а на голову надела египетскую диадему. Теперь она выглядела истинной египтянкой. Схватив Хэку за подбородок, Нилуфар спросила:

— Ну, Хэка, скажи, хорошо ли так?

Хэка зажмурила глаза от нестерпимого блеска драгоценностей.

— Удивительно, госпожа!

Нилуфар рассмеялась и с нежностью обняла девушку.

— Ты тоже одевайся!

Хэка с трепетом надела сброшенные госпожой одежды. Оглядев ее, Нилуфар весело сказала.

— Чудесно, Хэка! Ты просто великолепна!

Они сели в колесницу и поехали по опустевшим улицам туда, где сегодня был весь город.

— Возничий! Разве у вас безлюдные улицы являются признаком веселья? — спросила Нилуфар. — И такой скучный праздник называется в Мохенджо-Даро великим?

— Госпожа еще ничего не видела, — сдерживая буйволов, отвечал возничий. — В этот праздник наши улицы действительно пустеют. Зато взгляните на ту площадь!

Нилуфар скривила губы в усмешке. Глупец, ему и невдомек, что ей случалось видеть куда более пышные празднества!

Она заметила неодобрительно:

— Весь этот шум они подняли, я думаю, для того, чтобы загасить пламя гнева Махамаи. Не так ли, Хэка? Но пусть они знают, что Озирис никогда не дарует им прощения!

— Госпожа, — сказала Хэка, — вам нужно успокоиться. Иначе все будут смотреть не на празднество, а на нас с вами.

«Она права, — подумала Нилуфар, — надо держаться с достоинством». Но все-таки сказала:

— Как же бог может терпеть их распущенность? Помню, в Египте мой супруг говорил, что семя всякого греха — желание и алчность.

— Рабам не дано знать это, — равнодушно откликнулась Хэка.

Неожиданно Нилуфар увидела впереди Виллибхиттура. Тусклый свет фонаря над жалкой лавчонкой, хозяин которой давно уже пережил лучшие времена, освещал понурую фигуру поэта. Куда он идет, этот странный человек? Его возлюбленной воздают почести, а он бродит по улицам, как простолюдин! Неужели в нем нет ни зависти, ни ревности? Когда колесница поравнялась с поэтом, Нилуфар указала на него Хэке. Та с удивлением посмотрела на юношу: он был явно чем-то опечален и шел опустив голову.

Когда Нилуфар и Хэка подъехали к храму, их оглушил многоголосый гул празднества. Велев возничему отъехать в сторону, молодые женщины затерялись в толпе, они решили держаться поодаль друг от друга. Из предосторожности у каждой в поясе был спрятан острый стилет.

Нилуфар объяснила стражнику, что хочет отыскать своего мужа. Тот разрешил пройти, и она пробралась чуть ли не к самому помосту. С жадным любопытством наблюдала она за всем происходящим. Люди были недовольны тем, что торжественная церемония так долго не начинается. Ждали самых богатых горожан, а также актеров и музыкантов. Кто-то спросил Нилуфар: «Вы — египтянка? Почему же не взойдете на помост?»

Как раз в эту минуту прошли к своим высоким ложам Манибандх и Вени. Взоры всех присутствующих обратились в их сторону. Нилуфар отпрянула назад. Никто, однако, не обращал на нее внимания. Она успокоилась и стала осматриваться кругом, переводя взгляд с одного лица на другое. Тут она заметила Виллибхиттура, который осторожно пробирался к ней через толпу.

— Здоровы ли вы, госпожа? — с улыбкой спросил он.

— С вашего благословения, — ответила Нилуфар и хотела еще что-то добавить, но запнулась на полуслове: она увидела, как Вени, глядя в ее сторону, что-то шепчет на ухо Манибандху. Нилуфар насторожилась. Она с ужасом представила себе, что сейчас вся эта огромная толпа начнет потешаться над ней, скромно стоящей внизу, — ведь Манибандх сидит на почетном месте с другой женщиной! Один только Виллибхиттур не станет смеяться — он сам покинут возлюбленной… Неужели он не чувствует себя униженным? Или мужчины смотрят на эти вещи иначе? Ведь они могут любить сразу нескольких женщин! А у нее может быть только один супруг… Даже знатные госпожи, которых боги одаряют бесконечной милостью, не имеют прав на большее… Нилуфар испуганно озиралась по сторонам и никак не могла успокоиться.

Великий царь йогов и в этом содоме сохранял поразительную невозмутимость. Некоторые юноши пытались, подобно ему, погрузиться в благочестивые размышления, но напрасно иной подражатель отчаянно встряхивал головой, отгоняя посторонние мысли, — глаза его предательски задерживались на девушках. И вот уже едва ли мог он думать о чем-либо, кроме ночного свидания с красоткой… Спохватившись, он вскрикивал: