Рангея Рагхав - Гибель великого города Страница 18

— Э-э-э-й, гражда-а-ане-е Мохенджо-о-о- Да-а-ро-о!

И всем казалось это очень смешным.

А рабы и рабыни подносили все новые и новые кувшины с вином, разливая его по чашам. Лишь великий царь йогов по-прежнему сидел в глубоком раздумье. Его сосредоточенное лицо, словно единственная надежная крепость в этом непостоянном мире, напоминало о других, высших силах. И казалось, что все это греховное торжество было возможным только благодаря его бесконечной снисходительности.

Тандра, жена виноторговца, запуталась рукой в ожерелье эламского жреца. Наконец она порвала нить, и крупные жемчужины рассыпались по помосту. Ударив жреца по щеке, она закричала:

— Прочь, дуралей, ты даже пить не умеешь!

На минуту к эламскому жрецу вернулась способность рассуждать.

— Радость нужна, — сказал он, — нужна радость гражданам великого города! Пусть снова Вени станцует, пусть еще раз…

Больше он ничего не мог произнести — не слушался язык. Но слова его подхватили соседи:

— Пусть еще раз… еще раз…

— Что еще раз? — спросила Тандра.

Шумерский воин, выливая, на свои одежды вино из чаши, пробормотал:

— Еще раз, красавица!.. Еще…

Тандра визгливо захохотала.

Шумерский воин поднялся и пошел, спотыкаясь и пошатываясь. Эламский жрец сумел выговорить одно слово:

— Праздник!

— Праздник! — подхватили остальные.

Шумерский воин подошел к Манибандху и, подняв палец, сказал:

— Высокочтимый!.. Праздник…

Шумер забыл, что он не у себя на родине, и говорил на своем наречии. Но Манибандх понял смысл его слов.

— Праздник? — спросил он, пьяно покачиваясь.

Теперь уже все, как попугаи, повторяли: «Праздник… Праздник…»

Шумерец шагнул к Тандре.

— Госпожа… Праздник…

— Скоты! — вдруг сказал Виллибхиттур. — Я ухожу!

— Останься! — попросила Нилуфар.

Но поэт быстро удалялся. Нилуфар помедлила, затем направилась к своей колеснице. Приблизившись к месту, где она оставила Хэку, египтянка услышала разговор. В ней пробудилось женское любопытство. Укрывшись за деревом, она затаила дыхание.

— Госпожа не пришла, — прозвучал голос Хэки. — Не случилось ли что-нибудь?

— Что с ней может случиться? — ответил Апап. — Помнишь, там — на берегу Нила — сына бродячего торговца. Он был такой сильный, откормленный! Ей тогда, наверное, приходилось трудней… А высокочтимый сейчас развлекается с танцовщицей — я давно замечаю, что он без ума от нее. Сама подумай, к чему молодой женщине быть в одиночестве?

— Разве Нилуфар простая рабыня?

— А чем она отличается от тебя? По мне, так ты гораздо лучше!

— Перестань шутить! Пойду поищу ее. Вдруг что-нибудь с ней случится?..

— Будет тебе! Ясно, что там происходит. Если она заметит тебя, я знаю, чем это кончится.

— Что ты знаешь?

— А то, что не сносить тебе головы!

— Но почему же? Я не раз видела ее вместе с высокочтимым.

— Ты смотрела издали, притаившись, как и положено рабыне. А если сейчас подойдешь к ним, это может стоить тебе жизни.

— Но если ты ошибаешься?

— Зачем же тогда прятаться в темноте? Здесь гораздо лучше.

Хэка молчала.

— Как они там напились! — заговорил о другом Апап. — Когда перепьются, чего только не проделывают. Знаешь, что будет с теми женщинами?

— А что?

— Вот что, — ответил Апап, целуя ее в губы.

— Хэка! — окликнула Нилуфар и вышла из-за дерева.

Оба испуганно отпрянули друг от друга.

— Госпожа! — вскрикнула Хэка. Неужели Нилуфар слышала их разговор? От этой мысли у Хэки пересохло в горле.

— Возничий! — бросила в темноту Нилуфар.

Вздохнули буйволы, заскрипела, тронувшись с места, колесница.

— Хэка! — сурово сказала египтянка. — Скажи Апапу, чтобы он шел в храм и занялся своими обязанностями.

Та раскрыла было рот, но не смогла вымолвить ни слова. Апап повернулся и пошел. Нилуфар схватила Хэку за руку.

— Ты обо мне плохо подумала?

— Что вы, госпожа! Разве я смею!

— Глупенькая! — ласково сказала Нилуфар и засмеялась. — А они все — черви. Черви!

Во дворец ехали молча; только сойдя с колесницы, Нилуфар бросила возничему:

— Завтра опять поедем!

— Знаешь, Хэка, где я была? — сказала Нилуфар, войдя в свою комнату.

— Нет, госпожа.

— Я говорила с поэтом. Завтра снова встретимся на берегу Инда. Я бы сегодня покончила со всем, но не посмела. Для таких вещей нужно уединение, не правда ли?

— Для чего, госпожа?

— Не понимаешь? — удивленно протянула Нплуфар, сузив свой огромные глаза. — Столько лет ты со мной и ничему не научилась. Ты меня совсем не знаешь!

Нилуфар уселась на ложе. Сердце ее стучало. Хэка сняла с госпожи войлочные сандалии. Нилуфар сама сняла со своей головы диадему и осторожно положила ее рядом на ложе. Лицо ее снова стало нежным и ласковым.

— Хэка, я наделала глупостей?

Хэка, распустив кушак госпожи, задернула полог.

— …Пусть принесут к моим ногам все богатства мира и станут уговаривать: «Возьми, это твое!» — я не возьму ничего! Но уж того, что влечет меня, не оставлю!

Руки рабыни замерли. Нилуфар засмеялась.

— Что с тобой? Испугалась? Теперь ты поняла в чем дело? Распусти мне волосы!

Черная волна залила плечи. Упавший на щеку локон змейкой темнел на светлой коже. Хэка принялась снимать с госпожи драгоценности, бережно укладывая их в ларец.

— Ты понимаешь меня? Завтра… Завтра увидим, кто будет торжествовать… — исступленно говорила Нилуфар.

Каждое ее слово было пропитано такой ненавистью, что Хэка не могла прийти в себя от изумления. Когда руки рабыни закончили свое дело, Нилуфар, опершись на ее плечо, медленно прошла к своей постели и уселась, откинувшись на подушки.

— Завтра ночью… — с той же яростью продолжала она. — Пусть хоть весь мир в мольбе упадет к моим ногам! Все равно… Эта ужасная буря… Этот чудовищный ураган…

Хэка перебила ее:

— Госпожа, вы чем-то расстроены?..

— Расстроена? Нет! Когда я всажу свой острый кинжал в горло этого трусливого поэта, я ни о чем не пожалею…

— Вы! — вскрикнула в испуге Хэка. — Вы совершите убийство?

Она не могла поверить своим ушам. Может быть, Нилуфар просто испытывает ее храбрость? Или смеется над ней?

— Нет, нет! Я не убью… Я отомщу за свой позор! Я не дам втоптать себя в грязь. Я не так слаба и глупа. Я не беззащитна, Хэка. И ничья жалость мне не нужна. Жалеют животных, а не человека…

Хэка молчала. Нилуфар заговорила снова:

— Ты знаешь, что Нилуфар все может вынести. Но стать бездомной собакой я не хочу! В нашей стране говорят, что лев, вкусивший человеческой крови, траву есть не станет, даже если будет подыхать от голода… Вдруг она воскликнула: — Уходи, Хэка! Сейчас ты ничего не поймешь. Оставь меня одну.

Но Хэка не двинулась с места.

— Дай чего-нибудь выпить! — попросила Нилуфар.

Взяв с маленького столика, инкрустированного слоновой костью, золотой сосуд, Хэка наполнила чашу вином и протянула госпоже. Та залпом выпила все.

— Еще немного…

Осушив до дна вторую чашу, Нилуфар сказала:

— Иди, Хэка…

Она устало вытянулась на ложе и закрыла глаза. Хэка ушла.

Но заснуть Нилуфар не могла. Сердце ее гулко колотилось от страха. Она поднялась и долго ходила по комнате. Затем вышла во внутренний дворик. Каменные фигуры воинов, казавшиеся ночью еще более мрачными, воззрились на нее; подняв копья, они словно готовились ударить ее. Нилуфар вбежала обратно к себе. Чего хочет ее сердце? Смеет ли она бороться с могущественным Манибандхом? Могут ли ее чары противостоять свежести и обаянию танцовщицы? Нет, не могут…

«Нет…» — неистово стонал ветер.

«Нет…» — гудели камни дворца.

Нилуфар опустилась на ложе, обхватив голову руками.

В эту ночь не спалось и Хэке. Как странно говорила госпожа! А вдруг она и в самом деле убьет поэта?.. Да и удастся ли это ей? Разве Манибандх оставит ее в живых? Если танцовщица действительно любит поэта, она прикажет изрубить Нилуфар в куски и бросить на съедение шакалам…

Дрожа и замирая от страха, Хэка ворочалась на соломе. Скоро рассвет… Хоть бы Апап пришел. Она бы рассказала ему все, посоветовалась с ним. Сразу стало бы легче. А что, если убежать с Апапом куда-нибудь сейчас, этой безмолвной ночью? Но Апап — негр. По цвету кожи в нем повсюду опознают раба и схватят. Для него, несчастного, нет места в этом мире. Ему нигде не жить спокойно и счастливо. Он рожден для того, чтобы служить другим. Пожалуй, Апап никогда и не представлял себя свободным человеком и не стремился вырваться из неволи.

От жалости и сочувствия к любимому из глаз Хэки покатились слезы. Она утерла их. Потом опять принялась думать о госпоже. Чтобы успокоиться, выпила глоток воды, снова улеглась.

Апап все не шел. Может быть, он еще не вернулся. Хэке это показалось странным. Неужели праздник все продолжается? Должно быть, Апап подает гостям чаши. Она не догадывалась, что рабы, прислуживая господам на пиру, умеют незаметно сделать один-другой добрый глоток. Да и хозяину не придет в голову, что слуги столь проворны и сметливы.