Геннадий Ананьев - Риск. Молодинская битва Страница 20

Для чего он отпустил Шаха-Али? Да еще и воеводу? Не обязательно было предавать их смерти, с этим Мухаммед-Гирей согласен, но для чего отпускать? Не поедет же Шах-Али в свой Касимов, наверняка поначалу отправится в Москву. Да, он — пеший, но коней он может купить, могут их дать и князья нагорной стороны; да и своих жен он вполне может оставить какому-нибудь князю на попечение, а сам скакать в Москву; ну и воевода, скорее всего бросит Шаха-Али и поторопится к своему царю. Хотя Сагиб-Гирей схитрил, пообещав, что вскорости пошлет мирных послов, кто может предсказать, поверит ли этому князь Василий, не начнет ли спешно ополчать свою рать — такого поворота событий Мухаммед-Гирей не хотел, ему важна была внезапность. Только она позволит захватить врасплох князя Василия, который возомнил о себе, что он царь российский, а не раб Орды.

Опасения Мухаммед-Гирея, как покажет время, были напрасными.

Шах-Али с воеводой тоже спешили. Они двигались вместе с рыбаками, на подводах которых восседали жены Шаха-Али. И совсем недалеко оставалось им до Воротынца, откуда понесут их ямские кони от яма до яма в Нижний, во Владимир, в Москву. Привычно ямское дело на Руси, еще при Батые заведенное, отработано до безупречности. Без остановок помчат Шаха-Али с воеводой Карповым, и только гонец от них к царю Василию Ивановичу поскачет быстрее, тоже меняя коней на ямах. И то верно: гонец — один. Его ничто не обременяет. Скачи себе и скачи.

Едва Шах-Али с воеводой и женами своими миновал Владимир, гонец уже предстал пред очи царя Василия Ивановича, озадачив его и расстроив.

«В ссылку его! В Белоозеро! И воеводу туда же!» — гневно решил поначалу государь, но вскоре гнев отступил перед напором здравого смысла. Славный родитель его действовал хитрей. Он не оставил Мухаммед-Амина, когда тот не смог удержаться на казанском троне, уступив его хану Али, и оказался дальновидным: пришло время, на трон Казани снова сел Мухаммед-Амин, и многие годы мир и покой царили в Среднем Поволжье, не налетали казанцы ни на Нижний Новгород, ни на Кострому, ни на Муром, ни на Галич. Пока, верно, не предал своего попечителя коварный шах. Но это — уже другая история. Шах-Али тоже может в конце концов предать, но пока он поступает честно, его нужно всячески поддерживать. Вернется еще его время. Обязательно вернется.

— Царя Казани нужно встретить по-царски! — повелел Василий Иванович и тут же назначил бояр, кому надлежало выехать навстречу Шаху-Али.

Замелькали после этого гонцы от бояр к царю, от царя — к боярам, а Василий Иванович продумывал, как, не теряя своего царского достоинства, встретить Шаха-Али с надлежащей пышностью. И куда его определить. В Касимов? Но там государит брат Шаха-Али Джан-Али. Не сгонять же того. Давать новый удел? И так много казанских вельмож со своей челядью и дружинами сидят в российских пределах. По договору с Улу-Мухаммедом.[102] По тому же договору Мещера отдана была его брату Касиму в наследие роду их. Как выкуп за освобождение Василия Темного. В дополнение к золоту и серебру. Договор этот держал и сын великого князя Иван Васильевич, держит и он, внук заключившего столь унизительный для России договор. Более того, даже Кашира, пожалованная в свое время Абдул-Латыфу, пока еще за его наследниками. Не достаточно ли?

«Оставлю при дворе», — наконец-то решил судьбу Шаха-Али Василий Иванович. Но не перед лицом же держать? Все время станет напоминать своим присутствием, что прозевали Казань. Да и сам он весьма неприятен для глаза: длиннорук, большеголов, с телом не отрока, а бабы вислозадой. К тому же, лишний свидетель при разговорах о государственных делах нужен ли? Татарин он и есть татарин.

Выход все же нашелся. В сельце Воробьеве, у Москвы-реки, пустовал дворец, построенный еще Софьей Витовной,[103] его, Василия Ивановича, прабабкой. Срублен он из дубовых бревен. Устроен знатно, пригоже. Да и служб вполне достаточно для слуг и малой дружины ханской.

«Сам и отвезу туда Шаха-Али. И поохочусь заодно».

Василий Иванович не часто, но наезжал в этот дворец, чтобы развлечься соколиной охотой на дичь в Строгинском затоне и в пойме, погонять зайцев борзыми по полям и перелескам. Места за Воробьевыми горами красивые, дичи всяческой полным-полно, есть, где душе потешиться.

Распорядился Василий Иванович, чтобы немедля готовили дворец на Воробьевых горах для царя казанского.

— Да гляди у меня! Все чтобы ладом! Ни в чем чтоб нужды Шигалей не испытывал. Сам осмотрю!

После такого повеления кто же нерадивость проявит. И волынить никто не осмелится. В общем, когда свергнутый казанский хан добрался до Москвы, дворец был готов к приему нового жильца.

Как брата своего, по которому сильно соскучился, встретил Василий Иванович изгнанника. Обнял его крепко, поцеловал по русскому обычаю троекратно и повел Шаха-Али в трапезную, где уже были накрыты столы.

За обедом о делах не было молвлено ни слова. И не оттого, что царю Василию Ивановичу не интересно было узнать подробно, что же произошло в Казани, как сумел захватить трон давно на него претендовавший Сагиб-Гирей, но многолюдье заставляло царя осторожничать. Лишь об одном спросил:

— Гонец твой, царь Шигалей, передал, что Сагиб-Гирей намерен мирных послов слать? Верно ли это?

— Верно. У меня, однако, есть сомнения…

— О них позже поведаешь. В своем дворце. Я с тобой туда тоже поеду.

Верно поступал царь: не нужны лишние свидетели яри таких разговорах. Совсем не нужны.

Не отправился на сей раз почивать после обеда, как было принято исстари в Кремле, а сразу же поезд царский двинулся к сельцу Воробьеву. Шах-Али — в царевой карете. Как брат любезный. Как два равных царя.

Впереди рынды в белых кафтанах на белоснежных конях гарцуют, позади тоже — рынды. Ни бояр не взял Василий Иванович с собой, ни дьяков. А соколятники давно уже на Воробьевых горах, борзятники со сворами — тоже там. Вот теперь можно и расспросить.

— Иль вы не сведали, что крымцы идут? Что гонца неслали?

— Весь диван[104] предал. Во главе с улу-карачи. С огланами сговорились. Оглан Сиди тоже глаза на Крым повернул. Купцов пограбили и побили. Людишек многих побили. Дружину Карпова заточили. Думаю, побьют всех. Посла твоего в темницу бросили.

— Вызволим. Не учиним договор, если не отпустит пленных, — уверенно ответил Василий Иванович и перекрестился. — Упокой душу, Господи, невинно убиенных, павших от рук антихристов. — А после небольшой паузы заговорил взволнованно: — Рать соберу к зиме и по ледоставу пойду. Достанет извергов десница Господня. Круто поведу себя с послами Сагиба, пока полон не вызволю. Но и потом не попущу коварства лютого!

— Я думаю, не пошлет посла Сагиб-Гирей.

— Отчего?

— Хотел бы, со мной бы послал. Пустил меня так, чтобы не успел я к тебе, господин мой, быстро добраться. Незамышляет ли коварства какого?

— Ты еще молод и зелен. Вот так, вдруг не ополчишь рать большую. Нынче, считаю, ждать их не стоит. Ну, а если пойдут, то малым набегом. А у меня полки на берегу стоят. В Коломне, Кашире, Тарусе, Серпухове. Сейчас от Одоева и Велёва отгонят крымцев и снова встанут по своим станам. Если что, отобьют. Князь Вельский добрые вести шлет: нигде больше крымцев не видать, кроме как в верховьях Оки.

Отпустили сомнения Шаха-Али, покойней становилось у него на душе. Да и то прикинуть: молод он еще совсем, много ли житейской мудрости, еще легко поддается он стороннему влиянию, легко принимает чужие мысли за справедливые, основательно в них не вникая, не сопоставив с фактами и событиями.

Не научил его первый горький жизненный опыт, едва не стоивший ему головы. Трон потерян, впереди не видно просвета. Но молодость, она и есть — молодость. Посадил царь Василий Иванович его в свою карету, успокаивает, значит, не серчает. Плохо, конечно, что Касимовский удел не вернул, во дворец загородный гостем везет, но ничего — обойдется все, пожалует еще царь города и земли. Или Казань вернет.

Посветлело кислое бабье лицо отрока, и стал он рассказывать, как добирались они до Воротынца, и тот голод, который они претерпевали, та усталость, тот душевный разлад выглядели в его рассказе сущими пустяками.

Впрочем, трудности те и переживания с приездом в Воробьевский дворец вовсе стали забываться. Замелькали праздные дни, заполненные выездами на охоту да многочасовыми застольями, за которыми выбирались новые места для охоты, все дальше в дебри, все выше по Москве-реке. И ни разу не обеспокоился царь Василий Иванович, отчего князь Вельский не шлет никаких вестей. Ну, не шлет и не шлет. Все, стало быть, в порядке.

— Знатно завтра на разливах соколами промышлять станем. За сельцом Щукиным. Сегодня же и выедем. Путь туда не близок. Завтра если выезжать, на зорьку не поспеем. Проведем там несколько дней.