Алексей Шишов - Четырех царей слуга Страница 20

Но это было ещё не всё боярское испытание на офицерскую зрелость. Требовалось перед знатной по титулам ко миссией правильно прокричать командные слова: при пальбе, при атаке, при защите крепостного вала, при карауле, при походе воинским строем. Надо было показать и правила владения шпагой.

Бояре Иван Михайлович Милославский, тесть царя, не раз уже воеводствовавшие князья братья Голицыны и братья Долгорукие, не говоря уже о думных дьяках, были придирчивы и строги. Иначе нельзя было — царский указ гласил:

«...Буде брать на государеву воинскую службу только тех иноземных капитанов и людей других офицерских чинов, кои зело исправно знают службу солдатскую, рейтарскую, драгунскую и пушкарское дело. Всех иных записывать в солдаты, рейтары и драгуны до познания ими на государевой службе нового иноземного строя».

Такой невиданный ещё экзамен на профессиональную зрелость немало поразил Гордона. Казалось бы, опытные вояки приехали наниматься на службу, а как зарядить мушкет — не умели, палили так скверно и неметко, что бояре давились от смеха, уткнувшись в широкие воротники соболиных шуб. А уж со знанием командных слов было совсем худо. Только шпагами все кандидаты в царские офицеры размахивали яростно и видно. Это умели все.

Тем, кто и зарядить со ствола карабин не мог, не знал, куда горящий фитиль приставить, как прицелиться, как скомандовать солдату, тем бояре через толмача говаривали не без усмешки:

   — Господин немец! Царёво слово таково — хочешь служить нашему государю, то иди пока в солдаты (или рейтары, или драгуны). Научишься у нас правильному иноземному строю и стрелять — тогда и получишь людей воинских в начальство, будешь офицером младшим новоприборного полка. Таков тебе сегодня наш боярский сказ.

От таких слов неудачник, приехавший в Москву из-за моря, приходил в ярость, хватал толмача за кафтан и кричал невозмутимо смотрящим на него боярам и дьякам что-то обидное. Те только покачивали бобровыми и лисьими шапками, приговаривая про себя:

   — Гневайся, немец, гневайся. Но коль ратной науки не знаешь — то делать тебе на царёвой ратной службе нечего...

Иноземцы, крича, обязательно размахивали перед экзаменационной командой Боярской думы своими офицерскими патентами. Они, не жалея сердечного пыла, доказывали, что патент на звание полковника или ротмистра вручён им собственноручно таким-то королём, герцогом, маркизом, маркграфом. На что бояре и дьяки отвечали такому разъярившемуся по-русски:

   — И офицерский патент-то у тебя, душенька, воровской. Сам небось написал, а трактирщик тебе печать изготовил. Москву-матушку нашу не обманешь, голубчик залётный...

К слову сказать, из проваливших экзамен на офицерство из Московии уезжали лишь немногие. Запрятав подальше и понадёжнее патент, такие ландскнехты шли рядовыми в новоприборные солдатские, рейтарские, драгунские полки. Получали подъёмные и устраивались на жительство в Немецкой слободе, снимая там комнаты и углы.

Перед боярами Гордон, казалось, превзошёл сам себя. Пороху для заряда отмерил ровно-ровно. Пулю в ствол мушкета загнал одним ударом. С первого выстрела попал в цель — аж щепка в палец толщиной отлетела в сторону. С первого выстрела поразил мишень и из пистолета. Командные слова выкрикивал столь строго, что даже его коллеги с опаской стали поглядывать на шотландца.

Приговор бояр по личности служилого иноземца из армий шведской и польской короны был удивителен и редок. Слово сказал сам боярин Иван Михайлович Милославский:

   — Зело учен и проворен сей немец. Годен он во всём для царской воеводской службе. Чин мы ему повысим — заслужил учёностью. Согласны ли с моим разумением?

Бояре, князья и думные дьяки, сидевшие на длинной лавке, крытой медвежьими шкурами, все как один закивали головами.

   — Тогда так. Иноземец Патрик Гордон! По боярскому приговору будешь ты на службе воинской у царя Алексея Михайловича, — да хранит его Господь, — в чине майорском.

В знак искренней благодарности за производство в более высокий чин Патрик Гордон с искренней признательностью, прижимая правую руку к кирасе — там, где билось его солдатское сердце, с поклоном сказал:

   — Премного благодарен, ваше высочество. Служить вашему государю буду примерно, с доблестью.

Вставший с лавки князь-воевода Василий Голицын добавил к сказанному боярином Милославским:

   — Служить будешь в полку полковника господина Кроуфорда. Ты ему зело знаком, и он просит за тебя...

Патрик Леопольд становится Петром Ивановичем

Так 26-летний шотландский наёмный вояка получил первый старший офицерский чин майора в полку своего земляка Джона Кроуфорда. Служба в Московском царстве для него с первых же дней складывалась как нельзя лучше.

Далее думные дьяки, записывая служилого иноземца в свои бумаги, сказали ему:

   — Придётся величать тебя не по иноземному, а по московскому обычаю. Так у нас заведено со всеми служилыми немцами.

   — Это как-то будет? Новое имя будет дадено?

   — Да, был ты просто Патриком, а на Руси станешь Петром Ивановичем. Но останешься при своей фамилии Гордон...

Сохранилась челобитная грамота, датированная 7 сентября того лее года, в которой майор Патрик Гордон и поручик Гамильтон просят выдать им «кормовые деньги за въезд на российскую службу». Став офицером в третьей за свою пока ещё короткую жизнь армии, шотландский дворянин поселился в Немецкой слободе на Яузе, которая была в ту пору пригородом первопрестольной русской столицы.

Патрик, приехавший в Москву человеком довольно состоятельным, не стал снимать комнатушку у кукуйского купца или вдовицы. Он снял для себя, своих слуг и коней целый дом с конюшней и огородом. Такой шаг сразу произвёл должное впечатление на его земляков и кукуйских обывателей. Богатых соседей всегда чтили.

В первые дни пребывания в Москве шотландца поразил обычай вознаграждать подачкой приказных дьяков для разрешения любого служебного вопроса. При найме на службу царское правительство в лице Боярской думы обещало дать служилому иноземцу Гордону 25 рублей серебром и на такую же сумму соболей и суконных тканей. Однако дьяки Иноземного приказа задерживали их выдачу, ожидая подношения.

Новоиспечённый майор возмутился таким обращением, но проку от того было мало. Тем не менее боярин Иван Михайлович Милославский и полковник Джон Кроуфорд уговорили его остаться на русской службе. В шведской и польской армиях наёмникам могли не платить жалованье годами даже на войне. Потому задержка царского жалованья трагедией для Гордона не стала. Как и то, что его зачастую выплачивали не серебряной, а медной монетой.

Деньги у него были хорошие. Быстро освоившись в Немецкой слободе, он стал давать изрядные суммы кукуйским купцам в рост. Так что мог не бедствовать, даже если бы царская казна не платила ему вовсе. Но московским купцам денег он в рост не давал — земляки предупредили, что в таких случаях московиты обязательно обманут и суд им будет не указкой.

Приезд шотландца в Россию совпал с резким обесцениванием медных денег, которыми русское правительство выплачивало жалованье служилым иноземцам из перерасчёта на серебро. Такое положение вызвало сразу же резкое недовольство не только одного Гордона. Майор даже стал подумывать о досрочном увольнении и выезде из России — он стал побаиваться, что разорится в одночасье. Но сделать это ему не удалось.

Далеко не сразу освоившись с московской действительностью, шотландец смирился. Лишь при принятии присяги, требовавшей пожизненной службы российскому самодержцу, Гордон заявил решительный протест, ссылаясь на трёхлетний срок уже заключённого контракта. По всей видимости, начальство Иноземного приказа уже сумело по достоинству оценить способности майора. По достигнутом компромиссе Патрик Гордон поклялся верой и правдой служить московскому престолу до конца русско-польской Смоленской войны, то есть до очередного промежуточного «замирения» воюющих сторон.

Боевое крещение майор Гордон на службе государю Московии принял не на поле брани с поляками или с разбойными крымскими татарами. Летом 1662 года он деятельно участвует в подавлении Медного бунта в Москве, вызванного обострением инфляции медных денег. Выступление чёрного люда, подступившего к Кремлю, удалось тогда подавить только вооружённой рукой столичных стрельцов и иноземных наёмников.

В тот день Гордон был начальником караула в Кремле от своего полка. Русских солдат в нём было большинство, хотя там числились и служилые иноземцы. Когда к майору подбежал караульный сержант, стоявший у Спасских ворот, тот понял, что на базарной Красной площади что-то стряслось.

   — Господин майор! Чёрный люд бунтует, с Тверской и Китай-города валом валит. На Каменном мосту стрелецкий караул побит, бердыши у них отобраны...