Абдижамил Нурпеисов - Кровь и пот Страница 21

Федоров улыбнулся было, но тут же опять нахмурился, подозвал шедшего позади малого.

— Где тут живут киргизы-рыбаки?

— Во-он там, на круче, ваше высокородие.

— Много их?

— Да порядком будет-с… Поболе ста дворов.

«А не уехать ли мне!» — подумал вдруг Федоров — такая острая тоска охватила его. Он жалел, что приехал сюда, жалел, что объявил всем в полку о большом наследстве. «Дурак, дурак!»— ругал он себя. Вспомнил он и как провожали его в Петрограде товарищи, как окликали его не Федоровым, а Рябушинским, Ротшильдом. Было порядочно выпито, Федоров раскраснелся, сумрачные синие глаза его повеселели.

Был легкий морозец, носильщики торопились к вагонам, снег на перроне скрипел, пахло перегорелым углем, далеко впереди чухал паровоз, еще дальше лежали в глубину России морозные рельсы — впереди была дорога, теплое купе, стук колес под полом, а потом — кибитка, степи, снег, Азия, какое-то киргизкайсацкое племя, какое-то Аральское море, а еще потом — деньги, много денег!

То один, то другой товарищ отводил Федорова в сторону, нежно хлопал перчаткой по рукаву и с небрежным, искренним смехом просил по возвращении (после того как разбогатеешь!) денег взаймы. И со смехом же Федоров каждому обещал непременно.

И вот теперь он смотрел на затянутое льдом пустынное море, на убогие маленькие постройки отцовского промысла, и у него было такое чувство, будто его обокрали или он крупно проигрался.

На другое утро, едва вставши, Федоров кликнул сопровождавшего его малого.

— Я сейчас уезжаю.

— Ваше высоко… Господь с вами!

— А что мне тут делать, по-твоему?

— Да как что? Завтра же торги, ваше высокородие, поприсутствовать бы вам!

— Вот ты и поприсутствуешь, — усмехнулся Федоров.

И уже к обеду зафыркали возле дома лошади, забрякал колокольчик. Завернувшись в волчий тулуп, Федоров рассеянно кивнул провожавшим и уехал.

К низине Куль-Кура на рысях выехала группа всадников. Глухой топот, хруст снега, фырканье лошадей — забрехали собаки… Одни хрипели от ярости, рвались с привязи, другие ворчали и сонно взлаивали где-нибудь в углу сарая, уткнувшись в теплое брюхо. Всадники, объезжая стороной аул, держали путь к дому Калена, одиноко стоявшему на отлете.

Кален в это время был дома. Решив повидаться с Еламаном, сидевшим в тюрьме в Челкаре, он еще со вчерашнего дня поставил на выстойку своего густогривого гнедого. Вымытый, обстиранный, Кален сидел, готовый в дальнюю дорогу.

С детьми и женой Кален был ласков. Когда он возвращался из своих долгих отлучек, дом наполнялся радостью, всем становилось весело, очаг горел, пламя трепетало, и пусть, пусть за стеной были мороз и ветер — в доме пахло жизнью, детские голоса звенели, как домбра, жена была полна счастья, а злой, сильный, грубый Кален становился слабым и нежным.

И сегодня в доме было тепло и весело, и Кален был умыт и чист, пахло от него свежим телом, свежим бельем, и был он раздет до нижнего, сидел, привалясь к чему-то, разбросав ноги. Два месяца работал он у рыбаков, а теперь был дома, и младший сын, такой же смуглый, низколобый, с глубоко посаженными глазками, как и у отца, — младший сын лазил по плечам, по голове, по груди отца. Кален смеялся, закрывал глаза — ему было щекотно и приятно.

— Ах ты, щенок… — говорил расслабленно Кален и запускал руку под ребрышки, под живот сыну и поднимал его. — В кого это он такой нежный уродился?

— Откуда мне знать? — счастливо смеялась жена.

— Ишь, собачонок, с чего это он меня так любит?

— Видит редко… Завтра увидит, ты уехал, опять тихий станет. Повидаешься с Еламаном, не задерживайся, возвращайся скорее к детям…

И Кален, всю свою жизнь проскакавший в седле, вдруг понял, как одиноко, скучно жили тут без него. Сердце у него стеснилось, когда он подумал о доме без мужчины. Он поглядел на жену — любящая, одинокая, она и теперь не о себе говорила, она говорила о детях… А была Жамал женщиной сильной! Кален скакал, Кален рыскал по степи, месяцами не сходил с коня, а она, не жалуясь, не сетуя на судьбу, заготовляла дрова и сено на зиму, ходила за детьми и скотом…

И Кален стал думать о себе и о своей жизни. Много он угнал скота, и жизнь его была как бы сплошной ночью, потому что днем отсыпался он где-нибудь в укромной балке, а ночью объезжал аулы. Чей скот он угонял? Раньше об этом как-то не думалось, только кровь играла в жилах, только удаль пела в сердце. А может, угонял он скот у одиноких, или сирот, или слабых? Чего достиг он тем, что усердно служил Кудайменде и приумножал его стада? Он делал зло беднякам, и не обернулась ли жизнь и для него злом?

Он взял домбру, начал задумчиво побренькивать, сынишка затих у него в ногах, бесконечная мелодия шершаво переползала с высокой струны на низкую, будто говорили и никак не могли наговориться два грустных человека.

Вот тут-то он и услыхал морозный топот копыт возле своего дома. Отложив домбру, придерживая осторожно сынишку, он потянулся к окну. Он увидел группу всадников, и вид их ему не понравился, потому что среди всадников были Кудайменде и Абейсын. Не слезая с коня, Кудайменде указывал камчой в сторону скотника и что-то быстро говорил. Пар шел у него изо рта, и его сносило ветром в сторону. Несколько всадников тут же спрыгнули и, разгоняя плетьми собак, побежали к сараю.

— Ты посиди, я схожу узнаю, — торопливо сказала Жамал.

— Чего узнавать… Все понятно! — быстро отозвался Кален, спуская на пол сына и вставая.

Пока он одевался, Жамал успела выскочить на улицу. Дверь сарая была уже раскрыта настежь, и один из джигитов тянул оттуда гнедого Калена. Жамал побежала к сараю. Останавливая то одного, то другого, она кричала в ужасе:

— Почтенные!.. Почтенные… Что же это? Средь бела дня… Что же это? Кален! Кален!..

Потом она оставила джигитов и побежала к Кудайменде. Добежав, она ухватилась за узду коня.

— О-о! Что же ты смотришь? Останови, останови их… У тебя самого есть дети… Ведь есть детки? Останови…

Кудайменде смотрел в сторону, на горизонт, и подергивал за левый повод, стараясь отъехать. К нему подскакал Абейсын.

— Чем ты занимаешься? — буркнул негромко Кудайменде. — За чем смотришь? Болтается тут баба под ногами…

Абейсын круто повернул коня. Но Жамал в эту минуту уже бежала к бурой дойной верблюдице.

— Кален! Кален! — кричала она. — Где же ты? Прогони их…

— Е, а чего он нам сделает? — весело крикнул Абейсын и, подскакав к Жамал, сильно ударил ее доиром по голове. Жамал закричала и присела, закрывая лицо руками. К ней подбежали дети, тоже закричали, заплакали…

— А, волчата, — все так же весело крикнул Абейсын и ловко свалил их конем.

За минуту до этого, так и не успев одеться, из дому выскочил Кален. Он увидел, как растаскивают его скот, как, обливаясь кровью, присела жена, как Абейсын сшиб конем его детей. Абейсын как раз повернулся с конем к нему спиной и не видел его. Молча, с почерневшим от ярости лицом, он кинулся к Абейсыну.

Джигиты были уверены, что Калена нет дома. Увидев, что Кален бежит к ним, они бросили скот, стали ловить своих лошадей.

— Эй! Эй! Абейсын! — закричали они. — Кален!

В этот момент Кален добежал до Абейсына, уперся левой рукой в круп коня, подпрыгнул, но промахнулся. Абейсын обернулся и тонко закричал. Кален еще прыгнул и на этот раз дотянулся, схватил Абейсына за горло, потянул на себя и выволок из седла.

Джигиты поскакали в степь. Пустился за ними и Кудайменде, но скоро опомнился, остановился и поглядел назад. Увидев, что Кален безоружен, Кудайменде замахал руками.

— Эй, эй!.. Сюда скорей! — закричал он джигитам. Джигиты повернули, сбились в кучу и поскакали назад к Калену. Кален увидал их уже близко, соскочил с Абейсына и еще мельком подумал: «Не прикончил, наверно! Жалко!»— а сам уже бежал к сараю. Там он вырвал увесистую подпорку и побежал навстречу всадникам.

— А-а! — крикнули они разом, осадили и кинулись в стороны. Кудайменде держался позади.

— Эй, собаки! — надрываясь, кричал он своим джигитам. — Трусливые шакалы! Пешего испугались… Топчи его, топчи-и!..

Потом, оглядевшись, он подскакал к одному джигиту, черному и сутулому.

— Аркан… Где аркан? Зааркань его! — крикнул он, задыхаясь. Всадники, разделившись на две группы, начали теснить Калена.

Он отмахивался жердью, отступал. Сутулый молча заезжал сзади. Кален чувствовал, что сзади кто-то наезжает на него, но наскакивали и спереди, и он не мог обернуться. И тут сутулый, пришпорив белогривого жеребца, кинулся на Калена. Зашипели разматывающиеся петли волосяного аркана, сутулый тут же резко повернул коня, продел конец аркана под ногу и поскакал. Бросив жердь, Кален пытался растянуть петлю на шее, а сам уже падал, кувыркался, его тут же поддергивало вверх, он вскакивал, пробегал несколько шагов и опять падал… Он уже не думал освободиться из петли, изо всех сил старался упереться ногами в снег, задержаться хоть на секунду, чтобы вырвать сутулого из седла, но сутулый не давал ему передышки, волок и волок. Калена нагнали джигиты, и первым был теперь Кудайменде. На ходу он что есть силы протянул Калена толстым доиром. Другой изловчился, нагнулся и хряпнул Калена по голове тяжелой дубинкой. Кровь брызнула на снег, сутулый, оглядываясь, придержал коня. Лицо у Калена распухло и почернело, он упал, но еще ворочался.