Наталья Павлищева - Хозяйка Блистательной Порты Страница 21

Одно блюдо сменяло другое, служанки носили и носили яства, фрукты, перемежая все шербетами, подавая воду для мытья рук, убирая остатки… все молча, так, словно их и не было рядом. Но можно не сомневаться, что услышали и запомнили каждое слово, каждый вздох, заметили каждый косой взгляд, которые были произнесены или брошены присутствующими.

Это служанки валиде-султан все, что заметили, перескажут хезнедар-уста, а та, выбрав достойное внимания, госпоже. Об этом все помнили, а потому улыбки и взгляды присутствующих, даже когда никто не смотрел, были притворными и приторными. Роксолана тоже помнила, тоже улыбалась и старалась выглядеть любезной, уделяя больше внимания еде, чем собеседницам, хотя ее к беседе не принуждали.

Обед у османов дело серьезное и долгое, потому закончился не скоро. Когда попробовали все новые шербеты и отдали дань сютлачу (молочной сладости), уже тянуло вечерней прохладой… Служанки убрали опустевшие блюда, поставили фрукты и сласти просто для перекуса и тихо исчезли.

Роксолана словно заткнула уши, смотрела на родственниц и видела только шевелящиеся губы. По тому, как отводили глаза, понимала, что говорят о ней, делая вид, что болтают о погоде, о том, что надоела жара, скорей бы уж начались дожди… Хотелось крикнуть, что дожди превратят дороги в непролазную грязь, заставят ходить в мокрой одежде, дрожать от холода, что нельзя думать только о себе. Но она молчала, чем раздражала собеседниц еще сильней.

Уйти? Скажут, что зазналась, что пренебрегает их обществом, а еще значит дать новую тему для пересудов и возможности при случае пожаловаться Повелителю. Нет, она вытерпит, пусть болтают.

Неслышно появился главный евнух, скользнул к валиде, что-то зашептал. Скосив глазом, Роксолана заметила, что и у этого походка с каждым днем становилась похожей на предыдущего, и весь он словно обретал внешность прежнего кизляра-аги. Видно, должность обязывает и накладывает отпечаток. Нынешний евнух уже сделал выбор в пользу валиде-султан, он не рисковал поступать самостоятельно ни в чем, скорее всего, его поставила на это место сама валиде, помнил, кому обязан возвышением.

О чем пришел сообщить: что молоко на кухне скисло или что для завтрашнего хаммама дров может не хватить?

Нет, ошиблась, потому что валиде, выслушав евнуха, счастливо улыбнулась и возвестила:

– Хвала Аллаху, Повелитель возвращается!

Женщины радостно отозвались:

– Инш Аллах! Мир ему и благоденствие!

Немного погалдели, обсуждая новость, потом Хатидже не выдержала:

– Ты не знала этого, Хуррем, Повелитель не написал тебе?

На мгновение Роксолана замерла. Вопрос с подвохом: если не знала, значит, Повелитель не счел нужным поделиться такой радостью, если знала, то почему не сказала валиде?

Еще мгновение, и ее молчание выдало бы эти мысли, но выручило появление Гёкче, та склонилась перед валиде:

– Валиде-султан, позвольте передать письмо Повелителя Хасеки Хуррем?

Хафса только сделала разрешающий жест, не удостоив служанку ответом. Но Гёкче это не смутило, девушка скользнула к Роксолане и протянула письмо. Установилась полная тишина, все ждали, что же в этом послании. Женщина уже была готова распечатать письмо, но ее рука повисла в воздухе:

– Гёкче, кто принес послание?

Девушка замерла, растерянно оглядываясь.

– Я спросила, откуда у тебя это письмо? – Голос Роксоланы звучал все громче. – Печать Повелителя была отклеена и приклеена заново. Кто посмел читать личное послание падишаха?!

По тому, как Гёкче беспокойно стрельнула глазами на главного евнуха, Роксолана уже поняла кто именно, но сейчас требовалось, чтобы подозрение подтвердилось.

Бедная Гёкче встала перед выбором: выдать евнуха и получить врага или предать хозяйку и тем самым потерять ее покровительство. Губы у девушки уже начали дрожать, а в опущенных вниз глазах выступили слезы. Роксолана разозлилась, молчание Гёкче означало, что и на эту служанку она не может положиться. Плохо, очень плохо, потому что Гёкче одна из немногих по-настоящему преданных.

Все решил сам кизляр-ага, он склонил голову, едва не уронив тюрбан:

– Гёкче не виновата, госпожа, это я вскрыл письмо, но не читал его. Простите, не сразу разобрал, что оно вам.

Роксолана резко повернулась к евнуху:

– А как же поняли, что мне, если не читали?

Тот сокрушенно вздохнул:

– Увидев подпись.

– Я сообщу Повелителю, что слуги позволяют себе вскрывать его письма. Валиде, позвольте мне уйти?

Не дожидаясь ответа, Роксолана поднялась и направилась прочь, попрощавшись с остальными легким поклоном. Женщины молчали, она имела право быть недовольной. Кизляр-ага, забыв о валиде, семенил следом за Хасеки:

– Хуррем-султан, я не читал письма и вскрыл по ошибке. Простите…

Она словно не замечала ни евнуха, ни поникшей Гёкче, только у своей двери вдруг остановилась, приподняв бровь:

– А ты куда?

– Госпожа, я не виновата…

– Я тебя ни в чем не виню, но ты мне больше не служишь. Хезнедар-уста найдет тебе другую госпожу. Но если ты, – Росксолана буквально зашипела девушке в лицо, – хоть слово кому-то скажешь о том, что видела и слышала рядом со мной, я тебя уничтожу. Полетишь в Босфор в кожаном мешке, и валиде не спасет! Ненавижу предательниц!

– Госпожа, я не предавала вас! Кизляр-ага передал письмо таким, каким я принесла его вам!

– Ты не слышала, что я сказала? Я отдаю тебя хезнедар-уста.

Дверь в комнаты Роксоланы уже была открыта, там слышали все. Стоило войти, как навстречу шагнула Мелек:

– Тогда и меня, госпожа.

– И меня, – поддержала ее Мария.

– Я тоже, пожалуй, пойду… – вздохнула Зейнаб.

– Вы?!. Сговорились?!

– Гёкче не виновата. Кизляр-ага дал ей письмо и велел отнести вам. Нельзя наказывать за то, чего она не делала.

Роксолана обомлела, она могла просто уничтожить любую из служанок, приказать запороть их, продать, утопить всех, кроме Зейнаб, но понимала, что останется совсем одна. Можно купить новых, которые ничего не будут знать о ней самой, но у них будут чужие руки, чужие уши, чужие имена…

Без сил опустилась на диван, кивнула Зейнаб:

– Верни ее. Скажи, я не сержусь.

Та сокрушенно покачала головой:

– Я-то скажу и верну, вон она стоит, плачет. Но вы почему со всеми в ссоре? Все плохие – Махидевран-султан, валиде-султан, кизляр-ага, Хатидже-султан, даже Гёкче… Нельзя со всем миром в ссоре быть.

Хотелось крикнуть, чтобы служанка не смела учить, указывать на ошибки, но вспомнила, что Зейнаб здесь по своему желанию. Конечно, Роксолана могла и ее наказать, но при мысли о полном одиночестве в окружении ненавидящих людей становилось страшно. Если не уберегут те, кто верно служит, то жить недолго.

Не удержалась, расплакалась. Служанки собрались вокруг, подали розовой воды, шербет, предложили большой платок, принялись успокаивать. Слезы прекратила Зейнаб, напомнив:

– Что в письме Повелителя?

Роксолана даже ахнула, она так увлеклась своей обидой, что забыла о письме Сулеймана! Сорвала печать, впилась глазами в строчки.

Он действительно писал, что возвращаются, скоро будут дома… Писал, что тоскует по ней и детям, что мысленно птицей летит в Стамбул… Правда, стихов на этот раз не было, но было главное: сквозь скупые строчки рвалось горячее «люблю».

Роксолана снова плакала, но уже счастливыми слезами, правда, ничего доброго Гёкче и остальным не сказала, не желала расплескивать свое счастье вокруг, хранила в себе. Она не заметила, как осуждающе качала головой Зейнаб: плохо, что ожесточается сердце султанши, очень плохо…

Зейнаб ничего не сказала госпоже, а вот девушкам выговорила:

– Что это удумали – от госпожи куда-то проситься?! У хезнедар-уста лучше будет? Станете двор мести или печи топить, будете вместо хорошей еды объедками питаться и по пяткам удары получать!

Это была неправда, хезнедар-уста и сама валиде вовсе не были жестокими, и наказывать без дела никогда не стремились, напротив, Хафса считалась справедливой хозяйкой, только отъявленных лентяек и воровок били или держали на хлебе и воде. Если девушка не склочница, работала хорошо и не была неряшлива, она жила спокойно и была уверена в своем будущем. Мало кто рассчитывал попасть на ложе к Повелителю, особенно сейчас, когда там бывала одна Хуррем, но после девяти лет службы прилежные служанки получали волю, если не были до того выданы замуж, то получали просто деньги на жизнь и небольшой домик.

Правда, мало кто добровольно выходил за ворота гарема, что делать девушке даже с домиком и деньгами в страшном, чужом мире без родных и близких? Нет, оставались служить прежней хозяйке или находили новую, учили молодых служанок, выполняли нетяжелую работу, коротая свой век. Гарем прирастал не только молодыми красавицами, купленными в Бедестане, но и теми, кто уже не был рабынями, но продолжал жить внутри ворот Баб-ус-сааде.