Илья Клаз - Навеки вместе Страница 23

Прошел душный и солнечный, август. Дни еще стояли яркие, но по утрам плыли над Струменью и Пиной туманы. По утрам на березах зябко дрожали листья. В лесах стало совсем тихо — не заливаются песнями птицы. Только щеглы поднимают крик над горящими гроздьями рябин. Таким сентябрьским днем в Пинск кто-то принес весть о новой победе черкасов. Весть эта ходила по хатам, будоражила мужичьи умы. Мужики крестились и просили бога, чтоб помог черкасам в трудный час.

В корчму не зайти — полно люда. Стало известно, что сейм избрал новым королем Речи Яна-Казимира. Теперь люд будет ждать королевских указов, положений, грамот. Пошел слух, что Ян-Казимир увеличит налоги в связи с войной.

Корчмарь Ицка, наливая в оловянную коновку брагу, перегнулся через стол, к самому лицу Ивана Шанени.

— Ян-Казимир? Пускай Ян-Казимир. Мне и так хорошо, и так.

— Время покажет, хорошо ли. — Иван повел бровью.

— Ну, а ты не знаешь, где эти Пилявцы? — Ицка наморщил лоб.

— Не знаю. Не был там.

— А я там, думаешь, был? — зевнул Ицка. — Может быть, слыхал… Скажи, это правда, что Хмель разбил тридцать тысяч коронного войска?

— Не считал. Может, и тридцать.

— И что за холера! У кого ни спрашиваю, никто сказать толком не может. А все говорят, что тридцать тысяч под Пилявцами. Кто же знает?

— Пан войт, пожалуй, знает.

— Ты что, совсем одурел?! Как это я спрошу у пана войта? Ты знаешь, что он мне ответит? Скажет: пошел вон!..

— Ну, у ксендза пана Халевского.

— Ай, Иван, ты слышишь, что говоришь или нет? Налить еще браги? Пей, пока пьется…

В корчму вбежал чумазый мальчонка. — Татка, татка!

— Чего тебе? — послышался сиплый бас.

— Казаки пришли!..

На мгновение стало тихо. Кто-то опустил кружку на стол, и оловянное донце грохнуло о доски, как выстрел.

Шаненя вышел из корчмы и направился в сторону ворот. В городе уже было неспокойно. Метались по улицам детишки. К воротам скакали рейтары с обнаженными саблями. В стороне ратуши призывно завыла труба и появились пикиньеры. Шаненя направился в хату знакомого мужика Пилипа, который жил возле Лещинских ворот. Пилип был дома.

— Хуже, Иван, не будет…

Шаненя не ответил. Как будет — не думал.

— Дай мне с крыши глянуть, что деется за стеной.

Вдвоем залезли на чердак. Под коньком, где старую солому давно растрепал ветер, была дыра. Иван просунул голову и посмотрел в поле. Замерло сердце у Шанени. У леса, что тянется с левой стороны шляха, стояли казаки. Ветер трепал бунчуки сотников. Появилась тревожная мысль: почему не пришел Любомир? Как теперь он проберется в город?

Слез с чердака и пошел прямо к Ермоле Велесницкому. Вдвоем уселись на завалинке и строили догадки, что могло произойти с джурой? Ермола высказал самую вероятную мысль: Любомира схватили — стража или тайный залог. Выход оставался один — сесть Алексашке в челнок и спуститься по Пине версты на полторы. А оттуда — к казакам.

Шаненя шел домой и думал, как доберется назад Алексашка. Вошел во двор, а Устя навстречу бежит из хаты.

— Где ходишь, батя?

— Что тебе? Соскучилась?

Вошел в хату и на лавке увидел Любомира…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

«А черкасы де, государь… польскую и литовскую землю воюют, а в зборе де, государь, черкас тысяч з десять и воевали Быхова города и Могилева города уезды… А у черкасов де, государь, с поляки учинилася ссора за веру и белорусцы де к черкасам приставают…»

«Чтоб есми вовеки вси едино были…»

Глава первая

Окруженный лесами и болотами Пинск жил, казалось, обычной спокойной жизнью. С утра на рынке суетились бабы. В шляхетном городе стояла тишина. Но спокойствие было обманчивым. В шляхетном городе этой ночью не спали. Пан Лука Ельский ходил по комнате, заложив за спину руки. Тревожные мысли целую ночь не давали покоя: слишком внезапно оказался Небаба под стенами города. Ельский ожидал казаков, но позднее. Был уверен, что к этому времени ближе подойдет к городу войско стражника Мирского.

В доме пана Скочиковского полутемно. Маленькие окна прикрыты ставенками. Пан Скочиковский тоже не спит. В корзину уложил собольи и куньи меха, одежду. Поразмыслил и решил, что черкасы народ опасный, и ежели появились они под стенами города, то вовсе не для того, чтоб погарцевать на виду и снова уйти в лес. И чернь не преминет свести счеты. Только теперь подумал, что Шаненя хитрющий мужик. Куда употребляет он железо, неизвестно. Да бог с ним! Скочиковский решил уехать из города. Но ворота все заперты, и к ним приставлена стража. Если только шляхетным мостом через Пину?

На базарной площади людей поубавилось. Ни горячего сбитня, ни пирогов с капустой, ни меда. Бродят мужики, ожидая новостей. Возле них шатается обезумевший Карпуха.

В мужицких хатах всю ночь, как в ульях. Шепчутся, прислушиваются, не слышен ли топот копыт? Ждут, когда ударят черкасы по городу. Пусть бы только ударили! Тогда уж выйдут на подмогу. В хатах топоры и вилы под руками. Клокочет в мужицких грудях ненависть.

Пропели петухи. Шаненя, Алексашка и Любомир вышли из хаты. На дворе было зябко — кончался сентябрь. Небо по утрам затягивало серой, плотной дымкой. Порыжевшие листья кленов и берез устлали землю. Ветер гнал по Пине мелкую рябь.

Любомир пригладил ладонью волосы, окинул взглядом Шаненю и Алексашку:

— Ну что, поедем?

Шаненя хлопнул вожжой по крупу лошади, и она потянула воз с нехитрым багажом ремесленника: седелки, хомуты, десяток колес и новые железные обода. Молча тронулись за телегой Алексашка и Любомир, Алексашка шел и старался не думать о предстоящем деле. Тревожные мысли были только помехой. Еще издали, когда показались Лещинские ворота, Алексашка увидел стражу — двух часовых с алебардами. Они стояли у закрытых ворот. Один из них поглядывал в амбразуру. Подъехали ближе и остановились. Часовой в шлеме и кирасе недобро посмотрел на Шаненю:

— Куда едешь?

— В Логишин утварь везу… — придержал Шаненя коня..

— Поворачивай назад! — рассерженно приказал часовой.

— Чего кричишь, добрый человек? Купцам нонче ворота открыты.

— Не видишь, баранья твоя голова?! — стражник кивнул на ворота. — За стеной казаки. Велено не выпускать никого из города и врат не открывать кому бы то ни было.

— Вот оно что. И купцам уже дороги нету?

— Казакам все одно, купец ты или куничный… Порубят…

Шаненя покачал головой. Но уже было хорошо и то, что стража заговорила.

— А знаешь, мы через шляхетный мост проехали Пину. Там стража пустила.

— Не мели. И там наглухо закрыто.

— Не веришь?! Вот те крест, проехали…

Часовой не заметил, как Любомир взобрался на лестницу и высунулся над стеной по пояс. Снял малахай, снова надел. Лестница скрипнула. Часовой схватил в обе руки алебарду.

— Слазь!

— Чего испугался? — удивился Любомир. — И поглядеть нельзя, что там за казаки…

— Слазь, нечистая твоя душа! Не то… — и замахнулся алебардой.

Любомир поспешно соскочил: со стражей шутки плохи. Отошел к телеге, прислушался. За стеной, в стороне леса, трижды прокричал филин. Отлегло сердце — заметили.

— Что делать будем? — нарочито громко спросил Шаненя.

— Видишь сам, гонит воин, — с обидой ответил Любомир. — Придется поворачивать оглобли.

Переглянулись промеж собой. В лесу казаки уже, наверное, сидят на конях. Ждут. Тянуть дальше нельзя. К воротам может подойти свежая стража.

Шаненя начал разворачивать коня перед самыми воротами.

— Стой, атоса слетела! — предупредил Любомир.

Часовой не хотел смотреть, как надевали атосу. Приставил алебарду к стене и приник к амбразуре. Был подходящий момент, и Любомир воспользовался им. Выхватив кинжал, пырнул часового, и тот, схватившись за бок, покатился по земле. Второй часовой не сразу сообразил, в чем дело. Но когда опомнился — было поздно: Любомир занес над его головой алебарду:

— Не шевелись! Убью!..

Шаненя, сбивая о железо руки, тянул ржавый, непослушный засов, он скрипел, но поддавался. Пронзительно взвизгнули тяжелые створки ворот. Шаненя и Алексашка навалились на них, и они разошлись.

Сжав до боли зубы, Шаненя напряженно всматривался в лес. Нет, ему не мерещилось. К воротам, сверкая саблями, уже мчались казацкие сотни. Они близко, совсем близко. Топот копыт все сильнее и раскатистее. Казаки пригнулись к гривам… В стороне Северских ворот гремит выстрел — черкасов заметила стража. Но теперь поздно!..

Шаненя и Алексашка отбежали от ворот, и первые всадники с криком и гиканьем ворвались в Пинск.

— Слава!.. — несется по сонным улицам.