Николай Задонский - Смутная пора Страница 32

Карл, чтобы не обижать старика, велел подбить мехами свой сюртук.

VIII

Князь Александр Данилович Меншиков не подозревал ничего худого. Узнав, что гетман «при кончине своей жизни обретается», он писал царю:

«Сия ведомость зело меня печалит. Первое – тем, что не получил его видеть, другое – тем, что жаль такого доброго человека, ежели от болезни бог его не облегчит. А о болезни своей пишет, что от подагричной и хирогричной приключилась ему апелепсия…»

24 октября князь поехал в Борзну к умирающему, но по дороге встретил полковника Анненкова. Тот передал записку Мазепы и сообщил Меншикову, что гетман ожидает его в Батурине.

– Как в Батурине? – переспросил, недоумевая, Меншиков. – Он третьего дня писал, что ждет себе последнего целования…

– Видно, господь облегчил, – ответил полковник. – Вчера я видел его в Батурине в добром здоровье…

Тут впервые в душу Меншикова закралось смутное подозрение. Но он сдержал себя и, не подав вида, приказал полковнику:

– Пошли нарочного в Батурин, извести гетмана, что я к нему вскоре буду…

Отдохнув в местечке Мена, Меншиков собрался ехать в Батурин. В это время подъехала карета киевского губернатора князя Голицына.

– А я к тебе, Александр Данилович, – произнес встревоженный губернатор. – Неладные слухи ходят про гетмана…

– Знаю, знаю, – раздраженно перебил Меншиков. – Нечего прежде времени гадать… Садись в мою коляску, вместе поедем.

По дороге встретили солдат полка Анненкова.

Те сообщили, что гетман уже уехал из Батурина, а замок заняли сердюки. Меншиков и Голицын переглянулись. Злой умысел Мазепы становился понятным.

Остановившись в батуринском подворье, Меншиков с Анненковым верхами поехали к замку.

Ворота крепости были закрыты, мосты, перекинутые через ров, разорены. На стенах виднелись вооруженные люди. Из бойниц грозно глядели пушки.

– Что это значит?! – крикнул полковник, остановив лошадь у самых стен замка. – Зачем вы укрепились, словно против неприятеля? Отворите ворота, впустите князя Меншикова и царских ратных людей…

– Гетман никого не велел пускать, – отвечали со стен. – Никакого князя мы не знаем, да и знать не хотим. Отъезжайте с богом, пока целы… Стрелять будем…

– Но где же гетман?

– К царскому войску поехал! – насмешливо крикнул полковник Чечель, поднявшись на стену.

Теперь для Меншикова все стало ясным.

А вечером он получил новое известие: Мазепа с обозом переправился через Десну.

«Через сие злохитрое его поведение, – немедленно отписал князь царю, – признаем за истину, что, конечно, он изменил и поехал до короля шведского. Явная есть причина и то, что племянник его Войнаровский, будучи при мне, двадцать второго октября в полночь, не простясь с нами, к нему уехал и с этого времени гетман ко мне ни о чем не отзывается. Инако об нем рассуждать не извольте, только что совершенно изменил. При сем еще доношу вашей милости, что в здешней старши?не, кроме самых вышних, також и в простом народе, с нынешнего гетманского злого учину никакого худа не видать. Ко мне из всех ближних мест съезжаются сотники и казаки, приносят нарекания на изменника, просят со слезами, чтоб за них предстательствовать и не допустить до погибели, ежели от гетмана будет над ними промысел… Советую вашей милости обнадежить здешний простой народ универсалами, дабы на прелести гетмана никто не склонился…»

… Царь Петр с войсками сторожил на Десне неприятеля. Его квартира находилась в местечке Погребках. Здесь 27 октября, ранним утром, он получил письмо Меншикова.

Неожиданное известие привело царя в ярость. Петр был честен. Он привык со всех строго взыскивать за каждую провинность, он не мог простить и собственной оплошности. Весь день Петр провел в одиночестве, никуда не показываясь. Тяжелые думы о своей, хотя и невольной, вине не давали покоя.

«Я, я один виновен, – с горечью думал он. – Поверил льстивым словам… Ослеп. Но как я мог усомниться? Двадцать один год этот Иуда был верен. Двадцать один год служил честно, показывал усердие. Кто же ведал его подлинные замыслы? Нет, были, были такие люди… Сколь раз нас предупреждали о его злых факциях… Кто не верил? Кто пролил невинную кровь Кочубея, Искры и других честных? Мой, мой грех…»

Петр припомнил десятки случаев, дававших возможность проверить гетмана и оставленных без внимания. Вспомнил, как не раз сам смеялся над слухами о хитрости Мазепы.

Стиснув ладонями виски, он мучительно застонал.

Все встречи и разговоры с Мазепой представлялись теперь в ином свете… Вот этот любимец Васьки Голицына стоит перед ним со смиренным видом на коленях там… в Троице… клянется служить до последней капли крови… Разве можно было тогда ему верить?.. Вот тихий, потонувший в садах казачий городок Острогожск… Гетман опять клянется, подносит царю богатую турецкую саблю, сверкающую золотом и дорогими камнями…[34] Вот Москва, Кремль… Гетман принимает только что пожалованный ему орден Андрея Первозванного… и опять клянется… Сколько клятв! Сколько лживых слов слетело с окаянного языка клятвопреступника!

Нет, отныне нельзя никому слепо верить… Никому. Даже ближним. Даже Сашке…

Петр поднимает скомканное и брошенное на пол письмо князя, вновь перечитывает. Нет, всех равнять, конечно, нельзя. Этот не продаст. Вороватый, но свой, близкий… Ишь ведь, пишет как…

– Пирогами торговал, а ныне царям советы дает… Мин херц… собачий сын… – усмехнувшись, вслух произнес Петр.

И почувствовал, что неожиданно злоба отхлынула. Ясный разум рождал уже иные мысли. Надо думать о том, чтоб не допустить пущего зла. Петр сел к столу, стал писать ответ князю:

«Мы получили письмо ваше о нечаянном никогда злом случае измены гетманской. Ныне надлежит трудиться, как бы тому злу забежать и не допустить войско казацкое переправиться через Десну по прелести гетманской. Немедленно пошли к тем местам несколько полков драгунских. А казацким полковникам и старши?нам вели ласково, чтоб они тотчас ехали сюда для избрания нового гетмана…»

Царь остановился, потер лоб, минуту подумал и добавил еще одну строчку:

«И вы тоже немедленно сюда приезжайте…»

IX

Слух об измене гетмана Мазепы быстро облетел всю Украину. Народ, давно уже подозревавший ненавистного Мазепу в злом умысле и тайных связях с польским панством, гневно отвернулся от предателя. Времена жестокого владычества шляхты воскресли в памяти народной.

В царскую ставку со всех концов Украины спешили полковники, сотники, казацкие выборные люди.

Жители Прилук в челобитной царю Петру писали:

«Не отринь нас убогих от своей благодати и не предай нас в вечное пленение иноверцам».

Жители Лубен, Лохвицы, Новгород-Северска и многих других городов, проклиная изменника, присягали на верность Петру, клялись до конца жизни стоять против общего неприятеля.

Царь приказал «для лучшего упреждения всякого зла и возмущения» съезжаться всем в Глухов, где должно было 5 ноября состояться всенародное отрешение Мазепы от гетманства, а затем выборы нового гетмана.

… Маленький, тихий украинский городок Глухов необычайно оживился. Толпа горожан и селян, несмотря на холодную, ветреную погоду, еще с ночи заполнила обширную площадь перед собором. Люди стояли, тесно прижавшись друг к другу, взгляды всех были прикованы к освещенному смоляными факелами высокому помосту, воздвигнутому в центре площади и охраняемому казаками. Над помостом, окрашенным в черный цвет, была сооружена виселица. Столбы с перекладиной были видны отовсюду.

Народ шептался, строил догадки:

– Словили, говорят, Мазепу-то…

– Дай боже! Давно удавить пора!

– Мазепа с нечистой силой знается, его не словишь!

– Родичей его везут, вешать будут…

– Не родичей, а старши?ну генеральную, коя с ним заодно стояла…

Ранним утром подошел в боевом порядке солдатский полк Анненкова. Солдаты и казаки, потеснив немного толпу, выстроились полукругом возле помоста, куда вскоре затем подкатила сопровождаемая драгунами карета, запряженная четверкой взмыленных лошадей.

Из кареты выскочил проворный и молодцеватый Меншиков в генеральской шинели нараспашку, следом, кряхтя и охая, опираясь на палку, вышел Головкин. Они что-то сказали драгунскому офицеру. Тот, пришпорив коня, помчался к городскому острогу, стоявшему близ площади.

В ожидании прошло несколько минут. Но вот тяжелые острожные ворота распахнулись, показалась окруженная сильным конным конвоем телега, на которой стоял кряжистый мужик в красной рубахе.

В одной руке он держал топор, другой придерживал за шиворот сидевшего перед ним на скамье человека.

Народ, стоявший на площади, зашевелился. В мужике все узнали палача, но кто сидел на скамье? Судя по одежде – богатому кунтушу и орденской голубой ленте, – это же не кто иной, как сам подлый пан Мазепа! Однако почему он так странно подскакивает па каждом ухабе? Да и лицо, с обвисшими усами, кажется безжизненным. Хорошо бы поглядеть поближе, да разве пробьешься сквозь конвойных…