Марта Шрейн - Эрика Страница 33

— Так им и надо, — мстительно добавлял кто–нибудь.

Адольфа выписали из лазарета, и он сразу же пошел искать друга. Ему сказали: «Он не вышел на поверхность». Ошеломленный этим известием, Адольф пошел в контору шахты, где обычно вывешивались списки умерших, и действительно нашел среди них фамилию Фонрена. Кто–то, проходя мимо, сказал: «Конец барону». В этот же вечер Адольф написал дяде грустное письмо, описав покойного как прекрасного, чистого душой человека, и попросил от его имени утешить молодую вдову.

* * *

Буфетчица Даша, гром–баба и матерщинница, уже два дня не видела черноглазого немца Федю, как по–русски здесь называли Фридриха Фонрена. Вообще–то ей было наплевать на тех немцев, которые оставались в шахте. У нее был свой интерес. Мертвый обнаруживался только утром на перекличке. Таким образом вечерние пайки оставались в ее распоряжении, и Даша ими спекулировала. Но не обнаружив «черненького Федю», она спросила о нем. Ей ответили, что он в списке умерших. Но тут подошел ее знакомый и сказал:

— Может, и не умер. Но уже дня два в шахте валяется.

И Даша попросила:

— Послушай, подними мне наверх этого немца, если еще жив. Я дам тебе за это две лишних пайки хлеба.

— Три, — поторговался знакомый.

Даша согласилась, и тогда он спросил:

А зачем тебе этот немец?

— Что же мне одной вековать или всегда вашей подстилкой быть? Замуж за него пойду. Мужа на фронте убило. Вот пусть этот немец отвечает за того немца, который моего убил. А в штанах хоть у русских, хоть у прусских все одно.

Таким образом Фонрен получил второй шанс на жизнь и оказался в лазарете. К своему удивлению он узнал, что обязан жизнью женщине, поведение которой вызывало в нем просто отвращение. И еще больше удивился, когда Даша навестила его в лазарете и принесла ему не только хлеба, но и невиданные им уже почти пять лет продукты: молоко и мясо. Он растрогался до слез и сказал:

— Простите меня, Даша, я о вас всегда плохо думал. Вы спасли мне жизнь. Спасибо вам.

— Да чего уж там… Называй меня, Федя, на «ты», — сказала, смутившись, Даша и пообещала: — Я к тебе еще приду.

* * *

Аделина приуныла. Муж больше не писал. Она не могла понять причины. А в зону теперь прибывало много новых «изменников и врагов народа». Однажды по дороге в больницу она заметила, что с ней кто–то раскланялся. Она узнала князя. «Как же его фамилия?» — лихорадочно вспоминала она, но не вспомнила. И впредь, каждый раз, когда они встречались, он снимал свою тюремную кепку и наклонял красивую стриженную голову. «Молчит, как глухонемой», — удивлялась Аделина. — И чего это он оказывает мне знаки внимания? — И вдруг вспомнила свой первый день в лагере. Кто–то за нее тогда вступился. «Может, это он?», — подумала она.

Через неделю приехало высокое начальство и с ними боевой генерал. Кто–то вспомнил про довоенные турниры. Нашли лошадей. Князя обрядили, как и прежде, в форму белогвардейского генерала, а соперником вызвался Попов, который вернулся к месту довоенной службы в лагерь.

— До смерти! До смерти драться! — кричало выпившее начальство, все бывшие фронтовики, оглядываясь на генерала.

— Видишь, князь, они крови хотят, — ехидно сказал Попов. — Твоей крови. Сейчас я тебе это устрою.

Турнир начался на лошадях. Аделина сидела на своей скамейке, как и в прошлый раз, с запасом медикаментов и ждала. Игра, но вдруг кто–то кого–то нечаянно поранит.

Попов корчил рожи и говорил Гедеминову:

— Ну, держись белогвардейская сволочь! Уклонился от штрафной роты. Отсиживался в зоне, пока мы для тебя победу добывали, — и размахивал саблей.

Нельзя сказать, что Гедеминов не видел восхищенного взгляда Адели, но он все же ответил Попову:

— Мы наслышаны, как ты воевал за спинами других и как просто за их подвиги и смерть награды получал.

Скаля белые ровные зубы, он набросился на Попова и с удовольствием сшиб его с коня. Они схватились пешие. Гедеминов дрался играючи, чтобы продлить спектакль. Но в своей ненависти к Попову еле сдерживался, чтобы не убить его.

— Конечно, я всю войну не сидел на лошади, — стал оправдываться Попов.

— А я так спал на лошади, пока ты тушенку солдатскую пожирал да своих же молодых ребят убивал, расстреливал, гад! Все про тебя знаю! Я за них сейчас расплачусь с тобой, и еще за свою женщину, ты знаешь, о ком я говорю.

И Попов испугался. Хмель вылетел у него из головы, и в этот момент Гедеминов легко подрезал его. Попов упал как подкошенный. Аделина не спешила ему на помощь.

— Все! Останавливаем драку! Товарищ генерал приказал остановить! — закричал кто–то из свиты генерала. — Эй! Князь старорежимный, тебя товарищ генерал зовет. Подойди! — И Аделине. — Доктор, что сидишь? Не видишь, ранили начальника? Иди помощь оказывай, — и отошел.

Не торопясь, Адель встала со скамьи, взяла свою сумку и тут увидела направляющегося к ней «генерала». Она встретилась с его горячими карими глазами, и душа ее дрогнула.

К Гедеминову подошел человек в погонах капитана:

— Пойдем, князь, вино пить за Победу. За нашу Победу, а не за твою. А этого в больницу быстро! — И затем Попову: — Молодец, хорошо дрался, повысим в чине.

Начальник лагеря подошел к генералу и доложил:

— Вон, товарищ генерал, тот самый заключенный, князь Гедеминов, о котором я вам говорил.

Но Гедеминов, не спеша, подошел к Адели, поклонился ей, глаза их снова встретились. И снова она отвела взгляд в сторону. Но тут вспомнила о раненом Попове и неохотно пошла оказывать ему помощь.

Генерал оглядел с ног до головы князя и сказал, улыбаясь:

— Как вам, Гедеминов, все–таки к лицу форма царского генерала. Я в гражданскую был еще подростком, не воевал, но предстань вы тогда передо мной… Грозный у вас вид. Что же, — повернулся генерал к начальнику лагеря. — Пойду сразу в мастерскую князя. Посмотрю на его изделия. Так ли они хороши, как вы мне говорили.

— А когда же к столу? — спросил начальник.

— А я буду с князем, в его мастерской, день Победы отмечать. Заодно удостоверюсь, что ему заключение пошло на пользу и он изменил свое мировоззрение. Так сказать, два генерала посидят наедине, — пошутил Прозоров, и все громко засмеялись.

— Ну Гедеминов, не подведи, — на ухо прошептал ему начальник лагеря и — генералу: — Сейчас распоряжусь. Все в мастерскую доставят.

Пока накрывали на стол, Прозоров ходил по обширной мастерской и, остановившись у камина, сказал Гедеминову:

— По барски устроились в зоне, князь.

— Так это для высокого начальства вроде вас. Все же приходят сюда. А зимой хорошо у камина посидеть с бокалом вина, — сказал Гедеминов таким притворным тоном, что Прозоров от души рассмеялся:

— Ну и хитер же ты князь! — перешел он на «ты», пригласил Гедеминова к столу и предложил тост: — Что ж, выпьем за Победу.

Гедеминов посмотрел на грудь генерала, обвешанную орденами и сказал:

— Я выпью за вас. Здесь мне редко приходится видеть мужественных людей.

— Нет, давайте выпьем за Отечество, — предложил Прозоров.

— А у меня и Отечества нет, — вздохнул Гедеминов.

— Что же, родная земля тебе не Родина? Ну, разочаровал ты меня, князь.

— Родина для меня — это исчезнувшая Великая Российская Империя. А ее нет.

— Я не хочу вступать в полемику. Давайте же выпьем и поедим, что Бог послал. Да и не перевоспитывать я пришел вас, а наслышан был, хотелось познакомиться.

Они выпили, и тут Прозоров тихо сказал:

— Признаться, я всегда боялся оказаться на вашем месте и, наверное, сломался бы… Ах, князь, вы, похоже, единственный на моем пути человек, с которым я могу быть откровенным, не ожидая предательства. Даже не могу думать, как вы, но сделаю все, от меня зависящее, чтобы вызволить вас из неволи, но и вы мне помогите. Хотя бы притворитесь, что признали советский строй. Выйдите на волю… Мне сказали, вас женщины любят, так кому, как не вам, на воле их любить?

Гедеминов засмеялся и ответил:

— Конечно люблю, кто же их не любит? Но вы генерал уже пьяны. Однако существует разница между военной хитростью и предательством. Один раз смирюсь с существованием Советской власти, второй — и вот я уже себя потерял. — Он, встал, пошатываясь, взял свою саблю. — Сам изготовил, — протянул он ее двумя руками Прозорову. — Примите за мужество. На рукоятке наш фамильный герб, — и вынул саблю из ножен.

Прозоров встал, принял саблю, осмотрел ее и сказал с восхищением:

— Прекрасная работа!

Покидая мастерскую и садясь в машину, Прозоров бросил начальнику лагеря:

— Молодец. Хорошо работаешь. Даже князя перевоспитал. Надо выпускать. Пиши рапорт на мое имя на его освобождение. А тебя я предоставлю к награде.

* * *

Попов потерял много крови, но сквозь стоны не переставал материться в адрес Гедеминова. Он грозился на куски разрезать князя при первой возможности, как только нога заживет. Кричал что–то о тех, кто допустил, чтобы героя, участника двух войн, у всех на глазах рубил саблей какой–то белогвардеец, и грозился донести начальству. Но когда немного успокоился, обратил наконец внимание на Аделину: