Наталья Султан-Гирей - Рубикон Страница 36

— Почему это я не понимаю? — Октавиан наклонил голову и приготовился заплакать. Цезарь быстро подошел к нему.

— Я подарю тебе книги, мы прочитаем "Детство Кира", "Основание Александрии".

— Я не люблю читать о войне.

— Ну, тогда спи лучше. — Цезарь махнул рукой.

IV

В Нарбоне Мамурра радушно приветствовал войска своего принципала. Он просил Дивного Юлия дать три дня отдыха легионерам.

— Город устраивает  пир в честь доблестных воинов.

Цезарь поблагодарил.

— Послушай, Мамурра, ты ведь сам не женат, — неожиданно спросил он. — Не знаешь ли ты  какой-нибудь достойный матроны на эти три дня?

— Миловидной и обаятельной? — Мамурра лукаво прищурился.

— Ох, нет, друг. — Цезарь озабоченно вздохнул. — Просто доброй и порядочной женщины, чтобы занялась Октавианом, пока мы здесь. Не могу же я таскать ребенка по холостым пирушкам.

 — Скрибония, супруга Аппия Клавдия. Молода немного, но присмотреть сумеет.

Матрона Скрибония была второй год замужем и скучала в этом греческом городе на галльской земле. Ее муж, сенатор, удалившийся на покой, вел дела по откупам с Мамуррой. Почтенный Клавдий вступил в седьмой десяток, а Скрибонии весной исполнилось девятнадцать. Она обрадовалась Октавиану. На целых три дня у нее будет чудесная живая игрушка.

Мальчик с интересом рассматривал ее жилище. Нелепая и аляповатая роскошь вызвала у него усмешку. У себя дома он привык к по-настоящему ценным и изящным вещам. Но сама Скрибония, ловкая и быстрая, понравилась. Она вертела Октавиана, брала на руки, целовала, опрыскивала своими духами.

— Ты не боишься воевать? — Скрибония подкинула его в воздух. — Ты же сам не больше меча.

— Я привык к военным невзгодам. Меня с детства воспитывали в спартанской строгости. В зимнюю пору я переплывал ледяной поток.

— Почему же ты так пищишь, когда я тебя купаю?

— Это я шутил. Прежде чем пойти в поход с Цезарем, я еще мальчиком дрался с орлами. — Он покраснел, но потом сообразил, что, Во-первых, эта дура никогда не сможет проверить, а во-вторых, Агриппа его ни за что не выдаст. — Мы пошли вдвоем с моим другом, он тоже храбрый мальчик, — снисходительно заметил Октавиан. — Я оставил товарища у подножия скалы, а сам стал карабкаться на головокружительные кручи. Внизу ревело море, но мне не было ни капельки страшно.

Рабыня убирала со стола. Скрибония пригласила гостя поиграть в мяч.

День был солнечный и безветренный. Октавиан бегал, поддавал мяч в сторону и, наконец, забросил на крышу.

— Надо достать, — небрежно сказал он своей партнерше.

— Я тебя подсажу, — лукаво улыбнулась молодая матрона. Октавиан побледнел. Он не привык лазить по крышам.

— Ведь это не на орлиные кручи карабкаться, — подзадорила Скрибония.

— Подсади. — Он с отчаянием уцепился за плющ. Хозяйка подбросила его к самому карнизу. Расцарапав колени, Октавиан дополз до мяча.

— Сними меня, — торжествующе крикнул он.

— Да что ты! — Скрибония, отбежав, расхохоталась. — Прыгай, тут же невысоко!

— Сними меня! — Уцепившись за выступ водостока, мальчик боялся шевельнуться. — Сними, я пожалуюсь Цезарю!

Скрибония убежала. Октавиан кричал, плакал, икал. Она снова вышла.

— Прыгай, я поймаю. — Матрона протянула руки, но ее гость оцепенел от страха.

Рабы принесли лестницу и бережно сняли "охотника за орлами". Вечером "доблестный воин" пожаловался Цезарю:

— Злодейка хотела столкнуть меня с крыши. Я мог бы насмерть расшибиться. Пусть ей отрубят голову.

— Там ничего не стоит спрыгнуть, — повторил Цезарь слова "злодейки". — Зачем ты забрался туда, если так боишься? Я не люблю трусов.

— Умираю, умираю. Скрибония избила! Жуткие боли в боку! Никому я не нужен, все разлюбили. Схороните в чужой галльской земле!

Цезарь взял его за руку:

— От боли в боку есть прекрасное лекарство. Замолчи, или я тебя высеку!

Октавиан всхлипнул и затих.

V

Весна в Аквитании, южной части Галлии, тихая и солнечная. Цвели олеандры. Вдали голубело море. Широкая вымощенная мрамором страда вела до Пиреней. Страна, давно покоренная римлянами и заселенная потомками завоевателей и местных женщин, изобиловала плодовыми садами и пажитями.

Частые привалы у деревушек и военных поселений делали поход скорее маневрами, чем боевым маршем. Жители выносили легионерам молоко, сдобные хлебцы, копченую свинину, вино и сладости.

Туземные отцы отечества просили не трогать их жен и дочерей, а веселым девушкам они сами заплатят, чтобы те были поприветливее к доблестным воинам.

В предутренних сумерках легионеры сбегались к лагерному валу со всех сторон и, перепрыгнув его, норовили юркнуть в палатку прежде, чем центурион заметит самовольную отлучку.

Цезарь не подтягивал дисциплины. Он знал, в нужный час ни один из его солдат не допустит промаха. А сейчас эти веселые проделки могли встревожить лишь добродетельного Катона. Легионеры были благодарны вождю за снисходительность к их человеческим слабостям и не подводили своих центурионов.

Выступали с восходом солнца. Оружие и доспехи всех центурий блистали, как на параде.

Стараясь геройски держаться в седле, Октавиан ехал во главе войска между Цезарем и Антонием. Он чувствовал обожание легионеров и, проезжая мимо, всегда ронял одну из самых очаровательных улыбок.

Цезарь запрещал оказывать излишнее внимание своему племяннику, но солдаты упорно жаждали иметь живого божка.

Зато все трибуны с первых же дней возненавидели маленького деспота. Валерий Мессала за чарочкой вина пожалел, что в Риме не привился спартанский обычай — сбрасывать недоносков со скалы.

Октавиан в тот же вечер насплетничал Цезарю, что Валерий Мессала обозвал Дивного Юлия лысым дураком.

— Он просил тебя передать мне это? — спокойно спросил Цезарь.

— Нет, но... — Мальчик замялся.

— Я знаю Мессалу, — так же спокойно продолжал Цезарь, — и уверен, что, если он захочет высказать свое мнение обо мне, он обойдется без твоего посредничества.

Октавиан промолчал. Он ненавидел своих недругов не меньше, чем они его. Понимая, что никто не посмеет ответить племяннику Цезаря дерзостью, изводил их с самым невинным видом. С особым удовольствием он задевал Антония. На каждом шагу подчеркивал все его ничтожество. Антоний, помня былое, отмалчивался. При переходах, не обращая внимания на колкости мальчика, беседовал с Цезарем.

Октавиан вертелся в седле, сбивал листья, ежеминутно оглядывался, любуются ли им легионеры. Наконец, уронил свой хлыстик.

— Антоний, подними.

Антоний молча поднял. Через несколько минут мальчик снова упустил хлыстик.

— Антоний!

Цезарь быстро сам поднял злополучный хлыстик и заложил за пояс.

Остаток пути триумвир ласково расспрашивал Антония об его домашних делах и успехах его дочери Клодии.

VI

Октавиан возился с медвежонком. Уложив зверька на подушки, завязывал бант.

— Сколько рядов в македонской фаланге? — неожиданно спросил Цезарь. — Я забыл что-то.

— Македонская фаланга, строй пехоты, введенный Филиппом Хромым, отцом Александра...

— Я это помню, — недовольно перебил Цезарь, — интересно знать, сколько воинов в этой фаланге?

— С непобедимой фалангой доблестных македонцев Александр разбил персов и женился на их царевне—красавице Роксане. Она полюбила юного героя. Кроме нее у македонского царя было триста жен...

— Иди сюда. — Цезарь достал школьные записи своего наследника. — Это что за чертеж?

— Укрепления какие—то.

Гай Юлий укоризненно покачал головой:

— Это не укрепления, а чертежи осадных машин. Ты не сам чертил?

— Сам.

— Лжешь. Все обозначения сделаны не твоим почерком.

— Агриппа чертил.

— И уроки за тебя учил он?

— Помогал.

— Если б он помогал, у тебя хоть что-нибудь в голове осталось бы. Просто он за тебя все делал. Тебе не стыдно?

Октавиан молчал.

— Бери меч, ты же говорил, что ты первый по рубке мечом.

— Агриппа первый по рубке, а я совсем не умею. Меня не заставляли.

— Очень хорошо! За два года в школе ты научился лгать, читать идиотские книги вроде "Андромеды", писать глупые письма своему дураку Агриппе...

— Агриппа первый ученик по всем предметам, а не дурак! — обиженно крикнул Октавиан.

— Умный и порядочный мальчик с такой дрянью, как ты, дружить не станет. — Цезарь говорил сдержанно, но эта сдержанность была зловещей. — Я сегодня же поблагодарю начальника школы за твои успехи. А Агриппу велю бить палками перед всем строем за подлог и обман!

— Нет, нет, он же не виноват! Я больше не буду! Никогда не буду! — Октавиан был так потрясен, что забыл заплакать.