Лью Уоллес - Бен-Гур Страница 38

Еще дальше встретилась процессия; во главе ее шли девочки, обнаженные, если не считать цветочных гирлянд, складывающие свои тонкие голоски в песню; за ними — мальчики, тоже обнаженные, с загорелыми телами, танцующие под звуки песни; за ними — процессия женщин с корзинами сладостей для алтарей — женщин, одетых в простые рубахи, не заботящихся об украшениях. Они протягивали к нему руки и говорили: «Постой, пойдем с нами». Одна из них, гречанка, пропела из Анакреонта:

Ныне брать или дарить,Ныне жить и ныне пить,Занимать или одалживать;Нам неведом молчащий день завтрашний.

Но он продолжал идти, не обращая внимания на призывы, и приблизился к великолепной роще, поднявшейся в сердце долины. Она соблазняла своей тенью, сквозь листву сверкала белизной прекрасная статуя, и он, свернув, вошел под прохладную сень.

Трава там была свежей и чистой. Деревья, не тесня друг друга, представляли все породы, знакомые Востоку, смешанные с чужестранцами из отдаленных областей земли.

Статуя оказалась невыразимой красоты Дафной. Но он едва успел уделить ей беглый взгляд, потому что на тигровой шкуре у пьедестала спали в нежных объятиях девушка и юноша рядом с брошенными на охапку увядших роз топором, серпом и корзиной.

Зрелище заставило его остолбенеть. Прежде, в благоухающей чаще ему показалось, что законом этого рая был мир, и он готов был поверить такому выводу; теперь же этот сон среди сияния дня, сон у ног Дафны, открыл следующую главу. Законом здесь была Любовь, но Любовь без Закона.

Вот, что означал сладкий мир Дафны!Вот жизнь ее служителей!Вот чему приносили свои дары цари и князья!

Вот какому священнослужению покорилась природа — ее птицы, ручьи и лилии, река; труд многих рук, святость алтарей, животворящая сила солнца! Бен-Гур готов был пожалеть обитателей огромного храма. Как они пришли к своему состоянию, больше не было тайной: причины, воздействия, соблазны лежали перед ним. Некоторых прельстило обещание вечного мира в священном обиталище, красоте которого, даже не имея денег, они могли служить собственным трудом; этот класс предполагал наличие интеллекта, вмещающего надежду и страх; но это — лишь часть уверовавших. Сети Аполлона широки, а ячейки их малы, и трудно судить обо всем, что вытаскивают на берег его рыбари: тем более, что улов не только не может, но и не желает быть описанным. Довольно сказать, что здесь собрались все сибариты мира, и более всего среди них самых откровенных поклонников чувственности, которой предается почти весь Восток. Не поклонения поющему богу и его несчастной возлюбленной, не философии, требующей уединения, не религиозного служения, не любви в высшем ее смысле желали они. Благосклонный читатель, отчего нам не написать здесь правду? Отчего не признать, что в то время на земле было лишь два народа, способных на упомянутые экзальтации: тот, что жил по закону Моисея, и тот, что жил по закону Брахмы. Только они могли бы воскликнуть: «Лучше закон без любви, чем любовь без закона!»

Не нужно забывать, что сочувствие в значительной степени зависит от состояния духа: гнев несовместим с ним. (И наоборот, ничто так ему не способствует, как состояние самоудовлетворения.) Бен-Гур шагал быстрее, высоко держа голову; и хотя способность наслаждаться красотами не уменьшилась, он делал это спокойнее, лишь иногда кривил губы, вспоминая, как близок был к тому, чтобы поддаться соблазну.

ГЛАВА VII

Стадион в роще

Перед Бен-Гуром стоял кипарисовый лес. Войдя, он услышал трубу, а мгновение спустя увидел лежащего на траве соотечественника, с которым встретился на дороге. Человек встал и подошел.

— Приветствую тебя еще раз, — учтиво произнес он.

— Благодарю, — ответил Бен-Гур и спросил: — Нам по пути?

— Я иду на стадион, а ты?

— Стадион?

— Да, труба, которую ты сейчас слышал, звала участников гонок.

— Добрый друг, — сказал Бен-Гур, — я ничего не знаю о Роще и буду рад, если позволишь следовать за тобой.

— Мне будет очень приятно. Слышишь? Стучат колеса. Колесницы выезжают на дорожку.

Бен-Гур прислушался, потом взял человека за локоть и сказал:

— Я сын Аррия, дуумвира, а ты?

— Я Малух, антиохский купец.

— Что ж, Малух, труба, стук колес и обещание гонок возбуждают меня. Я сам имею опыт гонок, и на римской палестре знают мое имя. Идем!

Малух задержался, чтобы быстро произнести:

— Дуумвир был римлянином, а я вижу на его сыне еврейскую одежду.

— Благородный Аррий был моим приемным отцом, — ответил Бен-Гур.

— Понимаю и прошу извинить меня.

Пройдя через полосу леса, они вышли на поле, по которому была проложена дорожка, точно такая же, как на стадионе. Ее гладкая, укатанная земля была смочена, границы обозначались веревками, свободно висящими на дротиках. Для удобства зрителей имелось несколько трибун под тентами. На одной из них и нашли себе места новопришедшие.

Бен-Гур сосчитал колесницы — девять.

— Рекомендую тебе этих людей, — сказал он добродушно.

— Здесь, на Востоке, никому бы не пришло в голову запрягать больше двух, но тщеславие требует царственных четверок. Посмотрим, что они умеют.

Восемь четверок проехали шагом или рысью, девятая сорвалась в галоп. Бен-Гур разразился восклицаниями:

— Я бывал в императорских конюшнях, но клянусь праотцом Авраамом, да святится его память, не видел таких скакунов!

Как раз напротив них великолепная четверка смешалась. Кто-то на трибуне пронзительно вскрикнул. Бен-Гур обернулся и увидел старика, привставшего, воздевшего руки, сверкавшего глазами; длинная белая борода трепетала. Среди зрителей раздался смех.

— Они могли бы, по крайней мере, уважать его седины. Кто он? — спросил Бен-Гур.

— Могущественный человек из пустыни откуда-то за Моавом. Владелец верблюжьих стад и лошадей, происходящих, как говорят, от скакунов первого фараона. Шейх Ильде-рим.

Таков был ответ Мал уха.

Тем временем возничий безуспешно пытался успокоить четверку. Каждая неудачная попытка еще более возбуждала шейха.

— Абаддон побери его! — визжал патриарх. — Бегите, летите! Вы слышите, дети мои? — вопрос был обращен к спутникам и, очевидно, соплеменникам. — Вы слышите? Они рождены пустыней, как и вы. К ним — скорее!

Кони брыкались все сильнее.

— Проклятый римлянин! — шейх погрозил возничему кулаком. — Не клялся ли он, что сможет править ими — клялся всей шайкой своих ублюдочных богов? Руки прочь — прочь от меня! Клялся, что они полетят, как соколы, и будут смиренны, как ягнята. Будь он проклят! Будь проклят отец лгунов, называющий его своим сыном! Посмотрите на них, бесценных! Если он коснется хоть одного из них бичом… — остаток фразы заглушил яростный скрежет зубов. — Скорее к ним, заговорите с ними — довольно одного слова из песни, которую пели вам в шатрах матери. О дурак, дурак! Как мог я довериться римлянину!

Бен-Гур сочувствовал шейху, полагая, что понимает его чувства. Дело было не только в гордости собственника или азарте игрока — обычаи и образ мысли араба допускали страстную любовь к благородным животным.

Это были светлые жеребцы, идеально подобранные и столь пропорционально сложенные, что казались меньше, чем на самом деле. Изящные уши, точеные головы с широко посаженными глазами, раздувающиеся ноздри будто дышали пламенем, изогнутые шеи с длинными гривами, челки, вуалью падавшие на глаза; ноги от колен до бабок были плоскими, как раскрытая ладонь, но выше колен круглились могучими мускулами; копыта были подобны агатовым чашам; длинные хвосты мели землю. Шейх называл своих коней бесценными, и это было верное определение.

Внимательнее присмотревшись к лошадям, Бен-Гур прочитал историю, их отношений с хозяином. Они выросли на глазах шейха — предмет его дневных забот и ночных видений — жили в одном шатре с его семьей, любимые, как дети. Старик привез их в город, чтобы посрамить надменных и ненавистных римлян, не сомневаясь, что его кони победят, если только удастся найти подходящего возничего, обладающего не только достаточным искусством, но и духом, который будет признан ими. В отличие от хладнокровных сынов Запада, он не мог просто отказать неудачливому претенденту, но должен был взорваться и наполнить воздух проклятиями.

Прежде, чем патриарх замолчал, дюжина рук схватила коней за удила и успокоила их. В это же время на дорожке показалась новая колесница, и, в отличие от других, повозка, возничий и кони выглядели точно так же, как явятся они в цирке в день состязаний. По причине, которая очень скоро станет понятной, мы должны описать ее подробно.

Представление классической колесницы не составляет труда. Нужно только нарисовать в воображении широкую платформу, на которой установлен открытый сзади кузов. Такова исходная модель. Художественный гений превратил ее со временем в произведение искусства, подобное тому, на котором выезжала перед рассветом Аврора.