Дмитрий Барчук - Сибирская трагедия Страница 39

Проводник с ужасом, пришпорив коня, рванулся вперед, подальше от пришельца.

Насмешка над самой смертью не прошла для Александра Васильевича безнаказанно, он заболел. Причем болезнь развивалась по какому-то странному сценарию. Она уродовала только лицо. Дядя Саша был заядлым фотографом, но после этого вообще перестал фотографироваться. Он не смотрелся на себя в зеркало. Даже борода не скрывала его уродства. На переносице кожа разложилась совсем.

Тогда по настоянию врачей, уже в начале нынешнего века, он решился на пластическую операцию. Она затянулась на полгода. Хирурги срезали с его тела – лба, щек и рук – лоскуты кожи и пересаживали их на нос. Но ты сам видел результаты этой операции. Она явно не удалась.

– Его прокляли духи за то, что он нарушил их законы, и забрали у него лицо! – заключила Полина.

И в унисон поддержал ее незаметно вошедший в комнату художник:

– Это еще малое наказание за такой грех. На закате вообще надо быть очень осторожным. Иначе кермесы[97] могут украсть у человека саму душу!

– Как? – ахнула Полина. – Вы все слышали?

– Не пугайтесь, милая барышня. Эту историю я прочитал на лице вашего дяди еще лет двадцать тому назад, когда впервые увидел его. Он сполна ответил за преступление юности. Но мужчину красит вовсе не физиономия, а благородная душа и мужественное сердце. За эти качества я его и уважаю. И если бы писал его портрет, то сделал бы его настоящим красавцем!

Из‑за его спины выглянул кривоногий и низкорослый алтаец с сильно морщинистым лицом.

– Пожалуйста, познакомьтесь. Это и есть знаменитый кам Мамлый, – представил шамана художник.

Несмотря на жару, кам был одет в овчинную короткополую распашную куртку с рукавами. Она была увешана всякой всячиной: жгутами, подвесками, платками, лентами, кольцами, бляшками, бубенцами… В правой руке он держал бубен, обтянутый шкурой.

Позвякивая колокольчиками и не проронив ни слова, он подошел к кровати моей жены и положил левую руку ей на живот. Так он простоял несколько минут, затем что-то сказал на своем гортанном языке.

– Шаман говорит, что надо камлать. Иначе их не спасти. Нам придется поехать в другое место. До него пара верст, – перевел Буркин и поинтересовался у Полины, по силам ли ей такая поездка.

Моя мужественная жена беспрекословно отдалась в руки судьбы и уже хотела встать, но хозяин ее остановил.

– Не торопитесь. Надо дождаться темноты.

– Почему? – одновременно спросили мы с Полиной.

– Эрлику камлают только ночью, – ответил Буркин и вместе с шаманом вышел из комнаты.

Я последовал за ними. Григорий Иванович подозвал мальчика и шепнул ему что-то на ухо. Тот пулей вылетел со двора, но скоро вернулся, таща на веревке черного козла со сломанным рогом.

Увидев животное, шаман одобрительно причмокнул. Хозяин крикнул мальчишке еще раз, и тот позвал на помощь старших ребят. Они вместе завалили козла на землю и спутали ему ноги веревками.

Потом мужчины сели за стол и с аппетитом поели свежей баранины. Меня тоже позвали, но я отказался и вернулся к Полине, которой было совсем не до ужина.

Когда солнце склонилось за гору, к нам заглянул Буркин и сказал: «Пора». Мы были наготове и сразу вышли во двор. У крыльца стояла запряженная коляска, на месте возницы с важным видом уже восседал шаман. Я первым запрыгнул на пассажирскую площадку и чуть не сорвался вниз, запнувшись о что-то мягкое. Приглядевшись, я увидел в ногах связанного козла, смотрящего на меня с ненавистью обреченного.

Я подал руку Полине, а Буркин поддержал ее снизу. Благодаря нашим обоюдным усилиям она взобралась на сиденье.

– А зачем барашек? – спросила она, не разглядев в темноте.

Я промолчал, хотя уже догадывался о его предназначении.

Художник сел рядом с шаманом и натянул вожжи. Лошади тронулись. Повозка долго тащилась по луговым колдобинам. Сильно трясло. Бедная Полина держалась из последних сил. С правой стороны нависали громады скал, а слева журчала Катунь. Наконец мы поднялись на вершину холма и остановились.

– Приехали, – сказал Григорий Иванович. – Можете пока походить, размяться. Нам еще предстоит развести костер.

Отсюда открывался потрясающий вид. Солнце еще полностью не скрылось за горизонт, и маленький краешек его освещал ущелье, в котором протекала Катунь. Река ослепительно сверкала, как бриллиантовое ожерелье. Освещение и природные краски менялись буквально на глазах. Только что скалы были оранжевыми и вдруг моментально покраснели, а затем неожиданно стали синими, фиолетовыми и, наконец, почти черными. Почернела и береза, чья могучая крона нависала буквально над самой кручей.

Шаман показал на дерево и что-то сказал Буркину. Художник нам перевел:

– Мамлый говорит, что эта береза начала расти здесь в тот самый день, когда он родился. Это его личное дерево. Оно выросло в очень хорошем месте. Ведь река течет вниз, где обитают предки и куда после смерти уходят люди. А береза растет вверх, где живет Ульгень. Поэтому отсюда легко попасть в оба других мира.

Шаман подбросил в костер хвороста и засмеялся. Художник – тоже. Я поинтересовался у Буркина, чем вызвано их веселье.

– Мамлый недавно женился на молодой, но бедной девушке. Она даже не красива. Зато происходит из старого шаманского рода. Единственное приданое – духи ее предков. Это-то и определило выбор шамана. Он говорит, что проверит их сегодня в походе к Эрлику, но подозревает, что они могут испугаться и сбежать по дороге.

Этой туземной шутки я не понял.

– А почему он собирается камлать владыке подземного мира? Неужели Ульгень не может помочь моей жене?

Буркин пожалел, что перевел мои слова шаману. Тот презрительно отвернулся от меня.

Художник взял меня под руку и отвел от костра.

– Вы должны уйти.

– Но почему?

– Поймите, жизнь вашей жены в опасности. Шаман будет камлать ради ее спасения. Ее душу похитили злые духи. Поэтому Мамлый и пойдет к Эрлику. А теперь отойдите, пожалуйста, подальше. Я вас потом позову.

Полина не стала перечить туземцам и тихо произнесла:

– Иди, Петенька, иди. И не переживай. Я чувствую: все будет хорошо.

После костра мои глаза долго привыкали к темноте, и я какое-то время шел наугад. Светлее было на обрыве. Луна, отражаясь в воде, освещала ущелье. Вскоре я отыскал тропинку, ведущую к берегу реки, и стал спускаться по ней.

Дикий вопль накрыл ущелье. Это была агония жертвенного козла. Уже на берегу я услышал раздающиеся с обрыва звуки бубна и понял, что камлание началось.

Большой и гладкий валун у самой кромки журчащей воды стал для меня удобным сиденьем. Он еще хранил солнечное тепло, и мне было совсем не холодно. Я поднял глаза вверх и обмер. Мириады звезд смотрели на меня из Вселенной. Иногда пролетали метеориты. Или, как говорят в народе, падали звезды. Но я не успевал загадать желание. А просто смотрел в эту усыпанную звездами бездну. Подо мной в лунном свете журчала Катунь, черные силуэты исполинских гор обступали со всех сторон, а наверху, на круче, звучал шаманский бубен. И мне вдруг стало так хорошо и спокойно на душе. Казалось, что я слился с ночной гармонией, ощутил себя частью этого великого, загадочного и прекрасного мира. И перестал бояться. За Полину, за себя, за будущего ребенка. Пусть даже мы когда-нибудь умрем, но это звездное небо останется.

Воистину прав был Кант[98], не устававший поражаться двум вещам: звездному небу над головой и моральному закону внутри нас. Только зря он их разделил. Макрокосмос и микрокосмос – единое целое. Их объединяет гармония. Она и есть Бог.

– Пётр Афанасьевич! Господин Коршунов! Ау! Где вы? – послышалось с обрыва. – Поднимайтесь скорее. Скоро рассветет. Надо ехать.

Я быстро вскарабкался по обрыву и возле березы увидел странную картину. Еще тлеющее пепелище костра. Черные полосы на песке от козлиной крови. Шаман, свернувшийся калачиком под священным деревом.

– А где Полина? Где моя жена? Куда вы ее дели? – схватил я Буркина за грудки.

– Тише. Тише, – Григорий Иванович с силой оторвал мои пальцы от своей рубахи. – А то жену разбудите. Она спит в коляске.

Я тут же подскочил к ней. Полина сладко спала на сиденье и улыбалась во сне.

– Как она? – успокоившись, спросил я художника.

– С ней теперь все будет хорошо.

– А с ребенком?

– Тоже.

Буркин вспрыгнул на козлы. Я занял место сзади, рядом со спящей женой. Повозка тронулась, и одновременно прозвучал вопрос художника:

– Скажите, Пётр Афанасьевич, у вас есть враги?

– Не знаю. Может быть, и есть. Одного человека я даже пытался убить. Но это было давно, еще в 1905 году.

– Нет. Этот враг был у вас недавно. Причем, до этого он был вашим другом.