Марта Шрейн - Эрика Страница 44

— Все понятно, ты энерговампир, — сделала вывод Адель. — А когда я освобожусь и буду все время мелькать перед глазами, страсть ко мне у тебя поубавится? — облокотившись на локоть, спросила Адель. Гедеминов успокоил жену:

— У нас будет много работы. Но наши законные часы любви останутся с нами, не беспокойся, дорогая.

На следующий день князь Александр переговорил с профессором по поводу няни для сына. Профессор сказал, что есть у него на примете пожилая медсестра, его соседка Глаша.

— Я ее попрошу, — сказал он. — Мы с вами поменяемся комнатами, и вы с ней будете соседями. А с кормилицей какие–то проблемы? — И сам себе ответил: — А–а–а! Я по–стариковски забыл, что она молодая. Думал, будет занята детьми…

— А как же Глаша? Она, наверное, помогала вам по хозяйству? — спросил князь Адександр.

— Стирку, уборку помещения я могу поручить другой женщине. Я в основном в лагере, на работе — мне много не надо. Да, я рад вашему с Аделью счастью. Я так привязался к вам, князь, и к вашей супруге, как будто вы — мои дети. Спасибо вам, что вы есть.

Князь Александр растроганно посмотрел на старого профессора, и теплые нотки прозвучали в его голосе, когда он ответил:

— И вам спасибо, что вы есть. Вы сейчас единственное звено, связывающее меня с моим детством, с родными. В те далекие времена вы были молоды, профессор, — в голосе его звучали и нежность, и грусть.

* * *

Погода была хорошая. Ближе к девяти вечера Клавдия принесла маленького Альберта к проходной лагеря. И Адель, шагнув за порог, на глазах у охраны, могла пятнадцать минут побыть с ребенком на свободе.

Клавдия еще не знала, что ей нашли замену. В новом платье она с презрением разглядывала Адель, ее лагерную одежду и ненавидела ее. Но потом приходил Он, мужчина, в которого она была влюблена, и Клавдия, гордо подняв голову, уходила с ним, унося на руках Его сына. Адель с тоской смотрела им в след. И Клавдия мстительно, по–бабьи, думала: «Вот и отбывай свой срок! А мужа у тебя я все равно отобью».

Адель молча ревновала мужа и сына. Вот и сегодня, она вернулась в мастерскую мужа и заплакала над своей горькой судьбой: и дочь потеряла, и свободы нет, и муж с сыном уже год живут под одной крышей с молодой женщиной, которая не может скрыть своей страсти к нему. И обратившись к Богу воскликнула: «Господи! Когда же кончатся мои испытания!? Хоть бы ты мне подсказал, когда я обрету свободу и найду дочь!»

Утром Александр Гедеминов вернулся в мастерскую раньше обычного. Адель не успела запудрить заплаканные с вечера глаза. Она хотела было уйти за занавеску и привести себя в порядок, но муж остановил ее и сказал:

— С сегодняшнего дня у нашего сына другая, старая няня. — Адель облегченно вздохнула. Он заглянул ей в лицо: — Ревновала, я знал. Но все позади. И больше никаких слез, хорошо? Давай завтракать, пока уборщица не пришла прибирать мастерскую.

— Ну, а сынок–то наш как встретил новую няню, не плакал?

— Нет, она добрая старушка, он это сразу понял.

Адель развеселилась и сказала:

— Надоела мне эта уборщица. Я бы и сама убирала мастерскую, лишь бы подольше наедине с тобой оставаться. — Она обняла мужа за шею и положила голову ему на грудь и подумала: «Кажется, Господь услышал мою молитву».

К ночи налетел ветер, и песок стучал в стекла. Адель выглянула в окно и тяжело вздохнула: «Скоро зима», — подумала она. Мысли ее были о дочери: как–то ее ребенок переживет еще одну зиму, и где она теперь.

Но муж успокоил ее: «Все будет хорошо. Нужно потерпеть. Господь хранит твою дочь, поверь мне, моему шестому чувству».

* * *

С вечера и до утра в поселке то и дело раздавался гудок ремонтного завода. Люди не должны были потеряться в эти вьюжные февральские дни. В стороне от поселка, километрах в двух, у самых холмов прилепился детский приют. Утром метель немного улеглась, и рабочие завода пошли откапывать два десятка землянок, в которых спали дети.

— Где приблизительно двери? — спросил молодой рабочий воспитательницу, которая прыгала от холода и стучала ногу об ногу, чтобы согреться.

— Направо от печной трубы, — сказала она.

— А труба где?

— Да вон торчит край.

С полчаса рабочий копал, а воспитательница злилась:

— Чего ты возишься? Вон твои товарищи уже все сделали и к поселку идут. Я опоздаю с девочками зарядку делать.

— Чего? — удивился рабочий.

— Они должны вставать в шесть и делать зарядку.

— А своих детей поднимаешь делать зарядку в такую погоду? Печь–то не дымится.

— У меня детей нет. А распорядок дня нарушать не положено, — ответила воспитательница посиневшими губами.

— Это что, детская тюрьма? — снова спросил рабочий.

— Не детская тюрьма, а детский дом с особым контингентом детей. Ты много спрашиваешь. Работай быстрей, я замерзла.

— Дом… Тут много домов. Говорят 600 детей. Она замерзла. А мне жарко. Ты покопай и согреешься. Сколько же твоим воспитанницам лет?

— По одиннадцать. Большие уже.

— А–а–а! Видел я как–то летом тебя с ними на колхозном поле, на прополке. Они пахали, как негры. Взрослым такие задания не дают. У них кожа с плеч облезла от жары… Чего они натворили, что их тут держат?

— Да кто их держит. Родители — враги народа. А этих государство кормит, поит, одевает. Ну, ты скоро? Дверь нашел?

— Нашел. Сейчас проход расширю и ступеньки наверх сделаю. Готово. Спускайся вниз. Стучи, если там есть живые.

— Да куда им деться? Каждую зиму вот так нас заносит, — воспитательница стала стучать ногой, и скоро за дверью послышалась возня.

— Ну, я пошел, — со вздохом сказал рабочий.

Воспитательница с трудом открыла дверь. Кто–то из девочек в ночной рубашке включил радио. «Доброе утро! — сказал весело диктор — Начинаем нашу утреннюю гимнастику».

Две девочки бегали между рядами кроватей и будили других: «Скорей вставайте! Зарядка начинается. А то мы вам замечание запишем». Девочки нехотя вылезали из–под тоненьких одеял и становились тут же, босые, на земляной пол.

— Эрика! Эрика, вставай же! — теребила дежурная худенькую девочку. Воспитательница ехидно сказала: «Ну зачем будить баронессу? Пусть поспит». Девочка встала шатаясь. У нее кружилась голова. Она боялась упасть. Диктор радио бодро кричал: «Руки в бок, ноги на ширине плеч. Начинаем упражнение. Раз, два. Бодрее…»

— Фонрен, нагибайся как следует, — сделала воспитательница замечание девочке, и девочка вздрогнула, потому что дежурные были обязаны это замечание ей записать. За это она будет наказана, и ее лишат обеда.

Зарядка закончилась, и часть девочек выстроилась в очередь к умывальнику. Другая стала заправлять кровати. Эрика пыталась стукнуть по гвоздю умывальника, но вода в умывальнике как всегда замерзла, и она просто сделала вид, что набрала воду в ладошки и умылась. Следом за ней сделали то же самое другие девочки.

Дежурные раздували две огромные печи. Коровяк дымил и не хотел гореть. Рядом с печами валялось тридцать пар валенок. У некоторых подошвы были стерты, у других подшиты. Но все валенки были мокрые. Печи предназначались для просушки валенок, но вечером девочки убирали валенки и грелись по очереди у печи, прижимаясь к ней то спиной, то животом.

Девочки заправили кровати, в полной тишине расчесались, оделись и собрались в столовую завтракать. Пришел кто–то из администрации, что–то сказал воспитательнице и ушел.

— Так, внимание! — похлопала в ладоши воспитательница. — Столовую только что раскопали, и повара не успели ничего приготовить. Сейчас я проверю состояние ваших учебников, потом пойдем в школу. А в обед получите по две пайки хлеба.

Девочки совсем приуныли. Эрика пошла потихоньку искать свою курточку в общей куче вещей и валенки. Ей хотелось быстрей в школу. Там было светло, тепло и интересно. Эрика нашла свои валенки и обулась. В них неприятно хлюпала вода. Но она знала, что после бурана на улице всегда сильный мороз. До школы идти далеко, и на полпути валенки замерзнут.

На улице действительно был мороз с ветром. Воспитательница велела старосте построить девочек парами и повести в школу, а сама пошла в контору. Эрика оказалась в конце строя. Ветер бил ей в лицо, поднимая платье. Эрика держала подол, но руки так мерзли, что она не успевала их менять и прятать за пазуху. Голова горела, и она чувствовала все большую слабость. Ветер сбивал ее с ног. Она отстала от строя и с трудом двигалась вперед. Дышать ей было все трудней. Навстречу шла поселковая женщина. Она как–то странно смотрела на девочку.

«Наверное это моя мама», — подумала Эрика и почувствовала, как все закружилось перед глазами. И когда женщина подошла к ней, Эрика сказала шепотом: «Мама!» — и потеряла сознание.

Она очнулась в больнице. Над ней стоял врач: