Марта Шрейн - Эрика Страница 45

Она очнулась в больнице. Над ней стоял врач:

— Ну вот и хорошо. А то я думал, станешь ангелом на небе, — сказал он ей ласково.

— А где моя мама? — спросила Эрика и снова потеряла сознание.

* * *

Адель вышла из больничного корпуса для заключенных и направилась в сторону больницы для сотрудников лагеря. Она не отогрелась там, откуда шла и надеялась, что профессор предложит ей стакан горячего чая. Кроме того в корпусе больницы для служащих было тепло. Перед дверью снег так закружил Адель, что она едва не ударилась головой об угол. «Как же холодно!» — подумала она и толкнула дверь больницы. Адель погрела руки у печи, переоделась и пошла по палатам. Открыла одну из них — и вдруг увидела на кровати черноглазую, светловолосую девочку. Лицо девочки было бледным. «Что с вами, доктор?» — услышала она и очнулась: — никакой девочки на кровати не было. Перед ней лежал пожилой служащий. Адель пятясь вышла за дверь и побежала по коридору к профессору.

— Что случилось? Говорите же! — тряс профессор ее за плечи. — На вас лица нет.

— Моя дочь! Она при смерти! Профессор, моя дочь где–то умирает, а я врач, не в силах ей помочь! — Адель, бледная, металась по кабинету. Она даже плакать не могла.

Профессор прижал ее к себе и как можно строже сказал:

— Доктор, успокойтесь. Это нервы. С вашей дочерью все в порядке. Это нервы.

— Нет, я увидела ее на больничной кровати. Она умирает, я видела ее! — слезы наконец прорвались наружу. В кабинет зашла княжна Мари.

— Слава Богу, вы пришли. Успокойте доктора, — сказал профессор облегченно.

— Адель, не изматывайте себя тяжелыми мыслями о дочери, — сказала Мари участливо. — Помните, как говорит ваш муж, настроение матери передается ребенку. Если ваша дочь действительно больна, помолитесь за нее, вверьте ее жизнь Господу и успокойтесь. Мысленно поддержите свою дочь. Все будет в порядке. У нас, слава Богу, хорошие врачи. Не забывайте о своем сыне. Из–за вас сегодня у него могут возникнуть боли в животике.

— Хорошо, Мари, вы меня убедили, — испугалась Адель, что может нечаянно навредить обоим детям. — Хорошо. Я успокоюсь. Я успокоюсь, — сказала она себе и попросила: — Можно меня оставить одну?

Когда профессор и княжна Мари вышли, Адель бросилась на колени и стала горячо молиться: «Господи! Прошу тебя за свою дочь! Я далеко от нее, я бессильна, я не могу ей помочь. Господи, тебе вверяю здоровье своей дочери! Господи, ты так велик, у тебя так много добра! Не откажи, спаси жизнь моей девочке! Храни моих детей!»

Вечером Адель обессиленная пришла в мастерскую мужа.

— Что случилось, дорогая? — удивился он.

— Пожалуйста, не спрашивай ничего. Мне холодно, я хочу спать.

Гедеминов быстро согрел немного вина и заставил жену выпить его. Затем положил ее в постель и укрыл. Он постоял на коленях рядом с кроватью, обнимая жену. Когда она заснула, он посмотрел на часы. Было около девяти. Ему было пора домой. Там ждал его маленький сын. Через полчаса старая няня уложит его в постель. Но перед сном Гедеминов должен был убедиться, что с ним все в порядке. Он нехотя встал с колен, поцеловал жену и ушел в бушующую снежную ночь за ворота лагеря.

* * *

Эрика проснулась от грохота. Она смотрела по сторонам, ничего не понимая. Дети в палате влезли на подоконники. «Река пошла! Лед тронулся!» — закричал мальчик. Эрика осторожно встала с кровати и, держась за спинки, пробралась к окну. Речка грохотала. Глыбы льда наползали друг на друга. Вся речка двигалась.

— Слезьте сейчас же с окна, — услышала она за спиной. И увидев, что Эрика поднялась с постели, врач ласково сказал: — Я уже думал, ты станешь ангелом на небе. Ну слава Богу! А теперь в постель. Сейчас принесут теплого молока.

Девочка послушно легла. Она полюбила этого молодого врача и согласна была всю жизнь лежать в больнице. Здесь было тепло, вкусно кормили. А главное, ей уделяли внимание, ее жалели. И ей стало страшно выздоравливать. «Опять вернуться в детский дом? Там холодно, одиноко и темно. Там никто никого не любит. А мама, мама не придет. Она бросила меня навсегда», — подумала Эрика и решила: чтобы долго не выздоравливать, надо больше лежать в постели. Однако вскоре она уже играла с другими детьми сначала в палате, потом в коридоре. А потом детям разрешили выходить во двор больницы. По синему небу плыли легкие–легкие облака. Дохнуло чем–то далеким, далеким и знакомым. Эрике стало грустно, и она зашла в коридор больницы.

Доктор сидел на своем месте и что–то писал. Не глядя на девочку, он сказал:

— Садись, высыпь себе витамины в ладонь. Только немного, а то покроешься мелкими красными пятнами. За тобой сейчас придут из приюта.

— Уже!? — выдохнула Эрика со страхом.

Доктор, вздохнув, спросил:

— А что вы, девочки, делаете в приюте? Чем занимаетесь? Вяжете, вышиваете, шьете?

— Ничего не делаем, — сказала расстроенная Эрика.

— Совсем ничего? — удивился доктор.

— Нет. Зимой много снега, мы дорожки расчищаем. А летом делаем тяжелые кирпичи из глины. У нас много низких бараков. Их засыпает по крышу снегом. Их надо делать выше.

— А потом?

— Потом делаем легкие кирпичи из коровяка, сушим, чтобы зимой печи топить. Потом, — вспоминала Эрика, — на прополке по шесть часов работаем, потом урожай собираем все лето. А в газете я читала, как дети отдыхают в пионерских лагерях. Наверное, газеты неправду пишут.

— Почему ты так думаешь?

— Мы же тоже дети. А нам нельзя выходить даже за территорию детского дома. — Вдруг Эрика увидела воспитательницу и замолчала. Та сухо сказала:

— Фонрен, иди в палату и переодевайся. Нас подвода ждет.

Доктор удивленно посмотрел на воспитательницу и показал на бумагу:

— Выписываю вам ребенка. Но она слабенькая. Чем у вас там дети занимаются, я не знаю. Но этой девочке нельзя поручать тяжелый труд.

— Видите ли, доктор, — начала воспитательница, — у нас не обыкновенный детский дом. Мы трудом перевоспитываем их, по методу Макаренко.

— А от чего перевоспитываете? Разве эта девочка преступница? А другие?

— Сами девочки нет. Но они росли или родились в семьях, где их души растлевали с рождения: в семьях врагов народа, немецких семьях… Вы же знаете, были в лагере…

Доктор понял, что говорить опасно, отдал воспитательнице больничное дело Эрики и, вздохнув, сказал: «Надеюсь девочка выздоровеет окончательно». Он просто понял, что эта женщина больше тюремная надзирательница, чем воспитательница. Но ничем помочь девочке не мог.

* * *

В раннем детстве, когда после ухода домой воспитательницы дети рассказывали сказки, в основном страшные, немецкие девочки переводили на русский язык сказки братьев Гримм. И жутко было лежать Эрике в темноте и представлять себе комнату, в которой лежат отрубленные головы. А сколько было религиозных праздников! Старшие девочки заранее днем чертили мелом кресты на окнах, дверях, углах, чтобы черт не проник в барак. Но Эрика все равно боялась, потому что кто–то сказал: «Он может в замочную скважину пролезть». В страхе она думала: «Значит от него никуда не скрыться. И крестики не помогут».

Инна, с которой она спала, тоже тряслась от страха. Дети тесно прижимались к друг другу. Но время шло и постепенно страхи проходили. В школе им объясняли, что Бога нет, а черта и подавно, и все происходит по воле природы. Потом пришла новая воспитательница, установила жесткий порядок и особенно несладко пришлось Эрике: за то, что она немка, баронесса, за то, что голову высоко носит и вообще за красоту. Эрика раздражала воспитательницу одним своим видом. И та всячески натравливала на нее девочек. С Эрикой никто не разговаривал при воспитательнице, все боялись. Когда же та уходила, к ней за стол для занятий садились Инна и Миррочка. Они переговаривались как бы между собой, так, чтобы старшие потом на них не донесли, что они дружат с Эрикой. Инна вклеивала в очередную тетрадь фотографии и статьи из газет о героях гражданской, Отечественной войн и героях труда. Она нашла себе хобби. Миррочка распускала актированные рваные кофточки и что–то вязала. Гнилые нитки постоянно рвались, она их связывала. А Эрика рисовала любимую ей свободу: холмы, дорогу, речку, солнце и цветы.

В один из воскресных дней Миррочка прошептала Эрике: «А сегодня Пасха». Девочкам стало грустно. Скоро начнется каторжное лето, до поздней осени, без отдыха и выходных.

Эрика же любила ходить в школу, потому что там не было ее надзирательницы и на переменах можно было потолкаться среди поселковых детей. Правда, последнее время они тоже ее обзывали: «Смотрите, баронесса пошла! Эй, фон барон!» А к тринадцати годам, когда Эрика вытянулась, появилось еще одно несчастье: это фильмы о войне, немцах и красивых девушках. Приютские мальчишки, проходя из столовой мимо строя девочек, ожидющих своей очереди, обзывали последних мартышками, а к Эрике с чьей то легкой руки приклеилось прозвище «Немецкая овчарка». Теперь ей было не до сказок, не до мыслей о Боге и дьяволе. Затравленная днем, она рада была хотя бы вечером свободно вздохнуть и засыпала в надежде, что ей приснится хороший сон.