Неожиданная Россия. XX век (СИ) - Волынец Алексей Николаевич Страница 53

Глава 22. Хлеб февраля или Повод для революции

Причины любой революции – тема неисчерпаемая. Даже если их сознательно сузить только к экономике – фактов и интерпретаций хватит на десятки, а то и сотни толстых книг.

Особенно это заметно на примере нашей революции 1917 года. Вот уже целый век не утихают споры – был ли тот февраль (а за ним октябрь) неизбежным итогом предыдущей истории страны или, наоборот, оказался роковой случайностью, прервавшей естественный ход бытия. Но при всей полярности мнений о дореволюционной России, никто не отрицает, что для понимания 1917-го года необходимо рассматривать гигантский комплекс причин – от политических игр власти и оппозиции до уровня жизни большинства населения и реального положения в экономике и на фронтах мировой войны.

Личность последнего царя и настроения крестьянства, действительный процент грамотных и неграмотных в том обществе, состав офицерского корпуса и взаимоотношения буржуазии с бюрократией, факторы стремительного экономического роста и факты экономической отсталости – всё это и многое-многое другое необходимо проанализировать чтобы хотя бы приблизительно описать причины революции. И по всем этим вопросам, даже спустя столетие, мнения звучат самые противоположные…

Поэтому, не пытаясь объять необъятное, вместо причин рассмотрим повод – тот, казалось бы, мелкий камешек, ровно век назад сдвинувший всю лавину русской революции.

«Хлеб?.. Такие ли перебои в хлебе ещё узнает вся Россия и тот же Петроград – и стерпят?» Этот риторический вопрос когда-то задал А. Солженицын, пытаясь разобраться отчего же в феврале 1917-го Россия «не стерпела». Сегодня у нас, с лёгкой руки автора «Архипелага ГУЛАГ», преобладает скептическое отношение к тем «хлебным бунтам», которые и подтолкнули столицу империи к революции. Попробуем и мы разобраться в этих событиях, отгремевших век назад и сыгравших роль маленького детонатора для огромного исторического взрыва.

«Ждите глада»

Первая мировая война по праву считается и первой промышленной войной, первой «войной моторов», авиации, химии и т. п. Но для Российской империи та многомилионная бойня была прежде всего войной крестьян – из более чем 15 млн мобилизованных в русскую армию к 1917 году почти 92 % были призваны из деревни.

При этом сельское хозяйство России начала прошлого века полностью базировалось на ручном труде. Накануне Первой мировой войны во всей огромной стране насчитывалось не более 500 машин, способных таскать плуг на пахоте. Остальные 13 миллионов плугов – это лошади и рабочие руки крестьянина.

Вот эти рабочие руки в первую очередь и забрала война – с поля на фронт, в окопы. Особенно остро это сказалось в европейской части России, где из 17 млн взрослого мужского населения, проживавшего тогда в сёлах, к 1917 году призвали в армию более 11 миллионов – почти 60 %. Учитывая, что в первую очередь под мобилизацию попадали наиболее молодые и трудоспособные – реальная потеря рабочих сил в деревне была ещё выше.

Первая «война моторов» для Российской империи обернулась и массовой мобилизацией лошадей, главного «механизма» в сельском хозяйстве тех лет. Их к 1917 году армия забрала почти три миллиона – десятую часть всего поголовья, имевшегося перед войной в России, считая нетрудоспособных жеребят и табуны в далёких степях Азии. То есть в европейской части страны, на которую пришлась основная тяжесть «конской мобилизации», потери в лошадиных силах были ещё больше. Уже в 1916 году Дмитрий Шуваев – предпоследний военный министр царской России – сожалел, что в центральных губерниях трудно найти «лошадей высших сортов» для артиллерии и кавалерии.

При этом война и мобилизация промышленности для армейских нужд резко сократили производство любого сельскохозяйственного инвентаря. В 1916 году его выпустили на две трети меньше, чем в последний мирный год.

Потеря рабочих рук и лошадиных сил тут же сказалась на результатах сельского хозяйства. Уже на второй год войны в хлебопроизводящих губерниях европейской части России площадь засеянных полей сократилась на 21 %. Ещё резче сокращение было в крупных помещичьих хозяйствах, до войны производивших основную массу товарного хлеба – массовая мобилизация и резкий рост цен на рабочие руки крестьян заставил их в 1915 году сократить посевы в два раза.

На самом деле эта сухая статистика, будучи собранной воедино, пугает не меньше, чем все фронтовые ужасы Первой мировой войны. Невольно вспоминаются строки Анны Ахматовой, написанные в июле 1914 года:

«Полный хаос решений, мнений и предположений…»

Удивительно, но поэтесса едва ли не единственная, кто в ура-патриотическом угаре лета 1914 года предсказывала «глад». Даже самые думающие люди России, вступая в Первую мировую войну, могли сомневаться в возможностях русской промышленности, но в способности крестьянской страны прокормить себя не сомневался практически никто.

Как позднее вспоминал профессор академии Генерального штаба и царский генерал Николай Головин: «Перед войной у нас прочно привилось мнение, что в мирное время незачем составлять какие-то планы и соображения о том, как продовольствовать армию и страну во время войны; естественные богатства России считались столь большими, что все пребывали в спокойной уверенности, что получать всё нужное не представит никаких трудностей».

Глубокомысленные теоретики считали, что в ходе войны, из-за прекращения экспорта продовольствия, Россию ждёт падение цен на продукты питания – и это не только обеспечит всеобщую сытость, но и укрепит рубль. Увы, всё оказалось куда сложнее…

Война сократила российский хлебный экспорт почти на 92 %. Но низкие продовольственные цены отмечались лишь в первые три месяца войны, когда, например, яйца подешевели в 2–3 раза – до 4–9 копеек за десяток, масло – в два раза, до 7–8 рублей за пуд. Цена на ячмень (который тогда занимал третье место в питании основной массы населения после ржи и пшеницы) упала в 4 раза – до 22–23 копеек за пуд. Мясо в центральных губерниях России за первые месяцы войны подешевело в два раза, до 5–7 копеек за фунт.

Но уже к первой военной весне сказалась массовая мобилизация рабочих рук из деревни – и цены на продукты в среднем по стране выросли почти в полтора раза. Саратовская губерния до войны была одним из ведущих центров сельскохозяйственного производства, продавая хлеб на внутреннем и внешнем рынке. Спустя год после начала войны цены на хлеб здесь выросли на 40 %, муку – на 30 %, сахар и мясо – на 25 %, картофель – на 60 %. При этом именно Саратовская биржа определяла рыночные цены на хлеб по всей России.

Однако, первые полтора года мировой войны царское правительство по сути игнорировало «хлебный вопрос»! Как позднее вспоминал крупный помещик Александр Наумов, назначенный в ноябре 1915 года на должность министра земледелия Российской империи, к тому моменту «в области продовольственного снабжения страны был полный хаос решений, мнений и предположений».

Символично, что в детстве министр Наумов, будучи гимназистом, шесть лет просидел за одной партой с Владимиром Ульяновым, которого он не раз вспоминал после революции. Очевидно, что не будь столько хаоса «в области продовольственного снабжения страны», то у министра после 1917 года не появилось бы столько поводов вспоминать своего однокашника…

«Иллюзия голода»

Союзники России по той войне решение продовольственной проблемы переложили на свои колонии – в одной только Британской Индии населения было почти на 100 млн больше, чем во всей Российской империи. Индийские крестьяне к 1918 году устроят немало голодных бунтов, но проблемы их недоедания волновали Лондон в последнюю очередь.