Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец Страница 37

Вещи исчезли из дому!

— Ладно! — думаю я себе.

Дети кашляют со сна хриплым, сухим кашлем.

Я прислушиваюсь и все думаю — ничего не страшно.

Вскоре пришла и жена моя Фейга и говорит:

— Поздравляю.

А я ей в ответ

— Что? Мальчик, урод?

Она остолбенела.

— Ты пророк, что ли?

И не слышит, как дети кашляют, как дом опустошен.

— Откуда ты это все знаешь?

И я говорю ей:

— И еще кое-что я знаю, жена моя! Я знаю, что дочь богача Симхи померла (слово «почила» не шло мне на язык), ребенок ее — мальчик — жив! А Лия будет его кормилицей.

— Кто это тебе все сказал?

— Ибо, — отвечаю я, — Тот кто дает жизнь, тот дает и на жизнь.

И я ей все рассказал.

2. С каждым разом все меньше

Меламед Иехонон говорил: раз «просвещенные» не смеялись, а наши не обиделись на мою первую «историю», значит я прав, значить это так, как я говорю: вся разница между «просвещенным» и хасидом в наше время только в названии. А что люди ссорятся, спорят, так это тоже только из-за названия…

А раз так; то зачем мне молчать?

Как пчела, собирающая соки из трав и цветов, дает мед, так и я, насмотревшись много в жизни, обязан рассказывать.

И я расскажу вам то, о чем я вспомнил в то время, когда я занимался с моими учениками в хедере.

Дошел я до этого, благодаря ученику моему Ицыку, который был большой любитель споров. Если я, бывало, смолчу ему, потому что не хотел оторваться от Торы, так он думает, что я соглашаюсь с ним! Бог с ним!

А этот Ицык большой сторонник новых веяний…

— Шутка ли, — говорит он, — наше время! Одни машины! (у отца его фабрика). Все движется паром и электричеством; они — наши слуги, — говорить он. — Они размалывают нам муку, пекут хлеб, делают мыло, перевозят нас из одного конца земли в другой!

И он убежден, что изобретатели со временем поработят ветры, и запрягут их в свои машины; соберут лучи солнца и заставят их, к примеру, сапоги чистить! А самое главное, — со временем будут летать на воздушных шарах по воздуху, как ангелы небесные, простите за сопоставление…

Что ж? Когда дело касается техники, машин, еще кое-как можно согласиться… Одно поколение наследует открытия предыдущего, и таким образом, становится изобретений все больше и больше; ребенок, сидящий на плечах у отца, всегда будет; выше самого отца…

Мой ученик, Ицык, утверждает, что человек вообще становится умнее, лучше, как в смысле знаний, так и в душевных свойствах…

— С каждым годом мы на голову вырастаем, — говорит он.

Это, может быть, зависит от того, что ученик мой Ицык, вообще жизнерадостен, и доволен мировым порядком.

— Мир, — говорит он, — распространяется во всех странах, — чувство сострадания растет с каждым днем (много денег жертвуется: отец его, — богач, тоже много денег раздает) и скоро, скоро настанет время, когда сбудутся слова пророка Исайи: овечка будет рядом с волком лежать…

Вот в этом-то я и сомневаюсь!..

Мне вспоминается вопрос царя Соломона: кто знает, возвышается ли дух человеческий?.. Я знаю: есть нечистая вода, которая течет по песку, и от этого делается все чище, так как она осаждает в пески нечистоты; в конце концов она очищается настолько, что может делаться годной для питья. Но есть вода, которая вытекает из скалы, из высокого и чистого места, и чем дальше, тем становится грязнее. Чуть ли не в яд превращается!

Какой воде мы уподобляемся?

Я сижу и думаю; перед моими глазами проходят: ребе Зиселе, блаженной памяти, — известный во всем мире ученый, который двадцать лет занимал раввинское кресло в Замостье; сын его ребе Иехиель, мир праху его, еврей, богач, который, сосватавшись с дочерью люблинского богача, сидел там, всецело отдавшись Торе и благотворению, и слава о его добрых делах гремела по всему миру!

И третий, тоже величина не маленькая, сын ребе Иехиеля, мир праху его, внук ребе Зиселе, именитый богач и всеми почитаемый ребе Иосиф, отец моего ученика Ицыка, который живет тут, в Варшаве, имеет большую фабрику, и уважаемый во всем городе человек…

* * *

Вернемся к ребе Зиселе.

Всем известно, что ребе Зиселе был одним из великих людей своего времени!..

Юношей он учился у раввина из Лисы, — из древних ученых. Раввин этот был о нем весьма высокого мнения. В одном из своих писаний он так о нем говорить: «И мой дорогой ученик, Зиселе, в моем присутствии толковал это место, и он опустился глубоко в воду и добыл оттуда дорогой жемчуг. И я уверен, что он будет великим в Израиле».

И так оно и было!

Ребе Зиселе, как говорят, был ходячей библиотекой, — необыкновенная память, светлый ум, — гений со всеми достоинствами.

И почему это его звали ребе Зиселе? А не просто ребе Зисе?

Во-первых, из большой любви к нему.

Он был очень скромен, кроток и ласков со всеми людьми… Он был всей душой предан науке и общественным делам; он не обращал внимания на сильных мира сего, на богачей… Все брал на себя; когда речь шла о большом убытке, он не считался с мнением даже древних ученых, раз вопрос шел о еврейских деньгах, то он обыкновенно говаривал; «Тот древний ученый был раввином в свое время и в своем городе, а я раввин в свое время и в своем городе».

И этот ребе Зиселе управлял своей пестрой паствой, состоявшей из «немцев», обывателей, хасидов разных толков, ремесленников, как добрый пастух своим стадом…

Его боялись все, громкого слова никто не скажет ему.

Стоило ему только сказать: я думаю вот так-то и так-то.

И этого было довольно!

А то «ребе Зиселе обидится!» Чтобы ребе Зиселе не обиделся, содержатель коробки не повышает цены на мясо.

Чтоб «ребе Зиселе не обиделся» ростовщик не продаст заложенный бедняком скарб.

Чтоб «ребе Зиселе не обиделся» — погребальное братство не оскорбит носильщиков, а общество носильщиков не пойдет против погребального братства… Даже хасиды не пригласят себе отдельного резника!..

И в то время, как все боятся ребе Зисе, этого кроткого, как голубь, человека, он сам боялся только квашеного хлеба на Пасху.

В течение всего года он был снисходителен: все разрешено, все можно!

А в Пасху — все запрещено! Нельзя есть, нельзя даже воспользоваться для других целей, ломать посуду велит, — ни с чем не считается…

И почему он так боится?