Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец Страница 36

Более милосердый, Боже милосердый!

И я знаю, что грешу перед Богом, что становлюсь неверующим в Него… Я знаю, но у меня нет власти изгнать из души искушения… эти дурные мысли… Я беспомощен, когда один. А в темноте — совсем бессилен!

Я знаю, что единственное средство — Тора, и я хочу учить наизусть, хочу вспомнить содержание, но не могу! Я забыл, я все перезабыл! Всю Тору забыл!

И что было сил я закричал тогда;

— Господи! помоги мне! помоги мне!

И — чудо совершилось!

6.

Чудо. Скрытый свет. Исправление души. Ангел смерти. Наказание за призыв смерти.

Позже, когда я рассказал эту историю одному из «просвещенных», моему бывшему ученику, он смеялся, да еще как смеялся! Совсем, совсем никакого чуда не было, — говорит он. Случай, только случай, говорит он, или сила воображения, а может быть, совсем сон…

Но мне-то какое до этого дело?

У Исро было семь имен, а был всего один Исро.

Называй это, как хочешь: чудом, случаем, воображением… факт остается фактом.

И я знаю только, что в тот момент, когда мне уже казалось, что вот-вот я провалюсь в преисподнюю — вся синагога вдруг озарилась светом! И поразительно приятным светом! Такой голубой свет, как снопы, которые летом исходят из солнца, и проникают через окно в комнату.

Сноп — воочию видишь, — состоит из маленьких светящихся капелек, и каждая капля с быстротой молнии несется в сноп…

И такой сноп света наполнил тогда всю синагогу…

И я сразу успокоился… дурные мысли исчезли…

Синагога полна приятного света! И я преисполнен светлой, сладостной надеждой! И все внутри меня так ясно, чисто, как: хрусталь.

И когда я поворачиваюсь к восточной стене, откуда идет этот сноп, и я вижу кого-то!

И кого, думаете вы, я вижу?

Брата моего, блаженной памяти! И на том самом месте, где он обычно сидел и занимался.

Он сидит над книгой… Лица его я не вижу, так как он держит голову руками; но сердце подсказало мне, что это он!.. Что это брат мой Зайнвель-Иехиэль…

И я совсем не испугался.

Ибо правило такое: кто живых не боится, тот дрожит перед мертвецами… Но я? Я несчастный червь, который постоянно боится всего живого, чего мне бояться покойников? И кого вдобавок? Брата своего Зайнвель-Иехиэля, который и при жизни был шелковым? И я прямо задаю вопрос:

— Зайнвель-Иехиэль, это ты?

— Я, — отвечает он и снимает руку с глаз.

И я увидел его лицо… Такой лаской веяло от него. В глазах светилось такое умиление.

И я спрашиваю дальше.

— Что ты делаешь тут, брат мой?

А он мне отвечает:

— Что я делаю? Очень многое делаю. При жизни я здесь сидел и занимался Торой, и лукавый путал меня. Забота о насущном хлебе вмешивалась, и я много-много мест пропустил, и много мест я без проникновения в их смысл учил… Теперь я делаю то, к чему я присужден, спасаю душу свою. Я повторяю вновь.

— И все с усердием, осмысленно?

Он качает головой в знак утверждения, а я спрашиваю:

— Зайнвель-Иехиэль, ты учишь с усердием, ибо ты не знаешь…

И он перебивает меня своим сладким голосом:

— Дурень ты этакий, — говорит он, — совсем наоборот. Так как я знаю, я с усердием и учу; при жизни я мало знал, много сомнений было, и я пропускал много вещей без смысла; так как то, чего не знаешь, сбивает.

— А теперь, когда я знаю, когда у меня нет сомнений, я все учу со смыслом, проникновенно.

— А ты знаешь, что Моше…

— …убежал в Америку? Я знаю. Я знаю даже с каким пароходом он ухал… Он трефное ест на пароходе… я знаю.

— А ты знаешь, что Лия…

— …Тяжело рожает? Конечно, знаю. Я даже знаю, что у нее родится мальчик…

— А не двойня?

— Нет, двойни у нее не будет. Но в великой милости нуждается она. Ребенок будет калекой… Разбойник этот толкнул ее и искалечил…

А я продолжаю спрашивать:

— А может быть ты знаешь, чем она будет жить?

— И это я знаю, — отвечает он приятным голосом.

Он придвигается ко мне, берет меня за плечи и говорит:

— Выгляни, выгляни в окошко!

Я взглянул.

— Ну, что ты видишь?

— Я вижу, кто-то мимо идет… одет в белое… лицо сияет, словно дух Божий снизошел на него, поразительно сияет… И идет медленно.

Мне чудится, будто музыкант идет и наигрывает сладостную, за душу хватающую мелодию!..

Вот прошел человек…

— Не человек это был, — а ангел!

— Ангел?

— Ангел, и добрый ангел… очень добрый! Ангел смерти!

— Ангел смерти? — говорю я, уже испугавшись.

— Чего ты боишься? Хочешь убежать от него?

— И куда, куда направился этот ангел?

— Куда? К богачу Симхе, дочь его в родовых муках…

— Это я знаю… Сегодня утром я с целой компанией читал псалтырь за нее и ее ребенка…

— Молитва спасает наполовину; ребенок останется в живых…

— А она?

— Ты ведь видел!

— Это он к ней шел!.. И так нехотя, медленно, шаг за шагом; из жалости что ли?

— Возможно! Ему нечего спешить, он не посланец Бога.

— Что ты говоришь? — кричу я в испуге. — Кто же еще может распоряжаться?

— И у человека тоже есть своя воля… Она сама призвала его…

— Она сама?!

— Ей не хотелось иметь ребенка, ей не хотелось быть матерью! Тоже искалечила…

— Господи Боже мой! — воскликнул я, и в голосе у меня слышалось большое страдание. — Она умрет за грехи свои. Но в чем ребенок виноват? Ребенок ведь сиротой останется… Господи Боже мой!

— Не кричи, — и Зайнвель-Иехиэль берет меня за руку. — Не кричи! Лия будет его кормилицей!. И отныне знай: кто дает жизнь, дает и на жизнь!

И в тот самый момент он испарился в пространстве, светлый сноп исчез, и в окно глядел бледный свить раннего утра…

7.

Кто дает жизнь, тот дает и на жизнь.

Вы и представить себе не можете, что я пережил в этот момент.

Я упал ниц, растянулся во весь рост; целые реки открылись в глазах моих, и слезы лились, лились…

И мне казалось, что то не слезы льются, а камни падают, камни поднимаются из сердца и сваливаются сквозь глаза! Ибо чем больше слез проливалось, тем меньше тяжелых камней оставалось на сердце, становилось легче и свободнее!

И рассказ уже кончается.

Я отправляюсь домой.

Дверь, вижу я, настежь открыта.

Вошел я в комнату и при слабом свет занимающегося утра вижу,