Герман Гессе - Нарцисс и Златоуст Страница 39

Наконец крики Роберта перед дверью вывели его из задумчивости, он вышел наружу. Товарищ испуганно взглянул на него.

— Что случилось? — тихо спросил он, и голос его был полон страха. — Разве в доме никого нет? О, не смотри так. Говори же!

Златоуст смерил его холодным взглядом.

— Зайди и взгляни, это странный крестьянский дом. А потом мы подоим вон ту замечательную корову. Давай!

Роберт нерешительно вошел в лачугу, направился к очагу, обнаружил сидевшую старуху и, заметив, что она мертва, громко вскрикнул. Выпучив глаза, он торопливо вернулся назад.

— Господи спаси! Там у плиты сидит мертвая женщина. Что это значит? Почему с ней никого нет? Почему ее не хоронят? О Господи, от нее уже идет запах.

Златоуст улыбнулся.

— Ну и герой же ты, Роберт; но ты слишком быстро вернулся. Конечно, у женщины, сидящей на стуле, странный вид; но пройдя пару шагов дальше, ты увидел бы еще более странные вещи. Их там пятеро, Роберт. Трое лежат в кроватях, а мертвый мальчик — прямо на пороге. Все покойники. Вся семья умерла, дом вымер. Оттого и корову подоить некому.

В ужасе смотрел на него Роберт, потом вдруг закричал сдавленным голосом:

— А, теперь я понимаю и тех крестьян, что вчера не захотели пустить нас в деревню. О Господи, теперь мне все ясно. Это чума! Это чума. Златоуст, клянусь своей бедной душой! А ты так долго пробыл внутри и, возможно, даже дотрагивался до мертвецов! Прочь, не подходи ко мне, ты наверняка заразился. Очень жаль, Златоуст, но я должен уйти, я не могу оставаться с тобой.

Он уже хотел бежать, но Златоуст поймал его за полу. Он строго, с немым укором посмотрел на него и не отпускал, как тот ни противился и ни упирался.

— Мой мальчик, — сказал он насмешливо-дружеским тоном, — ты умнее, чем я думал, и ты, вероятно, окажешься прав.

Ну, это мы узнаем на следующем подворье или в следующей деревне. Вероятно, в этой местности чума. Посмотрим, сможем ли мы выбраться отсюда живыми и невредимыми. Но убежать тебе, мой маленький Роберт, я не позволю. Видишь ли, я человек сердобольный, сердце у меня чересчур мягкое, и когда я думаю, что ты мог заразиться там, в хижине, и если я тебя отпущу, ляжешь где-нибудь посреди поля, чтобы умереть в полном одиночестве, и некому будет закрыть тебе глаза, вырыть могилку и засыпать тебя землей — нет, приятель, я тогда просто умру от горя. Итак, слушай и хорошенько запоминай, что я тебе скажу, повторять я не стану: нам двоим грозит одна и та же опасность, беда может настичь и тебя, и меня. Значит, нам надо быть вместе, вместе мы или погибнем, или спасемся от этой проклятой чумы. Если ты заболеешь и умрешь, я похороню тебя, можешь не сомневаться. Если же умереть выпадет мне, делай что хочешь, похорони меня или смойся, мне все равно. А до тех пор, мой дорогой, не смей удирать, запомни это! Мы можем понадобиться друг другу. А сейчас заткнись, я ничего не хочу слышать, поищи где-нибудь в хлеву ведро, и мы наконец подоим корову.

Так все и произошло, и с этого момента Златоуст приказывал, а Роберт повиновался, и оба были довольны. Роберт больше не пытался убежать. Он только произнес примирительно:

— Я на какой-то миг испугался тебя. Мне не понравилось твое лицо, когда ты вышел из мертвого дома. Я подумал, что ты подцепил чуму. Но даже если это и не чума, твое лицо стало другим. Неужели то, что ты там увидел, было так страшно?

— Ничего страшного, — медленно проговорил Златоуст. — Я увидел там только то, что предстоит мне и тебе и нам всем, даже если мы и не заразимся чумой.

Отправившись дальше, они повсюду натыкались на Черную Смерть, правившую бал в этих краях. В иные деревни их не пускали, в других же они могли беспрепятственно ходить по улицам. Многие дворы опустели, многие непогребенные трупы разлагались в поле или в домах. В хлевах мычали недоенные или некормленные коровы, одичавшая скотина бегала по полям. Им случалось подоить и накормить не одну корову или козу, забить и зажарить на опушке не одного козленка или поросенка, выпить немало вина и сидра из оставшихся без хозяев погребов. Они жили сытой жизнью, в полном достатке. Но она была им по вкусу только наполовину. Роберт жил в неизбывном страхе перед чумой, и при виде трупов его тошнило, нередко от страха он совсем терял голову; ему все казалось, что он заразился, он подолгу держал голову и руки в дыму дорожного костра (это считалось целительным), он даже во сне ощупывал себя в поисках шишек на ногах, руках или под мышками.

Златоуст часто ругал его, часто подтрунивал над ним. Он не разделял ни его страха, ни его отвращения; сосредоточенно и мрачно брел он по мертвой земле, необоримо влекомый видом великого умирания, с великой осенью в душе и с сердцем, тяжелым от песни разящей косы. Иногда ему опять являлся образ вечной Матери, огромное бледное лицо с глазами медузы, с грустной улыбкой, полной страдания и смерти.

Однажды они подошли к маленькому городку; он был основательно укреплен, от ворот домов вдоль всей крепостной стены шел ход, но ни наверху, ни в открытых воротах не было часовых. Роберт не решался войти в город и заклинал товарища не делать этого. Но тут они услышали колокольный звон, из ворот вышел священник, держа в руках крест, за ним ехали три повозки, две запряженные лошадьми и одна парой быков, и повозки были доверху нагружены трупами. Несколько батраков в необычных плащах, спрятав лица в капюшоны, бежали рядом и подгоняли животных.

Побледнев, Роберт куда-то пропал, а Златоуст пошел на некотором расстоянии за повозками с мертвецами. Процессия продвинулась на несколько сотен шагов, но не к кладбищу, а к вырытой посреди опустевшего луга яме, глубиной всего в три штыка, но просторной, размером с целый зал. Златоуст стоял и смотрел, как батраки жердями и баграми стаскивали трупы с повозок и один за другим бросали в огромную яму, как священник, что-то бормоча, помахал над ней крестом и убрался восвояси, как батраки разожгли со всех сторон неглубокой ямы большие костры и молча заторопились в город, даже и не подумав засыпать могилу. Он заглянул в нее, там лежало пятьдесят или более трупов, сваленных друг на друга, многие были голыми. Там и сям из кучи жалостливо торчала окоченевшая рука или нога, ветер чуть-чуть шевелил рубаху.

Когда он вернулся, Роберт чуть ли не на коленях умолял его как можно скорее идти дальше. У него были основания для мольбы, в отсутствующем взгляде Златоуста он увидел эту хорошо знакомую ему сосредоточенность и неподвижность, эту страсть к ужасному, это зловещее любопытство. Ему не удалось удержать друга. Златоуст отправился в город один.

Он вошел в неохраняемые ворота и, слыша, как гулко стучат по мостовой его собственные шаги, припомнил многие городки и многие ворота, в которые он вот так же входил, и ему вспомнились крики детей, игры мальчишек, перебранка женщин, стук кузнечного молота по звонкой наковальне, грохот повозок и многие другие звуки, встречавшие его, нежные и грубые, сплетавшиеся в разноголосую сеть, которая говорила о многообразии человеческого труда, радостей, занятий и общения. Здесь же, в этих пустых воротах, на этих безлюдных улочках ничего не было слышно, ни смеха, ни криков, все застыло в молчании смерти, и на этом фоне мелодичное журчание бегущей из источника воды казалось слишком громким и шумным. В открытом окне среди своих караваев и булок стоял булочник; Златоуст показал ему на булку, и булочник осторожно протянул ему ее на пекарской лопате, выждал, не положит ли Златоуст на лопату деньги, и сердито, но без ругани, закрыл окно, когда странник, так и не заплатив, откусил от булки и пошел дальше. Перед окнами красивого дома стояли в ряд глиняные горшки, в которых обычно сажали цветы, теперь же над их выщербленными краями свисали засохшие листья. Из другого дома донеслись голоса всхлипывающих и жалобно причитающих детей. Но в следующем переулке Златоуст увидел стоявшую у окна красивую девушку, которая расчесывала волосы; он смотрел на нее до тех пор, пока она не почувствовала его взгляда и не взглянула в ответ, покраснев; она оглядела его, а когда он дружелюбно улыбнулся, на ее порозовевшем лице появилась слабая улыбка.

— Скоро причешешься? — крикнул он.

Улыбаясь, она высунулась из окна.

— Еще не заболела? — спросил он, и она покачала головой. — Тогда пошли со мной, бросай этот город мертвецов, пойдем в лес и заживем там славной жизнью.

Она вопросительно округлила глаза.

— Не раздумывай долго, я говорю серьезно, — крикнул Златоуст. — Ты живешь с отцом и матерью или служишь у чужих людей? Ах так, у чужих. Тогда пойдем, дитя мое, пусть старики умирают, а мы молоды, здоровы и хотим еще немного пожить. Пойдем, шатеночка, я не шучу.

Она удивленно и испытующе посмотрела на него, заколебалась. Он неторопливо побрел дальше, миновал одну безлюдную улицу, потом еще одну и медленно вернулся назад. Девушка все еще стояла, наклонившись у окна, и обрадовалась его возвращению. Она кивнула ему, он не торопясь пошел дальше, вскоре она отправилась за ним следом и у самых ворот догнала его, в руке небольшой узелок, на голову наброшен красный платок.