«Упрямец» и другие рассказы - Орлин Василев Страница 59

И со зверьем, как видно, иной раз чудеса приключаются: первый раз в жизни отправил начальник к следователю небитого арестанта.

Та же прямота помогла деду Вушо и на суде. Когда председатель суда, прилизанный, как на парикмахерской вывеске, спросил обвиняемого, действительно ли тот сказал, что немцы будут побеждены, старик перебросил ему через зеленый стол встречный вопрос:

— А разве ты сам-то, господин председатель, не видишь ничего? Я думал, у одного разбойника Гено куриная слепота, а тут, оказывается, и ученые люди не ахти какие глазастые!

Нахмурился председатель, усмехнулся молодой судья слева, засмеялись адвокаты. Когда прочитали приговор, зал так и ахнул: дедушке Вушо всего-навсего три года тюрьмы дали, хотя других за подобные слова приговаривали и к десяти и к двенадцати, если им вообще удавалось выйти целыми-невредимыми из полицейских участков и добраться до скамьи подсудимых.

Вушо и после суда не сдался. Прежде чем захлопнулась за ним кованая дверь тюрьмы, он успел передать зятьям:

— Окажите там этому разбойнику Гено, что домой приду вместе с русским войском. Пускай что хочет делает, но чтоб мне на глаза в селе не попадался!

…Русские уже перешли Днепр и быстро подходили к Румынии.

Некоторые горячие головы из односельчан дедушки Вушо клялись и божились, будто ночью они своими ушами слышали пальбу советской артиллерии.

Разбойник Гено прикусил язык.

День, другой проходит — корчма его на замке стоит. По нотариусам, говорили, бегает. Все свое хозяйство раздробил: что полагалось — дочерям отделил, остальное — внуку своему, сынку снохи немки. Сам задумал в Софию к сыну перебраться. Не захотел ждать возвращения из тюрьмы дедушки Вушо и тех парней, которых по его наветам туда упрятали. Один из них будто бы сказал кому-то, что пуля по Гено тоскует…

Перепугался и Вылко Карамелский.

Вдруг и вправду русские придут! А если кто-нибудь шепнет им, что все это время он к разбойнику Гено да к царю Борису жался? Как ушей своих не видать ему тогда своих овец, которых он по одной своим трудом, кровью и потом выхаживал…

Отвернулся Вылко и от Гено, и от царя Бориса, и от Гитлера, обхаживает приятелей деда Вушо, все им в глаза заглядывает.

— Как думаешь, Георгий? — таким вкрадчивым-вкрадчивым голосом спрашивает он Георгия Голяка, с которым прежде и полсловом не перекидывался. — Сумеет Гено в Софии схорониться? Город, скажу я тебе, громадный! Я его еще по действительной помню.

— Нигде ему не схорониться! — кипятится Голяк, возбужденный подходом русских. — Не знаете вы нашего деда Вушо! Он этого разбойника Гено из-под земли достанет. «А ну-ка, скажет, вылазь, сучий сын! — И, скрючив пальцы, Георгий показывал, как дед Вушо ухватит корчмаря за шиворот. — Порасспросим-ка сейчас тебя, какие ты по телефону доносы передавал!..»

— А как, Георгий, думаешь, что он с ним сделает?

— Что? — совсем распалившись, говорит Георгий. — Партизанам его отдаст, а они…

— Тсс!.. Шшш!.. — дружно зашикали со всех сторон, и каждый, кто сидел в корчме, беспокойно осмотрелся: нет ли по соседству чужих?

— Вы чего это? Чего? — спохватился Голяк. — А что я такого сказал?

— Ничего, Георгий, ничего! — успокоил его Карамелец. — Тут все свой народ, а, бог даст, русские придут — каждый получит, что заслужил… Ого! — вздрогнул он. — Тихо!.. Да тише вы!.. Слыхали пальбу?..

Все в корчме притихли и стали прислушиваться: с севера действительно катился глухой подземный гул.

— Наливай, Тошо! Ставь каждому по чарке! — неожиданно выкрикнул Вылко Карамелский. — Я плачу!

Тошо заморгал от удивления — ни глазам, ни ушам своим не верил: впервые за тридцать лет Вылко Карамелский угощал. И не одного, а всех подряд!..

Какие же еще чудеса принесет нам подход советских танков?

1944

Перевод Б. Диденко.

НА ДОСУГЕ

Существует на свете маленькая такая, с ноготь величиной, серовато-зеленая букашка — сгорбленная, как черепаха, с угловатым панцирем. Называют ее лесным клопом или вонючкой из-за противного запаха, который испускает ее тельце, едва только к ней прикоснешься.

Одна такая вонючка — не в меру, должно быть, любопытная, — опьяненная весенней радостью, залетела в окно комнаты, где я работал, и застряла между двойными рамами.

Из всех букашек, с которыми я познакомился в детстве, бегая по родным вранякским полям, всего отвратительней были мне лесные клопы.

Я часто ловил и снова выпускал на волю разных бабочек, майских жуков и даже ос, но этих — всегда давил.

И сейчас при виде этой козявки снова поднялось в моей душе омерзение. Застрянь в моем окне любое другое насекомое, я бы тут же его выпустил, но беда, постигшая эту букашку, ничуть меня не тронула.

— Так тебе и надо, вонючка ты этакая!

Я писал часа по два кряду, но когда случалась какая заминка, вставал из-за письменного стола и подходил к окошку полюбоваться на разбуженные весной деревья и пашни. В такие минуты снующая между рамами букашка невольно привлекала к себе мое внимание. Она переползала со стекла на стекло, пытаясь как-нибудь выбраться наружу. Букашечий ее умишко немало, наверно, дивился, что это за прозрачный, невидимый барьер у нее под ногами. Поглядеть — вроде никакой преграды и нет, а улететь никак не улетишь.

Иногда ей, должно быть, казалось, что причина нескончаемых ее блужданий — в ней самой. Тогда, рывком оттолкнувшись от рамы, она порывисто устремлялась вперед.

Увы! Незримая и вместе с тем непреодолимая стеклянная стена вновь вставала на ее пути, и, сломленная, она падала, долго лежала неподвижно, покуда не возвращались силы, и тогда опять принималась сновать взад-вперед, влево-вправо, вверх и вниз…

Так прошло несколько дней. Если мне хотелось взглянуть на небо или проветрить комнату, я отворял соседнее окошко. Но будь она неладна, душа человеческая! Никогда не думал, что в ней могут оставить след даже страдания какой-то мерзкой, ничтожной букашки. Ведь так или иначе, букашка по-своему страдала… Не обладая нашим развитым сознанием, она всеми фибрами своей букашечьей души стремилась к весенним просторам. Кто знает, может у нее был возлюбленный или пришло ей время