Жан- Мари Гюстав Леклезио - Золотоискатель Страница 6

Дени снова пускается в путь. Мы идем к горам по узкой долине реки Букан, через бывшие тростниковые плантации. Сейчас они совсем заброшены, здесь нет ничего, кроме коротких базальтовых изгородей, заросших колючим кустарником. Тут я не у себя дома. Это чужая земля, земля Дени и негров с той стороны, из Шамареля, Ривьер-Нуара и Каз-Нуаяля. Чем дальше Дени отходит от Букана, чем ближе к лесу, горам, тем более открытым он становится, тем больше говорит, тем свободнее держится. Теперь он идет медленнее, двигается более плавно, лицо словно просветлело, он ждет меня на тропинке и улыбается. Он показывает правой рукой на горы, которые уже совсем близко: «Большой Луи, Красноземельная гора». Нас окружает безмолвие, ветра больше нет, нет и запаха моря. Заросли такие густые, что нам приходится идти по руслу горной речки. Я снял башмаки, связал шнурками и повесил себе на шею, как поступаю всегда, когда отправляюсь куда-нибудь вместе с Дени. Мы идем по острым камням в потоке холодной воды. Когда речка делает петлю, Дени останавливается и высматривает в заводи раков и пресноводных креветок — камаронов.

Солнце уже высоко в небе, когда мы подходим к верховьям Букана, у самых гор. Стоит январская жара, душно, среди деревьев тяжело дышится. Полосатые москиты, покинув свои убежища, пляшут у меня перед глазами. Я вижу, как они вьются над шерстистой шевелюрой Дени. Он снимает рубашку и начинает рвать листья по берегам ручья. Я подхожу ближе, чтобы рассмотреть эти темно-зеленые листья, покрытые легким серым пушком, которые он запихивает в рубашку, как в мешок. «Сон-трава», — говорит Дени. Он брызгает водой на лист и протягивает мне. Застывшая на нежном пушке капля похожа на бриллиант. Чуть поодаль он срывает другие листья: «Укрой-трава». Потом показывает мне лиану, обвившую ствол дерева: «Лиана-семилетка». Лапчатые листья раскрываются сердечками: «Фаам». Я знал, что старая Сара, сестра кэптена Кука, была янг — она варила разные зелья и занималась гаданием, но Дени впервые взял меня с собой собирать для нее травы. Сара — мальгашка, она приехала с Большой земли вместе с Куком, дедушкой Дени, еще во времена рабства. Однажды Кук рассказывал нам с Лорой, как, прибыв в Порт-Луи вместе с другими рабами, он с перепугу залез на баньян и не хотел с него слезать: решил, что тут его и съедят, прямо на причале. Сара живет в Ривьер-Нуаре, раньше она приходила навестить брата и очень любила нас с Лорой. Теперь она стала слишком старая.

Дени идет дальше вдоль ручья, к его истоку. Темная, лоснящаяся вода струится по базальтовым скалам. Духота стоит такая, что Дени то и дело смачивает себе лицо и грудь водой из потока и велит мне делать так же, чтобы освежиться. Я пью прямо из ручья прохладную, легкую воду. Дени по-прежнему шагает впереди вдоль узкого оврага. На голове он несет тюк с листьями. Время от времени он останавливается, чтобы показать мне в лесной чаще какое-нибудь дерево, лиану, просто траву: «бинзуэн», «бычий язык», «дурацкое дерево», «большой бальзам», «девичье дерево», «козье дерево», «дерево-барабан».

Он срывает какое-то ползучее растение с узкими листьями, растирает один из них между пальцами, нюхает: «Вербена». Мы идем дальше, он пробирается через чащу к большому дереву с коричневым стволом. Надрезает камешком кору и отколупывает кусочек; течет золотистый сок. Дени говорит: «Татамака». Я следую за ним через заросли, то и дело пригибаясь, чтобы увернуться от колючей ветки. Дени с легкостью скользит по лесу, он молчит, держится настороже. Земля под моими босыми ногами мокрая и теплая. Мне страшно, но все равно хочется идти дальше, проникнуть в самую чащу леса. Около какого-то очень прямого ствола Дени останавливается. Отрывает кусочек коры и дает мне понюхать. Одуряющий запах кружит голову. Дени смеется и поясняет просто: «Канифольное дерево».

Мы идем дальше. Дени прибавляет ходу, словно узнаёт невидимую дорогу. От давящей жары и влажности я с трудом перевожу дыхание. Я вижу, как Дени снова останавливается у какого-то куста: «Китайский боб». Он держит в руке длинный приоткрытый стручок, из которого сыплются похожие на насекомых черные горошины. Я пробую одну, вкус у нее терпкий, маслянистый, но это придает мне сил. Дени говорит: «Большой Сакалаву есть бобы». Он впервые заговаривает со мной о Сакалаву. Отец рассказывал нам однажды, что Сакалаву погиб здесь, у подножия гор, когда белые его выследили. Бросился с утеса, чтобы не даться живым им в руки. Мне странно есть то, что ел он, тут, в этом лесу, вместе с Дени. Сейчас мы уже далеко от ручья, у подножия Красноземельной горы. Земля тут сухая, солнце нещадно палит сквозь легкую листву акаций.

«Курья лапа, — говорит Дени. — Кассия».

Вдруг он останавливается. Он нашел что искал. Он идет прямо к дереву, одиноко стоящему среди зарослей. Оно красивое, темное, с низко растущими раскидистыми ветвями и плотными, зелеными, отливающими медью листьями. Дени присаживается на корточки у окутанного тенью подножия. Я подхожу ближе, но он не смотрит на меня. Тюк с листьями лежит на земле.

«Что это?»

Дени отвечает не сразу. Роется в карманах.

Потом говорит: «Фикус».

Его левая рука что-то сжимает. Не поднимаясь, Дени тихо поет, как индус во время молитвы. Он раскачивается вперед-назад, напевает; в сумраке под деревом видна только его блестящая от пота спина. Закончив молитву, он скребет рукой землю у подножия дерева. Левый кулак его разжимается, и я вижу монетку в одно су. Монетка соскальзывает с ладони и падает в ямку, Дени старательно прикрывает ее землей и мхом, который собирает с корней. Затем поднимается и, не обращая на меня внимания, начинает срывать с низких веток листья, складывать их на землю рядом с тюком. Острым камешком он отделяет от гладкого ствола кусочки коры. Из раны течет светлое молочко. Дени складывает кору и листья фикуса в рубашку и командует: «Пошли». Затем, не дожидаясь меня, быстро идет через заросли вниз по склонам холмов обратно к Букану. Солнце уже на западе. Между темных холмов, над деревьями, я вижу огненное пятно моря, горизонт, где рождаются тучи. Красная стена гор за моей спиной пышет жаром, словно печь. Я быстро иду вслед за Дени к ручью, с которого начинается Букан; мне кажется, что я ушел из дома давным-давно, может несколько дней назад, и от этого у меня кружится голова.

В то самое лето, лето циклона, отец взялся за осуществление своего старого плана — строительства электростанции на Черной реке. Когда это на самом деле началось? У меня не сохранилось четкого воспоминания, потому что в ту пору у отца было несколько дюжин проектов, которые он вынашивал молча, в мечтах, так что до нас с Лорой доходили лишь их слабые отголоски. Кажется, было среди его планов и строительство судоверфи в устье Черной реки, а также проект аэростата для перевозки пассажиров между Маскаренскими островами и Южной Африкой. Но все это оставалось несбыточными мечтаниями, и мы знали о них только то, что говорила Мам или приходившие к нам гости. Проект электростанции был самым давним и его осуществление началось как раз в то лето, когда финансовое положение отца стало совсем непоправимым.

Обо всем этом нам рассказала однажды после урока Мам. Она говорила долго, волнуясь и сверкая глазами. Начинается новая эра, наконец-то мы узнаем, что такое благополучие и успех, и сможем не беспокоиться о завтрашнем дне. Отец уже оборудовал водохранилище в Эгретт, там, где соединяются два рукава Черной реки. Он выбрал это место для строительства электростанции, которая должна обеспечить электричеством весь западный регион, от Медины до Бель-Омбр. Выписанный им из Лондона генератор прибыл недавно в Порт-Луи, и его уже отвезли на быках берегом моря к Черной реке. Кончилось время керосиновых ламп и паровых машин, благодаря нашему отцу электричество постепенно распространит прогресс по всему острову. Мам объяснила нам попутно, что такое электричество, каковы его свойства и как его используют. Однако мы были еще слишком малы, чтобы понять что-либо из ее объяснений, и могли разве что ежедневно удостоверяться в таинственных свойствах бумажек, намагниченных янтарным ожерельем Мам.

В один день все мы — Мам, отец, Лора и я — отправляемся в экипаже в Эгретт, к водохранилищу. Из-за жары мы выезжаем очень рано, потому что Мам хочет вернуться до полудня. На втором повороте дороги, ведущей к Черной реке, мы сворачиваем на проселок, который следует вдоль речного русла. Отец велел расчистить его для проезда запряженной быками повозки, на которой доставили генератор, и теперь наша коляска катит в клубах пыли.

Мы с Лорой впервые едем вверх по Черной реке и с любопытством смотрим по сторонам. Вьется дорожная пыль, окружая нас желтым облаком. Мам закрыла лицо шалью и стала похожа на индианку. Отец весел, он правит лошадьми и все время разговаривает. Я навсегда запомню его таким: очень высокий и стройный, в элегантном темно-сером костюме, черные волосы зачесаны назад. Я вижу его профиль, тонкий нос с горбинкой, ухоженную бородку, изящные руки с неизменной сигаретой, зажатой между большим и указательным пальцами — как карандаш. Мам тоже смотрит на него, я вижу, как лучится ее взгляд в это утро на пыльной дороге, что бежит вдоль Черной реки.