«Упрямец» и другие рассказы - Орлин Василев Страница 61

— Что зачем?

— Убил зачем?

— Да ведь говорю, черный он! Иду я лугами, гляжу — полно белых аистов, и только один среди них черный. Поднял я ружье, да как пальну…

— Ох, и звери же! — возмутился я, разглядывая оперение птицы. — Безжалостные звери!

— Да что уж ты! — смутился охотник. — Зря ты об нас такое думаешь… Я ему доброе дело сделал, что убил.

Я презрительно усмехнулся.

— Вот как? Доброе дело? Вот возьму из сарая топор да как тяпну тебя по голове, а потом скажу: «Это я ему доброе дело сделал». Так, что ли?

— Не так! — упрямо покачал головой крестьянин. — Ты в этих делах не смыслишь. Не знаешь, что это значит — быть черным. Ты то возьми в толк, что все аисты белые — он один черный. Где бы кто его ни увидал — пастух ли, косец ли, — обязательно в него палкой запустит. Да и жнецы, и мельники, и ребятишки — всяк его гонит, всяк камнем норовит попасть. То крыло перебьют, то ногу. Вон, гляди! — Он приподнял убитую птицу. — Эта нога покалечена еще до того, как я по нему стрельнул. Да коли б и не была покалечена, все равно потом бы перебили…

— Так ты, значит, опередить решил…

— И правильно сделал! — настаивал тот на своем. — Не то ведь и птенцы б его пострадали! Вылупиться б не успели, а уж остались бы без отца, без матери. А так — разом и наповал, пока не успел еще гнезда свить, птенцов вывести. И для него и для потомства лучше… Кто ж тут виноват? Не родись черным на белый свет!

— Ах, звери, звери! — продолжал я негодовать против жестокой правды, заключавшейся в словах охотника. — Если среди тысяч белых ты один черный, так все на тебя с палкой?

— Вот именно! — сердито подтвердил охотник. — Да ты возьми хоть себя к примеру: как услыхал, что я черного аиста подстрелил, так и запросился: дай, мол, поглядеть! Вот и остальные так же. Что ж ты на них лютуешь?

— Да ведь я только взглянуть хотел, а не камнем бросить.

— Кто тебя знает, что бы ты на моем месте сделал! — недоверчиво покачал головой крестьянин. — Коли кто черный, у каждого на него рука поднимется. Я так разумею…

Я ушел от него подавленный. Хмуро шагал я прочь, чуть ли не физически ощущая на своем затылке тяжесть насмешливого взгляда, которым провожал меня крестьянин.

Не знаю, попадаются ли нынешним школьникам те книжки, которыми в свое время зачитывались мы. Маленькие скромные книжонки — творения безыменных авторов, выпущенные безвестными издателями и продававшиеся бродячими лотошниками.

Как бабочки с потрепанными, замусоленными крылышками, книжки эти перелетали от одного к другому и откладывали в едва распустившиеся цветки наших душ свои яички, из которых кто знает, что еще могло вылупиться…

Были среди них книги путеводные, книги-поводыри.

Каждому, кто бился в поисках богатства и счастья, они брались указать путь, расчистить перед ним широкую и гладкую, как зеркало, дорогу в жизнь, одарить поместьями, фабриками, дворцами и банками…

Были книги, которые учили, как овладеть духовными сокровищами.

По выпуклостям черепа, по форме носа, ушей, бровей, челюсти они помогали определить, кто из людей зол, кто добр, в ком таится подлость, а у кого характер возвышенно благородный.

Нам давалось в руки надежное средство не наживать врагов и приобретать друзей, верных до гроба.

Одна тоненькая книжонка с непревзойденной самоуверенностью утверждала, что нет нужды в иной мудрости, ином знании, когда все будущее человека начертано на левой его ладони. Достаточно проследить по руке направление линий жизни и смерти, найти морщинки недобрых предзнаменований и «звезду счастья», и ты всегда, зная о приближении беды, сможешь вовремя ее избежать, всегда сможешь поймать свое счастье.

Другой образчик этого рода литературы полностью раскрыл мне тайны индийского гипноза, которыми владели одни только йоги, населявшие монастыри в дебрях Гималайских гор.

Мне предоставлялась возможность заставлять людей думать обо мне то, что было мне угодно; преодолевать их недоброжелательность; подчинять их волю своей.

Средство было простым и ясным, как все гениальное:

«Устреми неподвижный, немигающий взгляд в одну точку на переносице противника».

Оказывается, при таком пристальном, неотрывном взгляде магнетическая сила твоей воли воздействует на мозг другого человека в нужном тебе направлении, внушая ему твои желания; притом магнетическая сила его воли не в состоянии противодействовать твоей и побороть ее, как это могло бы случиться, если б оба смотрели друг другу в глаза.

Кроме того, чтобы не расточать понапрасну таинственный магнетизм, ни в коем случае не следовало чихать. Как бы ни свербело в носу, сдерживайся во что бы то ни стало! Потому что стоит раз чихнуть, и ты на несколько дней утрачиваешь волшебную силу магнетизма.

Указан был и способ, как выработать в себе умение глядеть немигающим взглядом: надо было до крови проколоть себе иглой дырочку на переносице, стать перед зеркалом, устремить взгляд на это кровавое пятнышко и глядеть, не моргая, до тех пор, покуда от боли глаза не полезут на лоб.

После двухнедельных упражнений перед зеркалом я решил направить все силы, своего магнетизма против самого грозного своего противника — учителя математики, вечно хмурого, точно нахохлившийся ворон. В его глазах все мы были если не абсолютными нулями, то бесконечно малыми математическими величинами.

Я хотел внушить ему, чтобы он не вызывал меня к доске, не донимал неожиданными вопросами и ставил бы мне мои тройки, не причиняя излишних мучений. Должен он был в конце концов понять, что не по душе мне его математика, столь же для меня непостижимая, как китайская грамота.

Когда Ворон влетал в класс, я с таким остервенением впивался неподвижным, магнетическим взглядом в морщину на его переносице, словно хотел просверлить кровоточащую ранку и в его лбу.

«Ты не вызовешь меня! Не вызовешь! — мысленно твердил я, не сводя с него глаз. — Ты поставишь мне тройку, а мучить не будешь».

Раза два он попытался скреститься со мной взглядом, но я упорно не сводил глаз с его переносицы, и