«Упрямец» и другие рассказы - Орлин Василев Страница 62

Ни на мгновение не оставлял я его в покое. Даже когда он поворачивался к доске, чтоб написать очередное задание, я продолжал направлять магнетические волны в его затылочную кость, шишкой торчавшую над воротником.

Самые придирчивые индийские йоги пришли б в восхищение от моей твердости и настойчивости: я даже перестал рисовать человечков у себя в тетрадках!

Ни о чем другом я не мог больше думать. Я не слушал урока, не вникал в ответы товарищей, не следил за решением задач на доске, и… чудо свершилось!

Ворон отступился от меня — ни к доске не вызывал, ни с места не спрашивал. Только взглянет искоса в мою сторону, отведет поспешно глаза и продолжает заниматься другими учениками.

Так, в напряженной магнетической деятельности, протекла вторая половина последнего триместра. Приближался роковой миг: классная контрольная работа!

Последняя, решающая работа!

В первые два триместра я едва-едва вытянул на тройку, поэтому от результата этой контрольной зависело, удить ли мне на каникулах рыбу, или зубрить алгебраические формулы, пока мои товарищи будут с веселым визгом плескаться в прохладной реке.

Поглощенный магнетическим единоборством, я растерял даже те крохи математических познаний, которые приобрел в начале года. К тому же задачи стали теперь куда сложнее — решения растягивались иной раз на целые страницы!

Сердце мое стало заходиться от страха, несмотря на то, что учение йогов рекомендовало бесстрашие и непреклонность.

Потом у меня возникла другая надежда: я рассчитывал, что мне удастся списать контрольную, так как моим соседом по парте был лучший математик гимназии. Он решал задачки даже выпускного класса!

Мы с ним обо всем как следует уговорились, но беда налетела черным вороном: едва переступив порог класса, учитель приказал мне встать из-за парты и сесть за кафедру, на его место.

Я взял тетрадку и чернильницу и, еле передвигая ноги, перебрался на учительское место. Весь класс был передо мной как на ладони, но я не мог заглянуть ни в одну тетрадку…

Само собой разумеется, что в свою тетрадь мне глядеть было нечего. Я даже крышки с чернильницы не снял. Условия задачи и то не прочел.

К чему? Ведь за этот триместр я не выучил ни единого правила!

И тогда я прибегнул к последней своей надежде: магнетическому внушению! Первую половину сражения я выиграл, отчего бы не выиграть и второй?

Я преспокойнейшим образом облокотился на кафедру, оперся подбородком на руки и направил на переносицу Ворона незримые лучи своей воли.

«Ты поставишь мне тройку! Поставишь!» — твердил я до тех пор, пока уже не магнитные волны, а искры не полетели у меня из глаз.

Математик прохаживался между рядами, время от времени задерживаясь то у одной, то у другой парты, зорко следя за тем, чтоб не списывали. А иногда — невиданное дело! — даже помогал кое-кому из слабых учеников.

Я счел это обстоятельство добрым предзнаменованием и приналег на гипноз.

«Ты поставишь мне тройку! Поставишь!»

Прозвенел звонок.

Ворон быстро собрал тетрадки, подошел к кафедре и собственноручно захлопнул мою нетронутую тетрадь, не опасаясь размазать чернила.

— А теперь иди! — произнес учитель. На этот раз он смог вступить в единоборство с магнетическими токами моего взгляда, так как теперь я засматривал ему прямо в глаза, пытаясь отыскать в них хоть крупицу сострадания. — Иди и готовься к переэкзаменовке. Будешь знать, как пялить на учителя глаза и не слушать, чему тебя учат в классе!

Он отвернулся, а я растерянно смотрел на кость, которая шишкой торчала у него на затылке.

В моем взгляде не было ни искорки магнетизма.

Не сумев силою гипноза заставить учителя поставить мне по алгебре хотя бы тройку, я заново перелистал мудрую книгу, излагавшую учение йогов, и разгадал причину неудачи моей факирской деятельности:

«Ты сумеешь внушать окружающим свои желания лишь в том случае, — черным по белому было написано в ученой книжке, — если сам будешь обладать несгибаемой, железной волей».

Следуя указаниям другой таинственной науки — френологии, я стал ощупывать перед зеркалом каждый квадратный сантиметр своего черепа и понял, что воля моя ослаблена.

К тому времени я был уже взрослым человеком, пятнадцати лет от роду, а воля у меня все еще не успела стать ни железной, ни гранитной. Она была словно ивовый прут, гнущийся при малейшем дуновении ветра.

Принял я, например, решение прочесть «Капитал» Маркса.

Несколько раз готовил бумагу, тщательно точил карандаш, устраивался так, чтоб никто не мешал, и приступал к чтению…

К четвертой или пятой странице воля моя размякала, на седьмой обращалась в кашу, а к середине восьмой решение постигнуть экономические науки окончательно испарялось, и рука сама тянулась к «Отверженным», «Графу Монте-Кристо», «Оводу» или рассказам Максима Горького…

Такая же участь постигла мои попытки изучить модный язык эсперанто.

Я собирался, подобно Магеллану, Ливингстону или Джеку Лондону, отправиться в один прекрасный день странствовать по всему белу свету, так что мне необходимо было знать французский или английский. Но поскольку на их изучение нужны долгие годы, я остановил свой выбор на международном языке, который Лев Толстой, по собственному его признанию, выучил за три дня. Так по крайней мере было написано в предисловии к учебнику.

Засел за эсперанто и я. Первый урок, второй, третий…

Прошел день, другой, третий…

Созрели в садах черешни, начались мальчишеские наши разбойничьи набеги, и изучение эсперанто было отложено на… на неопределенное время.

Ясно — у меня не было силы воли. А нужна она была мне позарез.

Без силы воли никогда мне не пробить себе «дороги в жизнь», никогда не выдержать четкой и последовательной «линии поведения».

Не обладая сильной волей, мог ли я превозмочь ту неуемную любознательность, которая неудержимо влекла меня за собой, подобно тому как неудержимо тянется за магнитом беспомощная крупинка железа?

Она принуждала меня во все вникать, все постигать на собственном опыте. Она рассеивала мое внимание, толкала