«Упрямец» и другие рассказы - Орлин Василев Страница 63

Лошадь, например.

Знакомое всем домашнее животное на четырех ногах, с двумя ушами, вечно сопровождаемое роем мух. А мне она представлялась любопытнейшей загадкой, над которой я мог биться часами.

У нее такая большая голова — почему же не обладает она человеческим разумом? Если она меня хватит, сможет она перекусить мне руку с одного раза? Когда впервые были приручены дикие кони? С какой быстротой мчался конь Александра Македонского, Буцефал? Верно, не под силу ему было догнать бедуинов на их арабских скакунах? И все ли арабские кони белые, или есть между ними и вороные тоже? Вороные, может, и есть, а вот гнедых уж наверняка нету. Гнедые — это английские, на которых охотники преследуют оленя, — картина такая висит в парикмахерской, прямо блестит вся. И почему жеребцы сильнее и злей оскопленной лошади, мерина?

Слово «оскопленный» пробуждало вереницу смутных вопросов об отношениях между самцами и самками, о рождении детенышей…

Я смотрел на какую-нибудь клячу, оставленную возчиком у дверей корчмы, отгонял мух от ее гноящихся глаз, а сам в это время вместе с конницей Аспаруха носился по румынским степям, переплывал Дунай, ухватившись за хвост своего верного коня, чтобы на другом берегу вылезти уже «Орлиным Когтем» — краснокожим индейцем с перьями, скальпами и томагавком — и мчаться сквозь прерии на другом скакуне — одном из тех диких жеребцов, которые, раздувая ноздри, проносятся по пестрым обложкам майнридовских романов…

Там же, у корчмы, становился я затем ковбоем, метал лассо, укрощал дикого коня Томпсона прежде, нежели он успевал броситься со скалы, чтобы не попасть а полон к человеку. Либо я странствовал вольным охотником, выводил караваны из пылающих прерий, сопровождал спасенную красавицу в свою потайную пещеру, где она отдыхала на расстеленных медвежьих шкурах, а я бодрствовал с оружием в руках, чтоб достойно встретить ее преследователей…

Мог ли я, в самом деле, одолеть курс эсперанто, когда я даже о набегах на черешни забывал ради того, чтоб неслышной мокасинной поступью проследить, куда ведет муравьиная тропка в лесу.

А я еще хотел стать моряком, путешественником, героем!

Смешно!

Разве бывают герои без железной, без стальной, без гранитной воли — воли, которая преодолевает все преграды и позволяет бесстрашно смотреть смерти в глаза?

Так бы и плутал я в потемках, если бы не наткнулся на непритязательную маленькую книжонку, которая таила на своих страницах чудодейственный рецепт укрепления воли.

«Избери, — говорилось там, — какое-нибудь место поотдаленней, добраться до которого невозможно без известных усилий. Определи время, когда не бывает у тебя неотложных дел. И ежедневно, в один и тот же час, относи в избранное тобою место по одному камешку. Этот камешек называется Камнем Воли. В любую погоду — дождь, град или снег, в тобой самим назначенный час отправляйся к этому месту и положи там камешек. Никогда не позволяй себе колебаться. Никогда не откладывай на другое время. Проделывай это каждый день с точностью маятника. Горка камней будет расти, вместе с ней будет расти и твоя воля — до тех пор, пока не станет она тверже камня!»

О чудесная, спасительная книжка! Благодарю тебя за простой, ясный и мудрый совет!

«Избери какое-нибудь место поотдаленней…»

Я избрал самую высокую вершину на восточном склоне белослатинской возвышенности.

«…добраться до которого невозможно без известных усилий…»

Ну, разумеется, без усилий ничего не достигнешь. К Вершине Воли не было ни дороги, ни тропинки. Чтоб добраться к ее подножию, надо было переправиться через реку, пересечь несколько оврагов, поросших бузиной и колючим кустарником, а под конец карабкаться вверх по круче до тех пор, пока ноги не начинали подкашиваться от усталости.

«…И ежедневно, в один и тот же час, относи в избранное тобою место Камень Воли…»

Каждый день, ровно в шесть часов пополудни, где бы я ни был, что бы ни делал, я засовывал в карман небольшой камешек — и не какой-нибудь первый попавшийся, а настоящий кремень, из которого и без огнива сыплются искры.

«В любую погоду…»

Да, в любую погоду — светило ли на небе солнце, или лил дождь, спускался ль на землю промозглый туман, гроза ль бушевала — я отправлялся в путь. Переправившись через реку, я взбирался на кручу, чтоб отнести в заветное место камень и чтоб воля моя стала как кремень.

«Никогда не позволяй себе колебаться».

Признаюсь, колебался я не однажды…

Именно в шесть часов старшеклассники обычно отправлялись на прогулку к белослатинскому озеру, расположенному вправо от Вершины Воли. Девушки и юноши бродили среди тенистых ив и цветущих акаций, заводили песни, танцы, весело смеялись…

С ними была и моя Илайяли — маленькая светловолосая девушка, которую я любил, не смея осквернить свое чувство ни письменным, ни устным признанием.

Нет! Ведь и ради нее, и ради себя, и ради всех обездоленных и несчастных на свете я должен был стать волевым, сильным человеком, на которого можно опереться в любой беде. Стиснув зубы, я покидал веселую компанию и отправлялся в путь.

Иногда я приглашал с собой товарищей, ни словом, конечно, не упоминая о своей тайне. Но те, глянув на голую вершину, только поднимали меня на смех, уверяя, что я просто рехнулся.

Пусть! Для того чтоб совершить подвиг, всегда нужна капля безумия!

Уходил я от них опечаленный, но вскоре одинокая прогулка рассеивала мою грусть.

Поначалу я всегда спешил, чуть не бегом добирался до вершины, оставлял там очередной камешек и тут же возвращался вниз. Но со временем у меня вошло в привычку задерживаться там подольше. Я садился подле горки моих камней и с высоты любовался излучиной реки, городом и раскинувшейся за ним зеленой ширью.

Где-то там, на краю земли, расстилался иной, пленительный и далекий мир — кудрявая