Шолом Алейхем - «Песнь песней» Страница 7

Промчались годы. Я оставил свой дом против воли отца и матери. Я восстал против их заветов, не захотел идти по их стопам, пошел своей собственной дорогой, уехал учиться. Вот однажды перед пасхой получаю письмо от отца с поздравлением: Бузя стала невестой, в субботу после швуэса свадьба, и меня просят приехать домой. Я ответил поздравлением и примчался на пасху домой.

И я нашел Бузю выросшей и красивой, еще красивее, чем она была. И в памяти моей проснулась былая Бузя. Суламифь из «Песни песней». Буря разрослась у меня в груди, и гневный огонь запылал в моем сердце. Гнев – не на кого-нибудь, а на самого себя. На себя и на свои детские золотые глупые мечтания, ради которых я покинул отца и мать, восстал против их заветов и уехал учиться и таким образом проиграл свое счастье. Допустил, чтобы Бузя стала невестой, чьей-то – не моей!..

С раннего детства мне Бузя была мила и дорога – это верно, но, когда я приехал домой и увидел Бузю, я обнаружил, что я люблю Бузю.

Что я люблю ее той святой, пламенной, адской любовью, которая так прекрасно описана в «Песни песней»: «Сильна, как смерть, любовь, жестока, как ад, ревность. Стрелы ее – стрелы огненные. Пламень божий».

Я ошибся. Я не был первым в то утро. Моя мать поднялась раньше меня. Она уже одета. Она уже занята чаем, завтраком.

– Отец еще спит. Девочка тоже спит (так зовут у нас Бузю). Что ты будешь пить, Шимек?

Мне все равно. Что она мне даст, то и буду пить. Мать наливает мне чаю и подает мне его своими прекрасными белыми руками. Ни у кого нет таких красивых белых рук, как у моей матери. Она садится против меня и говорит со мной тихо, чтоб отец не услышал. Она говорит об отце. Он стареет, не молодеет. Стареет, слабеет и кашляет. Кашляет большей частью по утрам, когда просыпается. А иногда случается и ночью, проснется и прокашляет целую ночь, а иногда и днем. Она просит его зайти к врачу – он не хочет. Упрямец. Его упрямство ведь непереносимо! Упаси бог, она не жалуется на него. Так просто, пришлось к слову, она и сказала…

Так мать тихонько жалуется мне на отца. И о Бузе мать рассказывает мне тихим голосом, а глаза у нее сияют. Оаа наливает мне еще чаю и спрашивает меня, как мне понравилась Бузя. Правда ведь, выросла, слава богу, как деревце. Сохрани ее бог от дурного глаза. В субботу после швуэса свадьба, по воле божьей, в субботу после швуэса. Хорошая партия, удачный жених, приличная семья, почтенный, богатый дом. Дом – полная чаша…

– Однако, – продолжает мать свой рассказ, – сколько же, однако, пришлось ее уламывать, пока убедили дать согласие на смотрины. Теперь, слава богу, довольна! А переписка какая! Почти каждый день. (Лицо матери сияет. Глаза у матери блестят.) А чуть письмо запоздает – беда, да и только!.. Это теперь. Но раньше? Чуть душу из тела не вытянули, пока выжали из нее слово «да»… Бузя тоже порядочная упрямица. Такая уж семья. Коли заупрямится!.. Упаси бог, никого я не упрекаю. Но так уж, пришлось к слову…

«Кто это, глядящая, как заря? Прекрасная, как луна? Светлая, как солнце?»

Это вышла из своей комнаты Бузя.

Вглядываюсь в Бузю – я поклялся бы, она либо плакала, либо не спала эту ночь!

Моя мать права: как стройное деревце, выросла она… Как роза, расцвела она. Ее глаза, ее прекрасные голубые глаза из «Песни песней» в это утро подернуты нежною дымкой. И все лицо ее в это утро покрыто грустною тенью.

Бузя вся – тайна для меня. Скорбная тайна. Многое хотел бы я узнать. Почему Бузя не спала в эту ночь? Я хотел бы знать, кого она видела во сне: меня – милого гостя, которого она так долго ждала и который примчался так нежданно, или другого видела она во сне? Другого – того, кого отец и мать навязали ей против ее воли? Бузя – тайна для меня, скорбная тайна.

«Сад запертый – сестра моя, невеста, сад запертый, запечатанный источник…»

Бузя – тайна для меня. Скорбная тайна. Несколько раз за день меняется у нее настроение, как погода в летний облачный день: то тепло, то прохладно, то солнце выглянет из-за облаков, – и кругом все становится прекрасно. Но вот надвигается новая туча – и снова кругом все грустно и сумрачно.

Не проходит и дня, чтоб Бузя не получила письма от «кого-то». Не проходит и дня, чтобы не отвечала «кому-то».

Я знаю отлично, кто этот «кто-то», и я ее не спрашиваю. Я не говорю больше с Бузей о «нем». Я считаю, что «он» здесь лишний, навязанный. Но Бузя сама говорит о «нем». Не слишком ли много говорит она о «нем»? В те считанные минуты, когда мы остаемся с ней наедине, Бузя говорит мне о «нем» и хвалит его. Расхваливает его изо всех сил.

Не слишком ли много хвалит она его?

Она говорит мне:

– Хочешь знать, кто он? (Она опускает глаза.) Он благородный. О! очень благородный. Он славный. Но… (Она подымает глаза на меня и смеется.) Ему далеко до тебя… Где ему до тебя?…

Что хочет этим Бузя сказать? Она хочет меня задобрить? Или она подшучивает надо мной?

Нет, она не хочет меня задобрить, она не подшучивает надо мной. Она изливает свое сердце…

Это ясно, как дважды два.

После чая мать и Бузя ушли в кухню хлопотать о завтраке, а мы с отцом встали на молитву. Я быстро отделался. А отец, закутавшись в талес, еще стоял лицом к стене и хвалил бога своего. Вдруг вошла Бузя, одетая, с зонтиком в руке, и говорит мне:

– Пойдем.

– Куда?

– За город, погуляем немного. Чудесный день. Прекрасный день.

Отец поворачивает к ней голову, смотрит поверх своих серебряных очков. А Бузя натягивает перчатки на руки и говорит:

– Ненадолго, отец, ненадолго. Мы скоро придем домой. Мать знает, что мы идем. Идем, Шимек! Ты идешь?

Дивная музыка, прекраснейшая симфония не звучала бы так чарующе, как эти слова прозвучали в моих ушах. В них послышался отзвук «Песни песней»: «Пойдем, друг, выйдем в поле, побудем в селах! Ранним утром пойдем в виноградники. Посмотрим, распустились ли виноградные лозы, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблоки?…»

Вне себя от радости, я отправляюсь с Бузей и не чую земли под ногами. Что это с Бузей? В первый раз с тех пор, как я дома, случилось такое, чтоб Бузя позвала меня гулять. Что это с Бузей?

Бузя права. Прекрасный день. Чудесный день.

Почувствовать очарование такого летнего дня в нашем маленьком, бедном городке можно, лишь выбравшись из тех узких уличек на вольный прекрасный мир. Земля облеклась в свою зеленую мантию, разукрасилась всем великолепием своих многокрасочных полевых цветов. Она окаймлена здесь серебристой речонкой – с одной стороны, и низкорослой, но густою рощей – с другой. Серебристый ручеек кажется серебряною каймой нового талеса из голубой шерсти. Густая роща похожа на пышную шевелюру кудрявых волос; время от времени ветер колеблет ее.

На Бузе было голубое платье, легкое, как дым, прозрачное, как воздух, как небо. Зонтик с кружевами зеленого цвета и белые ажурные перчатки на руках. Многоцветной она была, многоцветной, как поле.

В последний раз, говорит мне Бузя, она отпросилась у матери… В последний раз она хочет распроститься с городом, с околицей, с кладбищем, с мельницами, с речкой, с мостиком. Ради этого последнего раза мать ей уступила. Невесте надо уступать, ха-ха… Невеста всегда добьется… Как ты думаешь, Шимек?

Шимек ничего не думает. Шимек слушает. Мне кажется, Бузя сегодня излишне весела. Неестественно весела. И смеется она как будто принужденно. А может быть, мне это кажется?

– Помнишь, Бузя, когда мы тут были?

Я напоминаю ей, когда мы тут были. Давно-давно. Много лет тому назад это было. Мы пошли вдвоем нарвать зелени на праздник – помнит ли она? Тогда мы тоже шли этой самой дорогой, мимо этих же мельниц, через эту речку, по этому самому мостику.

– Но по-иному гуляли мы тогда, Бузя. Тогда мы бежали, как юные серны, прыгали, как олени на горах бальзамических. А теперь?

– А теперь? – говорит Бузя и наклоняется, чтобы сорвать цветок.

– Теперь мы идем спокойно, как подобает таким порядочным людям, как мы… Помнишь, Бузя, когда мы тут были в последний раз?

– В канун праздника швуэса это было, – отвечает Бузя и дарит мне букет душистых цветов.

– Это мне, Бузя?

– Это тебе, Шимек, – говорит мне Бузя и смотрит своими прекрасными голубыми глазами из «Песни песней», И взгляд этот проникает мне прямо в душу.

Мы уже далеко за городом. Мы уже на мостике. Там я подаю ей руку (в первый раз с тех пор, как я приехал домой). Мы идем оба, рука об руку, по мостику. Бревна качаются. Вода бежит под нашими ногами, переливается и падает вниз, тихо поплескивая, легко шумя, так, что я даже слышу «тик-так» Бузиного сердца, которое так близко, так близко около меня (в первый раз с тех пор, как я приехал домой).

Мне кажется, Бузя наклоняется ко мне все ближе и ближе, я чувствую знакомое благоухание ее красивых волос, я ощущаю нежность и теплоту ее чудесной руки, теплоту ее тела. И мне кажется, я слышу из ее уст слова из «Песни песней»: «Я принадлежу возлюбленному моему, и мне – возлюбленный мой…» И солнце, и небо, и поле, и речка, и лес приобретают новый блеск, новую прелесть в моих глазах. Жаль, очень жаль, что мостик так короток! Минута – и мы уже прошли мостик, мы уже на леваде. Минута – и гладкая, нежная рука Бузи выскользнула из моей руки – и солнце, и небо, и поле, и речка, и лес потеряли весь свой прежний блеск и прелесть в моих глазах.