Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести Страница 75

В Болоньо, примерно через неделю после описанного, приехал еврей Мурцук из Сирака. Он искал почтенного Тэвишкеша по какому-то важному и срочному делу, но тот все еще не вернулся домой.

— Уехал хозяин-то мой, — жаловалась жена Тэвишкеша, как раз месившая тесто. — Ох-хо-хо, где-то он теперь! Занемог ведь хозяин наш, бывает, чуть не задохнется от кашля, до судорог прямо… Как только душа у бедного не выскочила… а по ночам жар большой, уж так иной раз лицо распалится, голубчик мой Мурцук, что твой утюг, а грудь ходуном ходит, как добрый мех в кузнице. А тут как раз доктор прибыл к его благородию господину управляющему. Пошла я за ним. Пришел доктор, осмотрел его, и тут же высказал свой приговор. Здесь, говорит, большая беда, надо бы, говорит, легкие переменить, а как это невозможно, пускай хотя бы климат переменит; сию же минуту, не медля ни одного часа, пускай садится в тарантас и, сколько бы это ни стоило, едет без передышки в ту сторону, куда ласточки улетают, и остановится лишь у моря или в Татрах, где на соснах рябчики сидят, — словом, надобно ему в такое место уехать, где сосны растут, и недельки эдак три прожить там, не то воспаление легких и смерть. Тут отец наш перепугался, запряг, поехал и вот теперь уже шесть недель сорит где-то деньгами. Ох, уж мне эти доктора! Разве у них есть совесть? Боже ты мой, что станется с этим светом, скажите вы мне? Пришла беда — открывай ворота: мало того, что колеса вечно приходится крепить, а тут на тебе — еще и легкие укрепляй!

— А вы, часом, не знаете, куда он поехал? Я бы написал ему, — запричитал сиракский еврей.

— Не знаю я. душа моя Мурцушка, — ответила жена Тэвишкеша, — потому как он ничего не сказал, когда уезжал. Знаю только, что бедняжка где-то коротает лето.

1908

ФЕРЕНЦ РАКОЦИ ЖАЛУЕТ В ДАР

 Перевод И. Миронец 

Во время памятного Сословного собрания в Шарошпатаке в 1708 году * достопочтенный Миклош Берчени — правая рука князя — шестого декабря по случаю дня своего рождения устроил пир на весь мир, где было истреблено великое множество вин и съестного, так что на другой день, седьмого декабря, даже сессия не состоялась, поскольку большая часть представителей сословий занемогла. Между тем произошло любопытнейшее событие: приволокли в цепях предателя Имре Безередя, за удалую голову которого с той минуты никто не дал бы и ломаного гроша.

На этом пиру заболела и сама госпожа Берчени, урожденная Кристина Чаки, особа весьма сладострастная и податливая, «foemina luxuriosa et mollis»[43], как отметил в своей, сохранившейся в библиотеке реформатской школы, рукописи учитель Янош Чечи. Но тут же надобно сделать оговорку: господин Чечи лицо пристрастное, ибо он был сильно обижен на весь род Чаки, поскольку Иштван Чаки расквартировался в его доме и за время сессии основательно попортил в нем все, даже попалил заборы.

Владетельный князь был весьма расположен к графу Берчени и чрезвычайно умело потворствовал его тщеславию, единственной слабости этого знаменитого своей отвагой человека. Берчени и сам признавал это и годом раньше, на одном пиршестве в Кашше, когда кто-то спросил его, смог ли бы он покинуть Ракоци, сказал:

— Нет на свете тех сокровищ, за которые я оставил бы Ракоци, но взгляни он хоть раз на меня косо — и не видать ему больше Берчени.

Вот Ракоци и был неиссякаем в милостях к его персоне. И теперь, когда госпоже Берчени нездоровилось, он — иной раз и дважды на день — инкогнито покидал свой расположенный на территории крепости дворец, чтобы лично справиться о ее самочувствии, отчего, разумеется, больной легче не становилось, хоть он и захватывал с собой различные пилюли и снадобья, зато супругу ее такое внимание князя льстило.

А ведь эти визиты были, наверное, в тягость властителю, так как, к слову сказать, город Шарошпатак был достоин своего честного названия *, и по его улицам в дни зимней оттепели была такая распутица, что ночному сторожу приходилось объезжать город на телеге, запряженной четверкой волов, чтобы он мог ежечасно выкрикивать время ради удобства и спокойствия высоких и высочайших особ — ибо даже самые малые из тех, что расквартированы были в городе, имели чин не меньше офицерского; лучшие квартиры получили главный гофмейстер Адам Ваи, главный распорядитель барон Иштван Сегенеи, supremus foedinarum administrator[44] Готфрид Хелленбах, посланник кайзера Габор Толваи, прибывший из Вены для мирных переговоров, juris oeconomici praeses[45] Ференц Клобушицкий, generalis campi mareschallus[46] Шандор Кароли, прибывший прямо из блистательной Порты посол Янош Папай и другие по-разному титулованные магнаты. Даже посланцы комитатов (тоже шишки немалые) были расквартированы уже лишь в окрестных селах. В Шарошпатаке расположилась только самая крупная знать, да и то не всем хватило места. Речь-то ведь идет не о каком-нибудь непритязательном сборище неприхотливых людей, у которых, кроме господа бога, да плаща, да баула и нет ничего — венгерский барин и в преисподней барином останется. Один только Иштван Чаки привез с собою восемьдесят прихлебателей с прислугою вместе и занял целую улицу; Шандор Кецер, кроме челяди своей, свору гончих прихватил, а барон Иштван Сегенеи — свой постоянный цыганский оркестр, двух иезуитских монахов да придворного шута.

Зная все это, умный человек смекнет, сколько же бездельников сопровождало в таком случае Берчени, а уж о самом князе и говорить нечего, — словом, о том, чтоб и Берчени разместить во дворце, не могло быть и речи. Пришлось выселить из квартир главного управляющего княжеских владений старого Матяша Надя вместе со всеми прочими служащими имения, и здесь, возле самого дворца, разместить Берчени соответственно его сану.

Именно эта близость и сделала посещения князя, о коих уже было упомянуто, столь обременительными для него: ведь смешно было бы проделывать эти несколько шагов верхом или в экипаже — вот и приходилось ему влезать в свои тяжелые охотничьи сапоги, натягивать большой медвежий полушубок и, как простому смертному, в грязи до колен топать через двор вместе со своим любимым пажем Яношем Ибрани, несшим под мышкой «аптечку».

Каждый день выходя из дворца и потом возвращаясь, князь приметил у входа в крепость старую чету, крестьянина и крестьянку, одетых бедно, но опрятно. На голове у мужчины была овчинная шапка, на ногах — постолы. Одет он был в грубошерстные некрашеные штаны и так называемую поддевку; дополняла наряд болтавшаяся на боку котомка. Верхнюю часть тела женщины защищал от холода поношенный кожух со следами некогда вышитых на нем тюльпанов, голова была повязана толстым серым платком, из-под которого едва виднелось ее морщинистое, но смышленое лицо; черные со все еще моложавым огоньком глаза сверкали живо, как у ящерицы, все вокруг подмечая.

— Будь она мужчиной, — заметил как-то князь, снова увидев караулившую кого-то у ворот крестьянку, — можно бы подумать, что это шпион лабанцев *.

— А что, если в юбку наряжен мужчина? — усомнился паж.

— Да ну, просто подаяния ждет, только и всего. Дай ей на обратном пути серебряный да спроси, по какому делу пришла.

Так и сделал паж, возвращаясь. Старики как раз сидели у ворот на камне и завтракали, доставая еду из сумы; скудный же это был завтрак: лук да хлеб черный. Паж прошел вперед и бросил в передник женщине серебряную монету.

Та взяла ее и тут же вернула.

— Не милостыни я тут дожидаюсь, барич, а правды, — сказала она, как бы выговаривая ему, твердым и смелым голосом.

— Что вы называете правдой, тетушка?

— Мне нужно пресветлого князя повидать.

— Гм, это не так-то легко.

Да, это было нелегко. У тогдашних всесильных властителей еще не было заведено давать аудиенцию. Они были земными богами, доступ к которым имели только избранные. Теперь от бедняка лишь синее небо так отдалено, как в то время какой-нибудь правитель, — и мог он все ноги исходить, так и не добравшись до властелина. Случались, правда, уже и в те времена искавшие популярности правители, которые останавливались на улицах, выслушивали простых граждан, рядовых солдат, крестьян, — словом, желали стать притчей во языцех. Впрочем, таким был один только Генрих IV. Ракоци же особенно заботился о том, чтоб держать от себя людей на почтительном расстоянии. Он знал венгерский характер. Знал, что только тогда сможет сохранить свой авторитет среди вельмож, с коими связан бесчисленными родственными узами, если останется на недосягаемой для всех высоте, в полумистическом тумане, меж молний и туч, если он будет не просто властелином, но сверхвластелином.

— Трудно, трудно, барин молодой, — согласилась с пажем старуха, — потому как у меня в кармане всего только два талера. Я уж сулила их стражнику, да ему, видно, это показалось мало, не пустил меня, чертово отродье, прибери его дева Мария. Эх, кабы было у меня чем позолотить ему руну…