Южный ожог - Александр Александрович Тамоников Страница 15

«Как зэки на зоне, – пришло в голову Шубину неуместное сравнение, – представляясь, называют номер статьи и впаянный срок».

– Вопрос правомерный, – допустил Глеб. – Уверен, тебе знакомы слова: интуиция, опыт, проницательность.

– Да, безусловно. – Боец сглотнул. – А давно вы на фронте, товарищ капитан?

– С июня сорок первого. Смоленск, Вязьма, Москва, Ржев, Сталинград. Два незначительных ранения, контузия. Еще вопросы есть?

– Никак нет, товарищ капитан.

Все сказанное легко проверялось. Ни о каком беспочвенном бахвальстве речь не шла. Логично прозвучал бы вопрос: а какого хрена вы еще живы? Ответить на него Шубин не смог бы. Карман у красноармейца подозрительно оттопыривался. Глеб кивнул на него:

– Что там у тебя?

Ярцев покраснел как рак, показал уголок потрепанной малоформатной книжки. Шубин вынул ее, перелистал.

– Сергей Есенин, стихи, товарищ капитан… Это моя книжка, каюсь, не сдал в библиотеку, но, когда вернусь с фронта, обязательно сдам…

Хохотнул стоящий рядом боец, но спохватился, сделал страшные глаза.

– Ну-ну, – ухмыльнулся Шубин, возвращая книжку владельцу. – Любим похабников и скандалистов, товарищ Ярцев?

– Так это у него для отдыха души, товарищ командир, – подал голос Зиганшин.

– Зиганшин, два наряда. Бандурин тоже.

– А мне за что? – расстроился Бандурин.

– А вот за это…

Солдаты задыхались от смеха, Зиганшин и Бандурин надулись, Ярцев пылал как маков цвет. В принципе, эти люди Шубину нравились. Знакомство с личным составом продолжалось.

– Фамилия?

– Калманович… Ефрейтор Калманович, Витебск, – вытянулся рослый боец с землистым лицом.

– Почему карандаш в руке? – спросил Шубин.

Парень усердно прятал упомянутый предмет в рукаве, как абрек нож.

– Письмо родным писал, товарищ капитан, – объяснил красноармеец. – Они в эвакуации, в Елабуге живут.

Семья у кормильца оказалась большая: жена, двое маленьких детей, теща с тестем…

– Красноармеец Панчехин, – вытянулся статный солдат с голубыми, какими-то лучистыми глазами. – Призван из Новгородской области, с сорок второго года в разведке.

– Тоже женат?

– Никак нет, товарищ капитан, зряшное это дело… – Боец помедлил. – А в войну и вовсе глупое, даже вредное. Вот убьют Калмановича, и такая куча народу останется ни с чем…

Калмановича такая постановка вопроса не устроила – он осуждающе покосился на товарища.

– Девушка хоть есть, теоретик?

– Была, товарищ капитан, расстались.

– Навсегда и во веки веков, – утробно прозвучал голос с левого фланга. Терять Зиганшину уже было нечего. Напрягся Бандурин, безвинно страдающий из-за этого охламона.

– Сержант Бойчук, – с хрипотцой выдавил осанистый малый с будто вытесанной из камня квадратной челюстью. – Был замкомвзвода… пока не убили комвзвода Митрохина и комроты капитана Ломакина.

– А сейчас сложил с себя полномочия и лениво смотришь, как опускается вверенный личный состав? – Шубин с иронией смотрел ему в глаза.

Сержант нахмурился. Возразить было нечего.

– Вы правы, товарищ капитан. Но люди дико устали. Мы потеряли при штурме завода двенадцать человек, в основном потери безвозвратные. Люди просто падали от усталости. Постирали все ноги, последние полста километров шли пешком… кроме Зиганшина и Старостина. – Сержант вяло усмехнулся. – Они прокатились на орудийном лафете… Мы находились у этих бараков, когда прибыл майор Елисеев из штаба дивизии, приказал здесь обустроиться и ждать дальнейших приказаний. Сегодня четвертый день. Раза три приезжала полевая кухня, кормили кашей. Вчера вечером закончился последний сухой паек…

– Сержант Егоров, призван из Томска, – отрекомендовался второй младший командир. – Плотнее и ниже Бойчука, с внимательными глазами, один из немногих в коллективе, кто регулярно брился.

– Есть в подразделении другие младшие командиры?

– Никак нет, товарищ капитан, только мы с Бойчуком. Двое в госпитале, остальные погибли.

Рослый ефрейтор-кавказец настороженно следил за Шубиным. Еще один из непокорных? У представителя одной из кавказских национальностей был гордый орлиный профиль, вызывающий взгляд, и в остальном он смотрелся внушительно.

– Исмаил Велиханов, ефрейтор, – с сильным акцентом и какой-то неуместной важностью сообщил военнослужащий. – Из Бамута.

– Откуда? – не понял Шубин.

– Как откуда? – удивился красноармеец. Видимо, Бамут был центром притяжения гордых и храбрых людей, и только невежды о нем не знали.

– Чечено-ингуш он, товарищ капитан, – объяснил за бойца сосед по строю – русоволосый, с высоким лбом и насмешливыми глазами. – А я Старчоус, Хабаровский край, окончил милицейскую школу, в РККА с сорок второго года, отобран в разведку майором Москалевым в декабре прошлого года, прошел курсы, так сказать, «молодого диверсанта».

– Тоже стишки почитываешь? – смерил его подозрительным взглядом Шубин.

– Никак нет, товарищ капитан. – У бойца заблестели глаза. – Зачем читать, я их и так наизусть знаю.

– А у тебя что там? – У уроженца славного города Бамута подозрительно оттопыривался левый рукав. – Тоже карандаш?

Велиханов сделал отсутствующее лицо. Оживились стоящие рядом красноармейцы. Велиханов неохотно показал содержимое рукава. Нож был устрашающих размеров, с широким закаленным лезвием, прятался в кожаном чехле внутри рукава и явно предназначался не для заточки карандашей. Это было как-то не по уставу.

– Не отдам, товарищ капитан, – замотал головой боец и даже испугался. – Стрелять будете – не отдам. Нехорошо это…

– Не отдаст, товарищ капитан, – подтвердил Старчоус. – Это для них как хозяйство свое отрезать, а потом на танцы пойти в общежитие ткацкой фабрики. То есть смысла нет. Они такие. Вдруг придется кого-нибудь зарезать, а чем?

Присутствующие развеселились. Снова сострил Зиганшин, выбывший из центра внимания. «Гордый сын Кавказа» шумно засопел, надулся. Парень, судя по всему, был незлой, но национальные обычаи соблюдал, за что подвергался дружескому подтруниванию.

– Если что, у него еще один нож есть, товарищ капитан, – сдал товарища стоящий за спиной кавказца боец. – Кинжал всегда на поясе, готов к бою. Вдруг с первым что-то случится?

– Да не слушайте вы их, товарищ капитан, болтают разное, – фыркнул Велиханов. – Они же знают, я и мухи не обижу, да? Пусть хоть душу вывернут, все равно не сорвусь. А вот врагу от меня достается, многие уже пожалели, что родились…

Шубин шел вдоль строя, подавляя улыбку. Лица сменялись, как картинки в калейдоскопе. Молодые, не очень, снулые, улыбчивые, перспективные, «глухие». Красноармейцы Лобов, Шеин – у обоих почетное крестьянское прошлое: строили колхозы, выращивали хлеб для закромов Родины. Карамышев и Сенченко – представители рабочего класса: один катал металл на уральском металлургическом комбинате, другой трудился на николаевском судоремонтном заводе. Ефрейтор Млынский, красноармейцы Антонов, Конченый…

– Чего? – не понял Глеб. – Фамилия, говорю, какая, а не уголовная кличка?

– Не сидел, – буркнул мрачноватый приземистый крепыш с каким-то темным лицом. – Из детдома в тридцать четвертом вышел с такой фамилией. О своем детстве и настоящей фамилии ничего не знаю.

– Бывает, – посочувствовал Глеб. – Не любили тебя в детдоме, и пятерки по поведению ты вряд ли получал. Ладно, не обижайся, я должен был спросить. – Он поднял