Сергей Андрианов - Рассказы Страница 19

Вот и сейчас он подошел неспроста. Лукьянов догадывался — прибористы нажаловались. Но Скоков скажет об этом не сразу. Начнет издалека, чтобы не обидеть техника. Как, мол, у тебя, Иван Дмитрич, с моторами? А что с моторами — работают. На то и глаза да руки у него. Иной раз и соседу помогает. Видит однажды, нервничает тот, никак не поймет, что с мотором. Опыта у него поменьше, молодой.

— А ну запусти, — попросил Лукьянов и отошел в сторонку. Лицо у него сперва напряглось, а потом засияло. — Выключай. Пятый цилиндр смотри…

Проверил сосед пятый цилиндр и ахнул: Лукьянов попал в точку. Все равно что музыкант по слуху определит фальшь какого-нибудь инструмента в оркестре.

Инженер это знает, но начнет все равно с моторов. У Лукьянова в глазах блеснут хитроватые искорки. Куда тут денешься… И сам признается:

— Да вот с прибористами приходится воевать. Заладили: у Лукьянова вроде мания такая, приборам не доверять. Будто не знают — самолет на край света летает.

Скоков молчал. Лукьянов делал вид, что очень занят, а краешком глаза — на инженера: что-то он выскажет ему теперь? Лукьянову продолжать разговор не хотелось, и он добродушно махнул рукой:

— Да разве с ними столкуешься!

Но Скоков все же сказал:

— Ты, Иван Дмитрич, прибористов без нужды не задерживай.

Так и знал, нажаловались. Лукьянов озабоченно поглядел на Скокова.

— Для них же это я, товарищ инженер. Чтобы душа не томилась, когда самолеты на задании. Моторчики послушал — и спокоен, а компасы, прицелы — чистые бестии. Им слепо верить нельзя.

Простодушие Лукьянова обезоруживало инженера. Ну что тут скажешь? Скоков ценил его за любовь к авиационной технике. Знаком с ним давно, еще с Дальнего Востока. Правда, служили они в разных полках, да и должности были разные. Скоков прибыл из технического училища, а Лукьянов первый год на сверхсрочной.

Случилась в то время у Лукьянова одна история. И горестная и смешная. О ней узнал весь авиационный полк, и по этой причине старшина даже просился в другой гарнизон.

Все началось с того, что Лукьянов остался на сверхсрочную службу. Время было тревожное, а эскадрилья нуждалась в таких, как он, специалистах. Работа на самолете Лукьянову пришлась по душе, и он остался, хотя дома ждала истосковавшаяся по нему жена. И полетели тогда к ней письма. Край, конечно, он расписал своей Груне во всех красках. Год-другой поживешь — как дерево прирастешь. Хотя новичкам любил при случае напомнить: на Дальнем Востоке лето как лето, а зима тринадцать месяцев.

Груня дальше своей деревни никуда не ходила, а тут сразу — Дальний Восток. Приехала не одна, а со своей мамашей. Лукьянов думал — веселее ей будет, пока пообвыкнет на новом месте.

Это уж потом он сообразил, что тещу-то взял напрасно. В военном городке все было не по ней, и она стала подбивать дочь уехать в родной колхоз. Там ее зять Иван Лукьянов был известным на весь район трактористом. Портрет в газете печатали. А теперь он кто? Механик авиационный. Да их тут пруд пруди, этих механиков! Держится за свой самолет, будто на седьмое небо попал. А не видит, что из-за его здешней работы Груня сохнет.

Разговоры такие пошли день за днем. И от них не было ему покоя. А так просто не отмахнешься: жена! Аэродром тянул его к себе, как родной дом. Лукьянов знал, что от самолета он никуда не уйдет. Не уедет из полка, от друзей, с которыми не мог расстаться. К чему душа лежит, к тому и руки тянутся.

Долго он думал, как растопить лед в семейных отношениях. Лукьянов, конечно, тогда сглупил, но уж очень надоели ему тещино ворчание и уговоры жены. Пришел как-то с аэродрома поздно и, раздевшись, долго топтался в прихожей.

— Ужин остывает, Ваня, — позвала его Груня.

Ни слова не говоря, Лукьянов степенно прошел к столу. Груня устроилась напротив, жалостливо подперев кулачком подбородок. Лукьянов знал — выпьет она полчашки чаю и потихоньку начнет семейную беседу. Оскомину ему набила эта старая песня. Лукьянов упорно молчал, и жене это не нравилось.

— Ты что, оглох, что ли, у своего самолета или онемел? Слова от тебя не дождешься.

Вместо ответа Лукьянов прищурил глаза и медленно поднес палец к губам:

— Тсс…

При этом с таким видом кивнул в сторону прихожей, что у Груни мурашки по спине побежали. Она на цыпочках прошла к двери и приоткрыла занавеску.

— Ваня, что это? — испуганно и почти шепотом спросила Груня.

— Разве не видишь? Бомба!

Теща вскрикнула и судорожно прикрыла ладонью рот. У Груни выступили на глазах слезы. В прихожей, опираясь на металлический стабилизатор, действительно стояла бомба. Женщины остолбенело смотрели на нее.

Придя в себя, Груня припала к мужу и с болью спросила:

— Ваня, что ты надумал?

— А то… Услышу еще одно слово о тракторе и деревне, о портрете в газете — взорву бомбу.

— Мы же погибнем, Ваня.

— Лучше погибнуть, чем каждый божий день слушать: «Тебя все знали в районе…»

С того вечера наступил в семье мир и покой. Домашние ходили тихо, говорили полушепотом. А когда на глаза попадала бомба, охали и вздыхали. Теща теперь стала величать зятя Ванечкой. К прежним разговорам не возвращались. А если случайно срывалось какое нежелательное для Лукьянова слово, он оборачивался к двери. Все спохватывались и замолкали.

Однако семейный мир длился недолго. Пришел раз Лукьянов с аэродрома, замерз, куртка колом стоит, лицо обожгло ветром, горит, брови — что у деда-мороза.

— Чайку бы горячего, всего насквозь пронизало, — сказал он.

Но слова его прозвучали, как в пустыне. Никто на них не отозвался. Глядит и не узнает своих домашних. Теща мечется из угла в угол, делает вид, что прибирает комнату. Груня смотрит на него так, будто впервые в жизни видит.

— Чайку бы, — неуверенно повторил Лукьянов. Смутное предчувствие не обмануло его. Груня решительно ступила ему навстречу:

— Ну так когда бомбу взрывать будешь — сейчас или погодя?

— Пусть взрывает, — донесся из соседней комнаты тещин торжествующий голос. Она не утерпела, разузнала про бомбу. — Незаряженная, она все равно что камень. Колуном бей — не взорвется.

С этими словами женщины ринулись в прихожую. Распахнули наружную дверь и столкнули бомбу вниз.

— Вон твоя бомба…

Сперва Лукьянов услыхал глухой удар об пол, гремучий звон ведра, которое тоже летело вниз по ступенькам, а потом встревоженные голоса выбежавших в коридор соседей. Он одиноко сидел за столом, на душе было до того муторно, что хоть сам падай с лестницы.

Вызвал Лукьянова инженер эскадрильи. Не ругал, а только спросил: как жизнь? А что жизнь… Она у него что луна: то полная, то на ущербе. Инженер об этом знал, потому и мягко с ним обошелся. Но такое сказал, что и по сей день то стыд жжет душу, а то смех разбирает: «Ты вот что — перестань водевили в семье разыгрывать!»

Теперь Лукьянов служил в другом полку. В сорок первом году Скоков перекочевывал со своим эскадрильским имуществом с одного аэродрома на другой. Там и встретил Лукьянова. Тот сидел в лесу, приткнувшись к дереву, что-то шептал, пить просил.

— Ранен, старшина? — спросил Скоков.

— Царапнуло. Моя промашка… Не успел укрыться, под бомбы угодил.

— В госпиталь надо.

— Не стоит, товарищ инженер. — Наверное, старшина тоже разглядел у Скокова знаки различия или узнал его в лицо. — Царапнуло, видать, основательно. Вот сумку, если можно, возьмите, а меня не надо. Не довезете. — Старшина сделал неловкое движение, чтобы показать, что сумка, о которой он говорит, находится под ним. Он смотрел на Скокова затуманенными глазами. Инженер двоился и пропадал, но старшина продолжал шептать: — Меня не стоит, а сумку возьмите…

На лесной дороге показалась санитарная машина. Везли раненых.

— Возьмите еще одного, — сказал Скоков, остановив машину. — Из окружения человек вышел. Авиатор. Возьми…

— Некуда, товарищ старший лейтенант, — ответил водитель. Он был небритый и очень усталый. Ему жалко было бросать раненого, а взять его — места нет.

— В кабину, браток. Старшину взяли.

На аэродроме Скоков вспомнил о сумке. Раскрыл и ахнул: там технический инструмент. Старшина выносил его, будто золото, из окружения. Шел лесами, болотами. Под обстрелами и бомбежками. Полтораста километров. Сам пострадал, а вынес.

— Вот это человек… — сказал, ни к кому не обращаясь, Скоков.

— Кто? — спросил солдат, который был с инженером.

— Старшина.

— Товарищ инженер, очень уж он на Лукьянова смахивает.

— Какого Лукьянова?

— Дальневосточника. В соседнем полку служил. Помните, тещу хотел взорвать?

Лукьянова Скоков разыскал в ближайшем госпитале. Тот скоро поправился, и стали они служить в одной эскадрилье. Зимой полк получил новые самолеты, тяжелые бомбардировщики. На них экипажи летали в глубокий тыл врага. Днем Лукьянов заправлял корабль бензином, пополнял боекомплект, подвешивал бомбы. А вечером, когда нарождались звезды, лихо брал под козырек: