Андрей Марченко - Терракотовые дни Страница 2

Первая мина упала сзади и будто бы справа. Просто ляпнулась в грязь. Кто-то подумал: может быть повезло?.. Но уже в грунте сработал вышибной заряд, выбросил мину в воздух, и она взорвалась на высоте двух метров. На землю посыпался град раскаленных осколков.

Люди вжимались в землю изо всех сил, и старшина понимал — нет такой силы, чтобы поднять людей в атаку и преодолеть последние десятки метров до немецких окопов.

Кого-то взрывом оторвало от земли и бросило на колючую проволоку. Кто-то кричал.

— Твою мать, твою мать, твою… — подбадривал себя старшина и, перебирая локтями, пополз прочь, туда, откуда он явился.

Метров через тридцать поднялся на четвереньки, еще через десяток метров побежал. Ему будто стреляли вслед, но каким-то чудом он уходил…

Он свалился в то же пулеметное гнездо, в котором был при наступлении. Затем поднялся, осмотрел поле боя: немцы еще стреляли, но, скорей, для порядка. Вроде бы в контратаку они не шли, и, возможно, будут рыхлить землю минометами до утра, и лишь потом вернутся на передний край.

— Такие дела, братишка, — прошептал старшина убитому немцу.

Батальон боевую задачу не выполнил. И то, что майора убили, это, вероятно, лучше для него. Может, под трибунал бы не отдали, но крови бы попили. А вот его, старшину, возможно, пристрелит политрук прямо в окопе, объявив его бежавшим с поля боя.[1]

— Да, политрук наш еще та скотина… — сказал старшина все тому же немцу.

Немец остался безучастным. Сапогом старшина тронул щеку убитого — так и есть, сломал ему шею. Хороший удар — ничего не скажешь…

Вдруг кто-то застонал.

Старшина сперва подумал, что это немец-пулеметчик, в которого майор всадил штык. Попытался добраться до первого номера, чтоб добить и его, но оказалось — майор жив.

Старшина стащил его в гнездо. Майор был без сознания. Выглядел он препаршиво: гимнастерка почернела от крови, на губах проступила пена. Ран было как минимум пять. Пять жестоких, сквозных отверстий. Иногда человеку хватало и одного, чтоб отправиться на встречу с предками. А этот был жив. Все еще жив…

— Ну что с тобой делать?

Старшина разорвал свой санитарный пакет и запихал его под гимнастерку. Пакет майора тоже вскрыл и затолкал его тому за спину. Конечно, не перевязка, но сойдет.

Он осмотрелся еще раз: бой почти затих.

Конечно, ожидать утреннего появления немцев резону не было. Идти к своим? А как же политрук?..

А что если захватить майора? Он все равно не жилец, но это, конечно, меняло дело: получалось, что он вынесет командира из-под огня. Ну, или тело командира. Опять же — если немцы начнут стрелять, раненый прикроет ему спину…

Майор был не так уж и тяжел, страх гнал старшину, толкал его в спину, и совсем скоро он был в своем окопе.

Там его уже встречали. Пистолет политрука был в кобуре, но кобура оставалась расстегнутой, было видно рукоять револьвера. «Наган» — оружие в бою так себе, немногим лучше кастета. А вот пустить пулю в лоб ближнему — ничего, сойдет…

— Кого это ты прешь? — спросил политрук.

— Это товарищ майор… Командир батальона… — ответил старшина, пытаясь отдышаться.

Старшина свалил раненого на бруствер. Стал глотать воздух, словно только вынырнул с многометровой глубины. Будто бы стал начинаться дождик. Или старшина его раньше не замечал?

— Зря нес, — заметил политрук. — Он, вероятно, не жилец…

— Он — герой, — стал защищать свою ношу старшина. — Сам подавил пулеметный расчет, закрыл амбразуру своей грудью…

О том, что второго номера пулеметного расчета он сбил сам, старшина отчего-то умолчал.

— Что там происходит? — кивнул политрук в сторону немецких позиций.

— Попали под обстрел минометов. Прыгающие мины… Мины-лягушки.

— Что за чушь? — удивился политрук. — Мины не могут прыгать. Они что, резиновые?..

А ты сходи, посмотри, — подумал старшина и чуть не ляпнул этого вслух. Но тут в разговор вмешался майор, сделал это единственным возможным для него способом — по грязи начал сползать в окоп.

— Ладно, тащи в госпиталь. Может, еще успеешь живым донести…

— Дайте кого-то в помощь!

— Да ты что! Санитаров всех убило, а у меня каждый штык на счету! А если немцы в контратаку пойдут.

А, действительно, вдруг пойдут? — подумал старшина…

И понес майора дальше, по переходам. Где-то за его спиной все еще ухали минометы. Но звук был далекий и глухой. Он уже не пугал, а, наоборот, успокаивал: смерть осталась позади…

А раненый хрипел на плече. По бушлату текла кровь, она мешалась с дождевой водой и лилась на землю. Старшина и представить не мог, что в одном человеке столько крови.

— Да когда же ты сдохнешь, — бурчал он раненому. — Мне что, больше таскать нечего.

Но когда он откинул полог санитарной палатки, раненый был все еще жив. В уголке врач попивал чаек.

— Принимайте дохлятину…

— Вали на стол… — ответил врач, допивая одним глотком чай.

Старшина свалил груз с плеч.

— Осторожней! — окликнул его доктор. — Не дрова ведь. Живой человек.

— Я его уже хрен знает, сколько на себе тащу…

Врач подошел к столу, одним жестом взрезал рубашку.

— Мда… Где же его так, сердешного…

— Тут рядом место есть одно. Могу показать…

— Можешь не мешать? Там в уголке ведро со спиртом… Угощайся. Только, смотри, не упейся. Похмелять не буду.

С шеи раненого врач срезал скальпелем медальон, отер с него кровь. Открыл, выбил бумажки. Как он и полагал, майор был предусмотрителен: среди прочих данных значилась группа крови.[2]

Врач кивнул, позвал санитара, затребовал банки с консервированной кровью. Майору решительно везло по жизни: группа у него была обыкновеннейшая, заливать можно было хоть воду из лужи.

Доктор принялся за работу, будто бы не спеша, но вместе с тем решительно, уверенно. Он уже заштопал-перевязал за сутки почти целый взвод.

А до полуночи было еще далеко.

В палатке было тепло, в кружке старшины плескался не самогон, не наркомовские сто грамм водки — чистый спирт.

Ну а то, что крови по локоть, так нешто мы к крови непривычные?

Наконец, доктор закончил зашивать, отошел помыть руки. От рукомойника бросил:

— Видно, что смелый, отчаянный человек… Был. Жаль, конечно, — все равно помрет.

Потом, омыв руки, нацедил и себе в мензурку спирта, вернулся к раненому, провел рукой по старым, но, без всякого сомнения, пулевым шрамам.

— Хотя, кто его знает: крепок курилка. Где это его так разукрасило? Финляндия? Испания?

— Не знаю, — покачал головой старшина, — я с ним две недели…

Больше в ту ночь никого не принесли. Немцы не пошли в контратаку, никто не полез за солдатами погибшего батальона — раненые один за одним умирали на ничейной земле.

Отдежурив до полуночи и дождавшись смены, врач пошел спать. Придя утром в госпиталь, с удивлением обнаружил, что раненый майор жив, хотя и не приходил в себя.

Врач пожал плечами и завел на него карточку: майор Н. К. Гусев. Записал диагноз, эпикриз, состояние: «стабильно тяжелое».

Покамест, оставим раненого на больничной койке.

Может, пригодится еще?

В ту ночь в тюрьме мало кто спал.

Даже те, кто уже решился, часто просыпались, прислушивались к тюремному перестуку — а вдруг какая новость промелькнет. Кто уходит, кто остается.

Колеснику же этот шум мешал спать. Для себя он решил — идти. Это не сильно походило на ожидаемое чудо, но иного пока не предвиделось.

Но он ни с кем не делился своими мыслями, других тоже не слушал.

На следующее утро капитан лично пожал ему руку:

— Ты, Серега, хоть и бандит, но наш, советский, сознательный…

Из всей тюрьмы не пошло на фронт человек десять. Среди них был тот, кто вчера кричал, что он не хочет умирать и что он не виновен. Так это или нет — никто не узнал. Вести оставшихся на этап было некому и потому, перед уходом их расстреляли прямо в камерах.

Оружие выдали не всем. Колеснику повезло — ему досталась древняя винтовка. Сжимая ее цевье, Серега затосковал по своему «браунингу», сброшенному во время погони в какую-то канаву.