Дитер Нолль - Приключения Вернера Хольта Страница 24

Кирш чуть не подавился хлебом, который тайком дожевывал. Силясь разгадать значение звездочки на серебряных погонах незнакомца, он отрапортовал:

— Кирш, господин фельдфебель!

— Сожалею. У нас фельдфебеля зовут вахмистром. Итак, еще раз: фамилия?

— Кирш, господин вахмистр!

— Крайне сожалею! Кто же вы — водолаз, врач-гинеколог или тюремный служитель?

Вольцов отважился на ухмылку прямо в лицо начальнику. Тот слегка поднял брови. Кирш отрапортовал в третий раз:

— Курсант Кирш, господин вахмистр!

— Вот это хорошо! — просиял начальник. Хольт смотрел на него не отрываясь. — Хвалю! Я вас запомню! Но единицы вы не получите, вы только на третий раз ответили как нужно. Удовлетворимся двойкой! — Он достал из-за борта мундира записную книжку и занес в нее отметку. После чего повернулся к Вольцову.

— Фамилия?

— Курсант Вольцов, господин вахмистр!

— Занятие отца, Вольцов?

— Полковник, господин вахмистр! Он пал…

— Ай-ай-ай, — замотал головой вахмистр. — Об этом вас никто не спрашивает, я этого не слышал! Скажите же скорее, чем занимается хотя бы ваш дядя, может, это больше подойдет.

— Генерал-майор, господин вахмистр!

— Час от часу не легче!

Хольт едва успел спросить себя, что же тут ужасного, как вахмистр с огорчением сказал:

— Вот видите, придется вам поставить плохо, а знаете, почему?

— Никак нет, господин вахмистр!

— Ваши товарищи, — он указал на стоявших вокруг юношей, — еще подумают, что я с вами церемонюсь, потому что дядя у вас генерал. — И он что-то снова записал себе в книжку. — Мне вас жаль, Вольцов! Вам у меня придется несладко. — Сказав это, он сунул книжку за борт мундира и обвел взглядом остальных юношей. — Моя фамилия Готтескнехт. Вахмистр Готтескнехт. Начальник учебной части… — Он сказал это с самым серьезным видом. — Те, кто меня знает, — продолжал он, — говорят, что я и в самом деле слуга господень[5] , но тот, кто вздумает здесь важничать и задаваться, пожалуй, скажет, что я чертов слуга.

Он прошелся по комнате.

— Я никогда не ругаюсь, но зато так и сыплю отметками — от единицы до шестерки, как в школе. У кого наберется пять единиц кряду, тот получает увольнительную вне очереди. Впрочем, это случается редко.

Он остановился против Холлта, смерил его глазами и спросил:

— Фамилия?

— Курсант Хольт, господин вахмистр!

Готтескнехт достал книжку и записал.

— Занятие отца?

— Инспектор продовольственных товаров, господин вахмистр! — осторожно ответил Хольт.

— Вот это здорово! Пошлите ему здешнего сыра, так называемого гарцского, говорят, в него кладут гипс и… еще какую-то дрянь, чтобы больше вонял.

Хольт так и прыснул, за ним Гомулка и Вольцов, остальные смущенно переглядывались. Вахмистр расцвел.

— Вас в самом деле насмешила моя шутка? Получайте за это отлично! — Он осведомился у Гомулки, как его фамилия, и записал. — У меня полагается смеяться. Но кто смеется невпопад, тому я ставлю плохо. Кто совсем не смеется, получает очень плохо — за трусость! Гомулка, занятие отца?

Гомулка нерешительно помедлил:

— Непременный член суда, господин вахмистр!

— Судья? — насторожился Готтескнехт.

— Никак нет, господин вахмистр, адвокат!

— Ну, это вам повезло! Сыновьям высокопоставленных лиц у меня не до смеху. — Он направился к двери. — Два человека за мной! Получите веники и одеяла. Приведете в порядок казарму, потом можно и пошабашить.

Рутшер и Бранцнер пошли за ним.

— Что ты о нем скажешь? — спросил Хольт Гомулку.

— Комедия, чистейший балаган, — сказал Вольцов. — Разве ты не видишь, что он представляется? А в душе он зверь!

К тому времени как Надлер со своими людьми ввалился в коридор, уборка помещения была полностью закончена. У Надлера было кислое, обиженное лицо, зеленый шнур фюрера исчез с его мундира. Вольцов указал ему помещение напротив.

— Вы поступили не по-товарищески, — накинулся на него Надлер. — Почему нас не взяли?

— Кто откалывается от главных сил, должен нести все последствия, — пояснил ему Вольцов. А белобрысый Каттнер захлопнул дверь перед самым его носом.

— Наши растяпы, — рассказывал потом Рутшер, — сразу же налетели на Готтескнехта. Он всем им поставил плохо за то, что они явились после нас. Наддеру влепил очень плохо, з-з-з-зачем он нацепил на себя шнур фюрера, курсанту это не положено.

Хольт знаком вызвал Гомулку на улицу. Осторожно огляделся. Солнце уже садилось, и его багровый, подернутый дымкой диск повис над холмами. Широкая, посыпанная шлаком дорога проходила перед самым бараком и мимо еще четырех-пяти бараков, за которыми возвышался стадион. Правее, к северу, находилась огневая позиция.

От дороги решетчатые настилы вели к орудийным окопам. Друзья остановились перед одним из серых валов. Земля была насыпана на высоту в два метра; аккуратно обшитый досками ход сообщения вел зигзагом через укрепление.

Хольт вошел первым. Стены орудийного окопа были укреплены подпорами, пол посыпан шлаком. Вход в блиндаж зиял чернотой. Пушка была укрыта брезентовым чехлом, виден был только узкий ствол и станина лафета.

У пушки стоял плечистый худой малый в скромной серо-голубой форме без петлиц и нашивок, почти ровесник Хольта. На правом ухе у него сидел большой наушник, плотно прижатый резиновым кольцом, на шее висел ларингофон, выключатель которого был укреплен на груди зажимом. Он делал что-то непонятное. Приподняв брезент, он включил какой-то провод, поднес к свободному уху второй наушник, послушал внимательно, отложил второй наушник и, включив ларингофон, сказал: «Антон… взрыватель… порядок». Затем перелез через станину, приподнял брезент в другом месте, и непонятная игра снова повторилась. «Антон… азимут… порядок». Закончив эти манипуляции, он сорвал с себя синюю лыжную шапку, снял наушники и ларингофон и отнес то и другое в блиндаж. А потом сказал, глядя на Хольта и Гомулку:

— Ну?

— Мы только сегодня прибыли. Моя фамилия Хольт.

— Старший курсант Бергер, — незнакомый юноша слегка поклонился.

— Давно здесь? — спросил Хольт.

— Полгода.

Хольт вытащил из кармана сигареты. Они закурили.

— Что это ты сейчас делал? — поинтересовался Гомулка.

— Да все то же: проверка телефонной линии. Вечно одно и то же дерьмо. Три раза в день — утром, днем и вечером.

— Ну а вообще? Вообще у вас как?

— У нас здесь тишь да гладь, — сказал Бергер. — Живем день за день. Утром школьные занятия, после обеда служба.

— Ну а стрельба? Случается вам вести огонь?

— Какое там! Разве изредка залетит шальной разведчик. Стреляли мы, только пока обучались. По воздушному мешку.

— Да, невеселая перспективочка, — сказал Хольт. Бергер скорчил гримасу.

— Вы еще хлебнете горя — сами не рады будете. Вас здесь не оставят.

Хольт и Гомулка переглянулись.

— Объясни толком, куда это нас пошлют?

— Вы пройдете тут боевую подготовку, потому что в этой местности спокойно. Вы приписаны к 107-й батарее 3-го полка, мы к 329-й батарее 12-го полка. Вы к нам никакого отношения не имеете. Ваша подгруппа стоит в другом месте.

— Где же? — спросили одновременно Хольт и Гомулка.

— До сих пор стояла в Гамбурге. Но понесла там большие потери. Одиннадцать убитых, шестнадцать тяжелораненых.

Убитые? Тяжелораненые?

— А может, все это пустые слухи? — усомнился Хольт.

— Здесь есть люди, которых прислали, чтобы вас обучать, вахмистр и три ефрейтора. Спросите у них!

Хольт все еще не сдавался.

— Гамбург — пройденный этап. Там вряд ли еще предстоит что-то серьезное.

— То-то и оно, — согласился Бергер. Он затянулся сигаретой и с насмешкой посмотрел на Хольта. — Потому-то батареи и пополняются, а затем их пошлют в Рурскую область.

Хольт заметил, что его собственная рука, держащая сигарету, дрожит.

— Там вам дадут жизни, скучать не придется. Кельн и Эссен — первые города, увидевшие ночные налеты тысяч бомбардировщиков… Так что мирная жизнь имеет свои преимущества, — добавил Бергер.

— Зря ты людей пугаешь, — возразил Хольт. — Поживем — увидим. Никто не знает, что с ним будет завтра!

Бергер только улыбнулся.

— Как может батарея нести такие потери? — поинтересовался Гомулка.

— А вот накроет ее бомбовым ковром — от тебя мокрое место останется.

— Это что же, ночью было? Чистая случайность?

— Какая там случайность! Прицельное бомбометание! Ты думаешь, они там слепые? Когда наши клистиры начнут палить, на луне видно! — Он затоптал ногой окурок.

— Погоди уходить, — сказал Хольт. — Как ты думаешь, нас поставят к орудию или кого-нибудь возьмут на… на радиолокационную станцию?

— Радиолокатор, командирский прибор управления, дальномер, зенитная оптическая труба, телефон, — стал перечислять Бергер. — Самых здоровых возьмут в огневые взводы, а в прибористы — лучших математиков; вас распределят, как им нужно. Везде одно и то же. Я уж предпочитаю орудие. — Он указал на насыпь посреди огневой позиции, с виду напоминающую форт. — На батарейном командирском пункте — по-нашему БКП — постоянно торчит шеф, а у него чуть что — прыгай по-лягушачьи! Там, правда, больше увидишь, зато у орудия чувствуешь себя уютнее, тут ты по крайней мере среди своих. Командира орудия мы не очень распускаем.