Южный ожог - Александр Александрович Тамоников Страница 28

скалам, рикошетили во все стороны, грозя попасть в него. Подошел третий «Опель-Блиц»: немцы спешили на подмогу. К «косторезу» подключился еще один, завыли пули, полетела каменная пыль. Эсэсовцы храбро бросились на лед. В принципе, их выходка имела смысл: под прикрытием огня пробежать пятьдесят метров, закрепиться под обрывом на левом берегу. Селин ударил по ним из «дегтярева». Пришлось привстать, упереть приклад в плечо. Пулемет подскакивал на сошках, прицельный огонь не выходил. Пули вспарывали лед впереди бегущей шеренги. Он и без того был тонкий, а после такой «перфорации» стал хрупким, как стекло. Двое провалились одновременно, ушли под воду, вынырнули с вытаращенными глазами. Провалился третий. Тот, что бежал за ним, забалансировал на краю, сделал шаг по инерции, и корка льда хрустнула под его тяжелым сапогом. Началась неразбериха. Кто-то пятился, другие пытались обойти опасный участок. Злорадно засмеялся Селин и вдруг упал на камень, прошитый очередью из «костореза».

Заработал «дегтярев» под скалой – на позицию выдвинулся пулеметчик, ранее контролировавший съезд с моста. Одну из огневых позиций ему удалось подавить. Стрельба ослабла. Красноармейцы стали возвращаться на позиции и открывать огонь по застрявшему на реке войску.

Это было форменное ледовое побоище. Эсэсовцы уже не помышляли идти вперед. Оставшись без поддержки, они имели жалкий вид. Глубина реки в этом месте была небольшой, но провалившиеся выбраться не могли. Они орали, барахтаясь в ледяной воде, умирали, оказавшись беззащитными перед пулями. Выжившие пустились наутек, но и это их не спасло. С высокого левого берега покатился огненный вал – стреляли все, кто мог держать оружие. Эсэсовцы падали как подкошенные, снова трещал и лопался лед, выплескивалась река, освобожденная от ледяных оков. Замолчал последний вражеский пулемет, стрелок, бросив свою бандуру, в которой кончились патроны, пополз прочь. Мертвые тела валились на лед, их захлестывала вода. Кого-то затянуло в полынью – он был еще жив, заколотил руками. До берега не добежал никто, все пали под кинжальным огнем красноармейцев. Витиевато выражался Павленко, посылая вояк по всем адресам. Разгром был оглушительным. За обрывом наблюдалось движение: оставшиеся во втором эшелоне гитлеровцы, благодаря бога за то, что остались живы, энергично отползали. Пятились к лесу грузовики, вокруг них мельтешили люди. Советские бойцы стали подниматься из-за укрытий. Они крыли фашистов последними словами, показывали неприличные жесты. На востоке тоже было тихо – Марголин отбился.

– Товарищ капитан, как мы их, а? – приподнявшись, спросил Ярцев. – Больше не придут. А если придут, можем повторить.

Начинало темнеть. Из полусвета возникали бледные лица, люди оживленно переговаривались. Поднялся на трясущихся ногах лейтенант Коваленко, вытер варежкой кровь под носом – можно считать, счастливо отделался. Где-то дальше севшим голосом командовал Комиссаров: раненых и убитых в тыл, нечего тут лежать, вас же не всех убили?! Ему вторил сержант Егоров, при этом он орал как сумасшедший, видимо, получил контузию и теперь удивлялся: почему все шепчутся?

Справа разорялся сержант Бойчук:

– Почему пулемет бросили?

Что еще он найдет под обрывом, из которого торчит приклад «дегтярева»?

– Пулеметчик убит, сержант, – мрачно объяснил Гагарин, потерявший шапку, он растерянно озирался и не мог взять в толк, куда ее сунул. – Максимова сразу накрыло, съехал вместе с пулеметом, отпускать не хотел… О, шапочка! – обрадовался боец, слез на уступ, где лежал мертвец, подобрал головной убор. И растерянно уставился на рваную дыру от пули, затем как-то побледнел, машинально провел пятерней по голове, проверяя, не осталась ли от пули отметина.

У Шубина тряслись руки, никак не хотели держать папиросу. Прикурить удалось с четвертой попытки, а потом Глеб долго кашлял, кляня себя за пагубную привычку. Когда-нибудь она его убьет. С вершины скалы открывался захватывающий вид. Чадили БТРы, один перед мостом, второй на другом берегу. Вырисовывались в полутьме силуэты разбитых мотоциклов. Чернели и белели тела мертвых врагов. Их было много, они валялись везде: на реке, у съезда на мост. На дальнем берегу на голых ветках висело какое-то чучело – где убили, там и остался. Пара мертвецов плавала в полынье. Грузовики отползли к лесу, пейзаж уже не портили. Кромка леса погрузилась в невидимую зону: там переливались огоньки, что-то происходило, но что именно, было непонятно. Севшими голосами докладывали командиры взводов: в первом взводе безвозвратно потеряли четверых, во втором – пятерых. Что у Марголина, неизвестно. Двое тяжело ранены, их оттащили в деревню, может, местные старушки придумают, как им помочь. Трое ранены легко, они остаются в строю. В наличии тридцать шесть человек, способных сопротивляться, и какое-то количество еще у Марголина.

Шубин на негнущихся ногах вошел в деревню, припустил по улице. За последними домами он угодил в какой-то ветряной капкан. Ветер усилился, сбивал с ног. Порывы налетали, срывали шапку. Он пробежал метров триста, борясь с сопротивлением воздуха, махал руками и кричал, чтобы не стреляли. Дважды пришлось сообщить, кто он такой. Скалы в этой местности были просто идеальны для круговой обороны. Понятно, почему такой сыр-бор из-за клочка территории. По уступам несложно поднять легкие полевые орудия, пристроить их за каменными валами и простреливать всю низменность на правом берегу. Чернел расстрелянный грузовик, вокруг него лежали тела – что может быть прекраснее картины живописно валяющихся мертвых врагов! Прорваться по этой дороге противнику не удалось. Наверху возились люди, что-то перетаскивали. Глеб пробирался между камнями, вскарабкался наверх. Особого оживления здесь не наблюдалось. Красноармейцы стаскивали в ложбину павших товарищей, мельтешили огоньки фонарей. Жалобно стонал раненый, он метался в бреду. Из-под бинтов на голове сочилась кровь.

– Не жилец наш Мухин, – сокрушаясь, проговорил седоватый боец с медицинской сумкой на поясе. – Крепко долбануло, не выживет.

Шубин растерянно озирался. Бойцов в третьем взводе осталось кот наплакал.

– Не ищите Марголина, нет его, убили, – мрачно сообщил кряжистый боец с сержантскими петлицами. – В канаве лежит, как и все остальные. Камнями заваливать придется, иначе в этой местности не похоронить. Теперь я за него, старший сержант Голиков. Главнее никого не найдете… У вас-то как, товарищ капитан?

– Держимся, – вздохнул Глеб. – Пару взводов перемололи с божьей помощью, боеприпасы пока есть. Рассказывай, Голиков, что у вас происходит?

– Из того леска они лезут, – кивнул сержант на темнеющий вдали лесной массив. – Две атаки отбили, хотят по дороге пройти, а мы их не пускаем. Здесь же нет других дорог, вот они и упорствуют. Техника по полю не пройдет, там под снегом сплошные канавы. Два раза они подкатывали: первый раз на грузовике, потом пешком шли и по канавам ползли, думали, что в зимнем камуфляже мы их не увидим. Еще как увидели, у нас народ тертый… Они