Здесь, под небом чужим - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 33

– Не может этого быть!

Лицо у Мартынова обрело горькое выражение.

– Еще как может!

Махно подтянул к себе карту. Положение складывалось серьезное, из Гуляй-Поля надо было срочно уходить. Махно привык молниеносно сниматься с места, совершать быстрые рейды – иногда по многу сотен, по десяткам сотен верст; случалось, что он уходил за тысячу, тысячу двести километров от родного дома, за полторы тысячи километров. У него это было заложено в крови – преодолевать расстояния.

Хотя сам характер рейдов уже изменился – раньше Махно стремился ворваться в какой-нибудь крупный город и взять его, сейчас он эти города старался обойти стороной. Не по зубам они стали, Махно невольно покрутил головой – что-то стрельнуло ему в виски и вызвало боль.

– Вас окружают, скоро Гуляй-Поле окажется на осадном положении, – сказал Мартынов. – Красные умеют обкладывать плотно – мышь не проскользнет.

– Кто конкретно окружает?

– На станции сегодня утром высадилась бригада красных курсантов из Петрограда, с Пологов идет сорок вторая дивизия с пушками, с Покровки – Интернациональная кавбригада, с Федоровки – Богочарская бригада.

– Не многовато ли на триста сабель, которые есть у меня? – Махно не выдержал, усмехнулся.

Ночью в Гуляй-Поле прорвалась группа в триста сабель – остатки полка, стоявшего в Малой Токмачке. С группой прискакал и сам командир полка, усталый, перепачканный кровью Клерфман. Свалился с седла на нижнюю ступеньку штабного крыльца и долго не мог подняться, отдыхал.

Батька спустился с крыльца вниз, сел рядом с Клерфманом, помолчал сочувственно.

– Давят так, батька, что спасу нет, – пожаловался Клерфман шепотом. – И никого в плен не берут – всех ставят под пулеметы.

Махно повесил голову, провел пальцем по растрескавшейся, в порезах головке сапога, потом поднял глаза и позвал тихо:

– Лева!

Задов появился внезапно, будто бы из-под земли вытаял.

– Чего, батька?

– Мы сидим в плотном кольце. Нужно отыскать в нем слабину. Сдается мне, красные ожидают, что мы будем прорываться на юг, чтобы соединиться с корпусом Каретникова, и там, на юге, должно быть самое плотное скопление их сил… Поэтому мы туда не пойдем. А вот куда мы пойдем, должны подсказать твои ребята… Понял, Лева?

– Понял, батька, – ответил Лева Задов и исчез.

– Пришли ко мне Щуся! – выкрикнул Махно вдогонку.

Через полминуты появился Щусь.

– Федор, давай-ка вместе с Клерфманом формируй конную бригаду. Желательно, чтобы набралась хотя бы тысяча сабель. Будем прорываться. Понял, Федор?

Щусь исчез в темноте так же стремительно, как и Лева Задов. В минуты опасности махновцы преображались, становились собранными, сильными – срабатывал эффект пружины. Чем сильнее давишь на пружину, тем больше она сопротивляется.

На рассвете над Гуляй-Полем пронесся снаряд, шлепнулся в землю за крайними домами, поднял травяное сухотъе – остатки старой соломенной скирды, запорошил облака, но вреда никому не причинил.

– Началось, – спокойно и устало проговорил Махно.

Следом за первым снарядом принесся второй и так же, как и первый, не причинил вреда Гуляй-Полю.

– Уходим! – скомандовал Махно. – Первым пустим эскадрон Мартынова, следом пойдем мы.

– А вдруг Мартынов пришел специально, чтобы усыпить нашу бдительность, а потом обнажит клинки и нападет на нас? – неожиданно предположил Белаш. – А? Удержаться будет трудно,

– Трудно, – согласился Махно, – только выхода у нас другого нету. Но зато если Мартынов пришел к нам с чистыми помыслами, то красным будет худо; если же он пришел, чтобы усыпить нашу бдительность, то худо будет Мартынову.

– Выхода у нас действительно нет. – Белаш вздохнул. – Из головы не вылезает историческая параллель – Лермонтова убил человек с такой же фамилией – Мартынов.

Мартынов не подвел. Красная кавалерийская бригада встретила эскадрон, одетый в родную красноармейскую форму, радостными возгласами – свои, мол! – эскадрон тоже радостно приветствовал всадников, а потом бойцы Мартынова вытащили из ножен клинки.

Через несколько минут эскадрон своим яростным натиском заставил красную бригаду попятиться. Кольцо было разорвано.

В разрыв пошли махновцы. Батька легко оторвался от преследователей – практика на этот счет у него имелась большая.

Отдышаться остановились лишь шестого декабря в селе Керенчик, в ста сорока километрах от Гуляй-Поля. Махно, серый от пыли и усталости, от того, что в ноге открылась рана, с трудом сполз с седла, подозвал к себе начальника штаба Белаша:

– Виктор, главная наша задача на этот момент – объединить все отряды.

Белаш вздохнул:

– Жаль, крымского корпуса нет. Очень кстати был бы сейчас Семен Каретников со своими бойцами.

Батька копнул носком сапога мерзлую землю. Земля была седой от инея – ну будто бы внезапно покрылась плесенью.

– Ни один человек не может сейчас сказать, жив Семен Каретников или нет. – Батька вздохнул, взгляд у него сделался печальным. – И я ничего не могу сказать.

А вечером по Керменчику пронеслась радостная весть:

– Крымский корпус подходит!

Батька захлопал в ладони: легок Семен на помине!

Крымский корпус прорвался сквозь все рогатки, сквозь засады и ловушки и отыскал батьку Махно. Только осталось от огромного корпуса всего ничего – двести пятьдесят сабель.

Привел корпус в Керменчик Алексей Марченко, контуженно дергающий поседевшей головой, нервный, с опухшими от бессонницы красными глазами.

Увидев батьку, он соскользнул с седла, опухшие глаза его наполнились слезами.

– Батька! – Марченко заплакал, как ребенок, плечи у него задергались.

– Где Семен? – глухим голосом спросил Махно.

– Нет Семена, батька, – подавив в себе очередной взрыд, ответил Марченко, – убили его. Вызвали телеграммой в штаб Фрунзе и убили.

– Где Гавриленко?

– И Гавриленко тоже нет. Убили вместе с Каретниковым.

Махно похлопал усталого Марченко по спине, обвел глазами редкий конный строй.

– Сколько человек у тебя осталось?

– Двести пятьдесят.

– А посылал я в Крым пять тысяч человек. – В глазах Махно также появились слезы. Он с хрипом втянул в себя воздух, отер ладонью лицо, ощутил, как противно подрагивает рука.

– Да, батька, – эхом отозвался Марченко.

Махно вновь отер ладонью лицо, выпрямился. Произнес хрипло, отчужденно, словно бы и не он говорил, а кто-то другой:

– Отдыхай, Алексей, завтра пойдем дальше.

Утром неподалеку от Керменчика появился конный отряд.

– Красные! – понесся по селу крик.

– Пленных не брать, – распорядился Махно, садясь на коня.

Красный отряд подходил к Керменчику с запада. Было уже поздно, в низинах собирался в белые клубы туман – верный признак того, что в ближайшие часы должно потеплеть, где-то в стороне, в оврагах, выли волки – вылезли из нор и выли, словно голодные. Но волки здешние были сыты – на полях валялись и убитые кони, и разная рогатая скотина, пострадавшая от пуль и осколков (не попасть в какую-нибудь неповоротливую бокастую корову просто трудно, пули сами устремлялись к этим добродушным животным), и непохороненные люди.

Волки ползали по этим полям на подгибающихся от переедания лапах – слишком много было у них жратвы. Но всадники, слыша вой, невольно втягивали головы в плечи, кони прядали ушами.

Отряд подходил к селу – крайние дома находились уже совсем рядом, – люди, предвкушая отдых под теплой крышей, озабоченно потирали руки: под