Ежи Климковский - «Гнуснейшие из гнусных». Записки адъютанта генерала Андерса Страница 36

Кот по пути из Москвы в Куйбышев видел эти толпы и в телеграмме от 20 октября 1941 года сообщал Сикорскому: «…В дороге я видел толпы наших бедных людей, больных и голодных, направляемых без плана…» Следуя своему замыслу, Андерс в ноябре 1941 года самовольно, без согласования с какими бы то ни было властями — польскими или советскими, направил два больших эшелона, более чем по две тыс. человек в каждом, к берегам Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи. Многие из них в скором времени погибли от тифа, малярии, дизентерии и других болезней в условиях полного отсутствия какого-либо ухода и медикаментов, и лишь самое незначительное количество из них попало в армию. Страшная халатность в данном случае усугублялась неудачно выбранным местом.

Советские власти и тут (хотя переброска столь большого количества поляков в Среднюю Азию не была предусмотрена никаким планом и вообще не была согласована с ними) изъявили готовность оказать польскому населению помощь. Они начали привлекать стекавшихся в Узбекистан поляков к работам на хлопковых плантациях, использовать на ирригационных работах и в строительстве. В результате в районах Нукуса, Бухары, Самарканда и Ферганы поселилось около ста тыс. поляков.

Кот, следуя замыслам и планам Андерса относительно перебазирования Польской армии на юг, поддерживал его мероприятия, старался подготовить к ним Сикорского и заручиться его согласием и содействием. 29 октября 1941 года он направил премьеру телеграмму, в которой, в частности, писал:

«…Могу ли я заявить Советскому правительству, что Англия даст официальное согласие на вооружение и снабжение продовольствием нашей армии? Район, куда теперь направляется излишек солдат и добровольцев, — Узбекистан — расположен в наиболее благоприятном для английских поставок месте. Кавказ не может приниматься в расчет. Поставки Англией крупных партий оружия и продовольствия через Архангельск технически невыполнимы; возможным, хотя еще не освоенным, является путь через Иран, но на его освоение английские власти должны решиться со всей определенностью. Позиция Англии касательно эвакуации отсюда солдат до сих пор тоже не ясна, и даже в отношении летчиков инструкции из Лондона предусматривают переброску лишь обученных экипажей. После получения определенного английского решения можно будет начать переговоры с Советами об эвакуации солдат в большом количестве…»

Как видим, уже в конце октября между Андерсом и Котом существовало полное единодушие: оба придерживались одинаковой точки зрения в отношении сосредоточения войск на юге, оба одинаково были убеждены, что англичане могли бы их там вооружить и кормить, оба в равной мере ориентировались на последующий вывод этих войск из СССР во все больших количествах. Следует напомнить, что к тому времени англичане еще не дали своего согласия и все эти планы вынашивались польским командованием в Бузулуке самолично, без согласования с кем бы то ни было.

Вообще штаб в Бузулуке начал действовать столь независимо, будто кроме него никого не существовало, и столь претенциозно, словно все были обязаны считаться с ним и исполнять любые его пожелания.

Дело дошло до того, что бузулукские штабисты начали вести определенную пропаганду против своего же посольства, и эти действия поддерживал не кто иной, как сам Андерс. В провинцию посылались специально уполномоченные офицеры для информационной работы среди гражданского населения и «опеки» над ним. Это означало соперничество с посольством, и оно было тем более успешным, что военные располагали большими возможностями передвижения. Андерс хотя и был у посла, но ничего с ним не согласовал, а на следующий день после беседы с Котом направил ему письмо, в котором, между прочим, сообщал о посылке военных представителей и об их задачах. Посол Кот возмутился, ибо хорошо понял, что армия хочет создать что-то вроде второго посольства. Считая подобный шаг актом вызывающей нелояльности в отношении своей особы со стороны Андерса, он тут же написал последнему письмо следующего содержания:

«Куйбышев, в ночь с 1 на 2 ноября 1941 г.

Уважаемый и дорогой господин генерал!

В два часа ночи сел писать вам письмо. Не могу заснуть, хотя силы очень понадобились бы завтра. Не могу спать от мыслей, затронутых в письме, которое вручил мне сегодня ваш курьер. Я знаю, что вы, господин генерал, после размышления над моим официальным ответом отдадите необходимое распоряжение, дабы устранить ненужные явления…

Но глубокое беспокойство вызвало во мне то, что, несмотря на всю нашу трагедию, некоторые лица в армии не отучились от «радостного творчества», к которому их приучили тринадцать лет пилсудчины… Я знаю, что в Польше господствует и горечь, и ненависть к подобного рода офицерским правительствам. Таково же сейчас настроение и в кругах правительства и польских партий в Лондоне. Сикорский — и как премьер, и как Верховный Главнокомандующий — неоднократно выражал пожелание, чтобы армия была только армией, чтобы она целиком посвятила себя служению той огромной задаче, которую она на себя взяла и за которую весь народ отводит ей такое исключительно почетное место. К сожалению, старый проклятый дух — дух некомпетентности и зазнайства — еще дает себя знать. Вмешиваясь не в свои дела, военные всегда делают их плохо, хотя и не любят в этом сознаваться. И я с ужасом заметил, что этот дух не иссяк… Не является ли случайно эта «радостная» экспедиция плодом того самого бюро, которое до сих пор не может обработать информационный материал? Начиная с середины сентября ваши штабные офицеры не могли подобрать для меня кандидатов на должность уполномоченных, а сами их во множестве рассылают. Соревнование в работе похвально, я бы только одобрил выполнение многих функций при помощи мощного людского резервуара, каким является армия, но ведь необходимо соответствующее инструктирование лиц и согласование возложенных на них задач с посольством как с органом, который призван вершить эти дела. И уж совсем забавно выглядит то, как их наделяют без моего ведома титулами и мандатами от имени посольства. Может быть, инициатор этой затеи выдвинет свою кандидатуру на пост представителя правительства Речи Посполитой и станет легально проводить эту свою деятельность? Не могу избавиться от убеждения, что в подобной претензии и в подобной психологии лежит источник великих бед… Поэтому столь ясно и откровенно излагаю свой ответ на подписанное вами письмо. Нет необходимости подчеркивать, что в нем не содержится и тени претензии к вам, господин генерал, человеку, который еще позавчера, будучи у меня, не вспоминал и не знал об этой акции, основанной на опрокидывании всего, что может создать здравый рассудок…»

Получив это письмо, Андерс страшно рассердился на Кота, так как в основном сам являлся инициатором досылки военных представителей, знал о них давно и лично подписал соответствующий приказ. Поэтому он решил отныне информировать Кота только о том, что могло содействовать реализации его, Андер-са, намерений, а о других вопросах вообще ничего не сообщать. Однако это совсем не помешало Коту в направленном несколько дней спустя Сикорскому послании о положении в армии заявить: «…Здесь нет ни санации, ни кого-либо другого, здесь только хорошие поляки…»

Не желая допустить отправки польских частей на Восточный фронт, дабы они там совместно с Красной Армией сражались против Германии под советским верховным командованием, Андерс сразу же по получении 5-й пехотной дивизией вооружения (в сентябре 1941 года) решил изъять у нее свыше трети оружия под предлогом, что оно необходимо для обучения других частей и для несения караульной службы по охране складов, штабов и т. п. Человеку, не посвященному в подлинный смысл подобного распоряжения, оно, конечно, могло показаться правильным.

После всего этого не удивительно, что отношения с Советским Союзом начали охлаждаться. Андерс все решительнее преследовал тех офицеров, которые, по его мнению, относились к Советскому Союзу слишком доброжелательно. Он не только не давал им назначений, не только переводил их в офицерский резерв и отодвигал на второй план, но с помощью послушных ему судов стал готовить даже фальсифицированные процессы, на которых опальные подчиненные могли быть обвинены и осуждены «законными» приговорами «независимых» судов.

Именно так поступили, между прочим, с подполковником Леоном Букоемским. За то что он стремился к доброму и дружественному сотрудничеству с Советским Союзом, против него затеяли фиктивный процесс, обвинив его в мнимой агитации… в пользу Германии. Когда же судья заявил Андерсу, что не имеет абсолютно никаких оснований для осуждения Букоемского, Андерс приказал нескольким офицерам спровоцировать Букоемского на разговор о Германии, чтобы иметь необходимых свидетелей обвинения. Такой «благородный подвиг» был совершен, и суд получил нужных ему свидетелей обвинения. Хотя судья и заседатели прекрасно знали, что все это обвинение выдумано от начала до конца, тем не менее «независимый» суд, желая угодить Андерсу и выполнить его указание, от имени Речи Посполитой уже на новом месте расположения, в Янги-Юле, арестовал подполковника Букоемского и приговорил его к году тюремного заключения и разжалованию. Многие другие офицеры, такие, как, например, полковник Галадык, были отодвинуты в тень и лишены возможности получить более или менее значительную работу.