Аркадий Сахнин - Тучи на рассвете (роман, повести) Страница 37

Чо ходит по комнате, потирая руки. Так, так, так… Пусть войдет эта девочка, как ее там зовут…

— Сколько же тебе лет, девочка? А? Что же ты молчишь? Или у тебя еще уши не выросли?

Мен Хи молчит.

Разве сердце, перенесшее столько горя, не может окаменеть? Нет, оно стало еще чувствительнее, оно — как панты молодого оленя. Когда панты только наливаются, когда это еще не рога, а только густая масса, покрытая пленкой, перевитая тончайшими нервными сплетениями, прикосновение к ним вызывает у животного нестерпимую боль. Чтобы ветки и листья не касались пантов, молодые олени выходят на лесные опушки. Но охотники знают, когда выйдет молодой олень. Его уже ждут, для него уже расставлены капканы, на него наведены стволы ружей. Охотники не упустят момента, когда наливаются панты. Это пора легкой добычи.

Мен Хи в руках охотника хитрого, алчного, беспощадного. Такой не упустит добычу. Ей уже некуда скрыться. Чего он от нее хочет, почему медлит? Ей теперь все равно, что бы с ней ни делали: ведь родители ее умерли. А почему она сама еще живет? Да и живет ли она? Где находится? Может быть, на пути в чудесный сад небесного Окхвансанде?

— Скажи — одиннадцать, ну, слышишь, скажи — одиннадцать, или ты совсем онемела?

— Одиннадцать, — выдавливает из себя Мен Хи.

— Ну вот, умница, распишись вот здесь… Ах, ты неграмотна? Очень хорошо. Обмакни палец в мастику, вот сюда. А теперь приложи его к бумаге, вот здесь. Это ты расписалась, что тебе одиннадцать лет, не забывай об этом. И не думай больше никого обманывать… У тебя есть деньги на проезд по железной дороге? Нет? Очень хорошо. Тогда приложи еще сюда палец. Потом у тебя удержат стоимость билета. А еда у тебя есть с собой? Нет? Очень хорошо, здесь поставь отпечаток. Тебя всем обеспечат, тебе все дадут в долг: и еду, и проездной билет. Теперь можешь идти. Тебе объяснят, что делать дальше.

— Следующая… Сколько лет? Четырнадцать? Чепуха, тебе только десять… Обмакни в мастику палец, приложи в этом месте.

— Следующая… Сколько лет? Семнадцать? Нехорошо обманывать, за это дракон накажет. Ты же знаешь, тебе только двенадцать… Обмакни палец…

Человек № 726

Первую партию завербованных девочек, в которой была и Мен Хи, отправили на вокзал рано утром в сопровождении вербовщика Мацуки.

Мен Хи никогда не видела железной дороги. Она пришла сюда как в забытьи и теперь стояла, ни на что не обращая внимания. Потом ее втолкнули в вагон, поезд тронулся, в окне замелькали станционные постройки, семафоры, и вдруг стало совсем темно.

Мен Хи ничего не могла понять. Страшный грохот и тряска напугали ее. Появился едкий запах угольной гари, затруднявший дыхание, вызывавший резь в глазах.

Так впервые Мен Хи ехала через туннель, через один из сотен туннелей, пробитых в горах строителями железных дорог Кореи.

Наконец снова появился свет. Поезд тяжело взбирался на гору, потом стремительно понесся под уклон и, словно в ловушку, опять влетел в туннель. Вырвавшись на волю, он загромыхал по длинному, узкому, без перил мосту, высоко взметнувшемуся над рекой.

Мен Хи посмотрела в окно, и ей стало страшно. Самого моста она не видела, а где-то далеко-далеко внизу пенились воды широкой быстрой реки. Казалось, будто поезд летит по воздуху.

Броситься бы туда, на эти валуны, в эти бурные воды. Страшно! Но поезд уже миновал мост, и видно, как рельсы поворачивают вправо и бесконечными нитями убегают вдаль.

За окном проходят чередой долины, сплошь в зелени рисовых полей, огородов, фруктовых садов, мелькают тутовые и каштановые рощи, словно выбегают навстречу поезду прижавшиеся друг к другу хижины со старыми соломенными крышами. А вокруг горы, горы, горы. И как только петляет поезд меж этих гор? Он едва успевает выбраться на ровное место, и снова они окружают его со всех сторон.

Поезд пришел в Сеул на рассвете.

Сбившись кучкой, настороженно осматриваясь, словно стадо гусей, попавших в незнакомое место, девочки пошли за Мацуки. Шли долго по узким, кривым улицам и переулкам и достигли фабрики, когда солнце поднялось уже высоко.

Это была совсем старая фабрика: несколько узких и длинных деревянных бараков, покосившихся и закопченных, окруженных высоким забором. Под огромным навесом лежали тюки пеньки.

Рабочие сновали по двору, таскали пеньку в цехи, поминутно открывали ворота, чтобы пропустить подводы или грузовые машины.

Почти у самых ворот стояло небольшое здание из красного кирпича. Сюда и повели девочек.

Началась перекличка. Мацуки выкликал девочек, и они отходили в сторону, а конторский чиновник следил по своему списку и ставил черточку возле очередной фамилии.

Когда проверка была закончена, конторщик вернулся за стеклянную перегородку и вызвал к себе первую, стоявшую в списке. Остальные начали тихо перешептываться.

Мен Хи только теперь хорошо разглядела соседок. Пугливые, робкие, как она сама, с заплаканными глазами. Потом она услышала свое имя и пошла за перегородку.

Конторщик сидел на высоком стуле, поджав под себя ноги.

— Фамилия? Сколько лет?.. Что? Тринадцать? Тут написано одиннадцать!

— Ой, да, одиннадцать…

— С первого слова начинаешь обманывать! Берегись!

Конторщик принялся заполнять расчетную книжку. Он долго писал, что-то подсчитывал, вычислял и, наконец, велел Мен Хи сделать на последней страничке оттиск пальца. Потом взял книжку и пошел в соседнюю комнату.

Через минуту опять появился в дверях и позвал Мен Хи. В углу комнаты на циновке она увидела корейца. Лицо у него было густо усеяно следами оспы. В руках он держал ее расчетную книжку.

— Тц-тц-тц, какая ты, — укоризненно причмокивал он, качая головой. — Тц-тц-тц, еще совсем не работала, еще никакого заработка нет, а сколько денег на тебя уже потратили. Ой-ой-ой! За проезд в поезде, за питание в дороге, за перевозку вещей от вокзала до фабрики…

— У меня нет вещей! — удивленно сказала Мен Хи.

— Да, да, да, — улыбнулся он, — тут все записано, ты еще ничего не заработала, а вон сколько тебе уже выдано: на общежитие, на столовую, за тебя уже внесли на процветание великой империи Ниппон. Видишь, как о тебе заботятся. Я сам, можно сказать, рабочий, моих капиталов вложено в фабрику очень мало. Поэтому я забочусь о вас больше, чем о благополучии фабрики. Ты будешь всем обеспечена. Цени это. От тебя требуется только одно: работай и ни о чем не думай.

Улыбка исчезла с его лица.

— А теперь иди, — сказал он, помолчав. — Вот твоя расчетная книжка, по ней ты будешь получать боны за работу. На боны можно питаться в нашей столовой и покупать все, что хочешь, в нашем магазине. Видишь, как о вас заботятся! Вот твой номер — семьсот двадцать шесть. Запомни его хорошенько. Тебя теперь будут называть по номеру. И боны выдают по номеру. Тебе покажут машину, на которой ты будешь работать, на ней этот же номер. И на циновке для сна — тоже. Это очень удобно — иметь номер. Ты все поняла? Я вижу, ты девочка смышленая. Ты мне нравишься, я еще вызову тебя… Ну а теперь ступай. Тебя отведут в общежитие, только хорошенько запомни свой номер: семьсот двадцать шесть. И мое имя запомни: меня зовут Пэ Чер Як, понимаешь, — Пэ Чер Як.

Мен Хи привели в барак, длинный и полутемный, как туннель. И воздух такой же тяжелый, как в туннеле. Два бесконечных ряда циновок. Все они заняты, на них спят женщины. Циновки примыкают одна к другой, и получаются две сплошные постели вдоль стен на сотни человек. Одна справа, другая слева, а между ними, по центру барака, узкий проход. Одежда лежит в головах. Тут же в котомках вещи.

— Вот твое место, — сказал провожатый, ткнув пальцем в направлении одной из циновок.

— Да ведь тут спит кто-то! — удивилась Мен Хи.

Провожатый с интересом и недоумением посмотрел на нее.

— Откуда ты взялась такая принцесса? Тебе, что же, прикажешь отдельную циновку подать? А может быть, и комнату предоставить? — Он злорадно рассмеялся, глядя на растерявшуюся Мен Хи, и продолжал: — Ну вот что, хватит тут прохлаждаться, тебе пора в цех. Фабрика работает круглые сутки. Когда кончится смена, циновка будет свободна. На ней сейчас спит твоя сменщица…

Они пересекли двор и вошли в цех. В лицо пахнуло едким смрадом. Низко свисавшие электрические лампочки светились как в тумане. Свет с трудом пробивался сквозь пыльный воздух, и в его тусклых лучах медленно плыли мельчайшие хлопья пеньки. Хлопья, как мох, облепили провода, стропила, стены. Когда открывалась дверь, свежая струя воздуха взметала хлопья, они начинали кружиться, а потом снова медленно оседали. Маленькие оконца были почти непроницаемы для света. Толстый слой грязи затвердел на рамах и на стеклах.

Вдоль цеха в четыре ряда стояли разрыхлительные и чесальные машины. Возле них возились женщины и дети. Сначала все они показались Мен Хи одинаковыми: сгорбленные, костлявые фигуры, чахоточный блеск в глазах, пересохшие губы.