Южный ожог - Александр Александрович Тамоников Страница 40

палату вместо выбывшего майора-связиста. Он бредил, мучился от боли, но иногда случались прояснения, и он частил как печатная машинка. Новости были угрожающие. Танковые армады прорвали фронт, обложили город. Артиллеристы не справлялись с поставленной задачей, несли потери, приходилось оставлять позиции или с карабинами бросаться на танки. Шубин нервничал. Скрипел зубами подполковник Гаврилов, бормотал, что это временное явление: командование опомнится, подтянет подкрепления, и захватчики покатятся обратно. О том, что дороги перерезаны, никто еще не знал. «Не трагедия, товарищ капитан, – отмахивался неунывающий Кошкин. – Пусть только подойдут к городу. Мы им такую кузькину мать покажем…»

Но отрадных новостей не поступало, а звуки канонады (причем со всех сторон) доносились все отчетливее. Плечо в состоянии покоя уже не болело. Во время ходьбы возникали неприятные ощущения, но, в принципе, терпимые. Кошкин прихрамывал, иногда бледнел, кусал губы, но отчасти походил на человека, готового встать в строй. Утром восьмого марта прооперированный капитан-артиллерист тихо скончался. Весь вечер он был непривычно тихим, ночью молчал, а утром пришли санитары, переложили тело на носилки и унесли в морг. Видимо, место оказалось несчастливым. Неизвестно, успел ли Кошкин поздравить даму сердца с Международным женским днем, но какое-то время он отсутствовал. Вернулся бледным. Некая сорока принесла на хвосте неутешительные известия. Яркое солнце уже не радовало. Шубин отлучился из палаты на полчаса, а вернувшись, обнаружил, что исчез и подполковник Гаврилов. Кровать была пуста, не сказать что заправлена, но и не смята. На вопрос, куда пропал «сокамерник», доктор Разгонов только отмахнулся – он был весь в делах. В бывшую областную больницу потоком поступали раненые. Место выбывшего Гаврилова занял лейтенант с ампутированной рукой. Он был смертельно бледен, молчалив, и только его пронзительные голубые глаза тоскливо блуждали.

– Товарищ капитан, бежать отсюда надо, – зашептал на ухо Кошкин, когда они встретились в коридоре. – В смысле из госпиталя… Что нам тут делать, полежали и хватит, пусть другие полежат. Немцы, говорят, уже на подступах к Харькову, а мы тут загораем, как в Пицунде…

Раненых некуда было пристраивать: люди лежали в коридоре на матрасах. Метался персонал, стонали бойцы и командиры. Начинался дефицит препаратов и перевязочных средств. Доктор Разгонов в своем кабинете орал в трубку:

– Чем прикажете лечить больных? Они же умирают! При чем тут ваш противник? Какое мне дело до того, что немцы перерезали все пути снабжения? У меня на совести четыре сотни умирающих советских людей! Если все так плохо, почему госпиталь не эвакуируют? Об этом надо было думать в первую очередь! Ах, уважаемый, я вас рассмешил? Ну простите. Рад, что еще способен кого-то рассмешить.

Похоже, эвакуация лечебного учреждения отменялась. Из реплик людей Шубин делал выводы: все не просто плохо – катастрофически плохо. К вечеру восьмого марта в госпиталь прибыл лейтенант Коваленко – без подарков и с отвратительными новостями.

– Рад, что вы уже выздоравливаете, товарищ капитан. Ребята передают привет и с нетерпением ждут вашего возвращения… ну, так они просили передать. Все здоровы, сидим в общежитии завода, смотрим на это безумие. Фашисты давят с севера и запада, говорят, уже в городе, но на главные улицы их не пускают, там все перекрестки укреплены, и наши держатся. Город огромен… не Москва, конечно, но все равно очень большой. Вчера на улице провокатора поймали: мужичонка бегал и истерил, дескать, немцы идут, они уже в саду Шевченко, наступают со всех сторон, в общем, все пропало и спасайся кто может. Очередь за хлебом стояла, так такая паника началась, старушку раздавили… Бойцы НКВД сработали четко: схватили поганца и на месте расстреляли, чтобы другим неповадно было. Но все равно, товарищ капитан, похоже, немцы собираются отрезать северную часть города от южной и по отдельности нас разбить. Уж больно много сил они собрали для прорыва к вокзалу. Я днем бегал в штаб, пытался добиться хоть какой-то ясности. Полковник Макарчук отсутствовал, остальные плечами пожимают. Говорят, вам приказали ждать, вот и ждите. Ходят слухи, что остатки сороковой армии перебрасывают на запад, чтобы немец не очень активно шел вперед. Мы сами видели, как танки уходят, грузовики с пехотой. А что толку? Удержим один участок, немцы прорвутся на другом…

– Так, давай без чревовещаний, – нахмурился Шубин. – Завтра в полдень, если не поступит другой приказ, выдвинуться всем составом к штабу и ждать. Все, иди, Коваленко, и больше ни о чем не спрашивай…

Глава восьмая

Утро не принесло отрадных известий. Небо потемнело, солнце больше не показывалось. Колеса санитарных машин месили тающий снег, перемешанный с грязью. Орудия били на городских окраинах, взрывы уже гремели в соседних кварталах. Кабинеты руководства осаждали выздоравливающие, требуя выписки. Врачи артачились, орали медсестры, что никто из больницы не уйдет без соответствующе оформленных документов. Все в порядке, ситуация штатная, сейчас не 41-й год, чтобы все на фронт и будь что будет! Во избежание бюрократической волокиты приходилось действовать решительно. В принципе, побег из госпиталя приравнивался к дезертирству, и вряд ли станут разбираться, куда именно «дезертируют» люди.

– Идешь со мной, сержант? – в упор спросил Глеб. – Плевать на этих медиков-бюрократов, обойдемся без их закорючек.

– Я готов, товарищ капитан, – кивнул Кошкин. – Три минуты, если позволите. Скажу пару слов Варваре Павловне…

Посещение кладовой, где держали воинское обмундирование, напоминало налет. Оставалось только нож упереть в горло побледневшего хранителя материальных ценностей. «Вы что себе позволяете, товарищи?» – бормотал он. Некогда было искать свои документы. Мужчины торопливо облачались. Уходили через черный ход, а потом закоулками выдвигались в центр города, опасаясь встречи с патрулем. Город гудел, каждый перекресток красноармейцы превращали в укрепрайон. Гражданские помогали перетаскивать мешки с песком, возводить баррикады из всего, что могли вытащить из домов. Обстановка в штабе напоминала капремонт и переезд одновременно. Наличие документов, по счастью, не потребовалось – дежурный узнал капитана. Кошкин тоже сошел за своего. Ныло плечо, но Шубин старался не думать о грустном. Кончилась расслабленная жизнь. Полковник Макарчук оказался на месте, он с ожесточением рвал какие-то бумаги, а те, что было жалко уничтожать, запихивал в папку.

– Ну вот, – пробормотал он, – вас не ждали, а вы приперлись… Шучу, капитан, рад тебя видеть живым и сравнительно здоровым. Если честно, выглядишь хреново, такие физиономии обычно у ребят в моргах бывают… Докладывай, с чем пришел.

Шубин доложил. Надоело лежать, воевать пора. А рука – дело наживное: сегодня отстегнул, завтра пристегнул.

– Лишь бы голова не отстегнулась, – проворчал Макарчук. – Сбежал из госпиталя – молодец. Документы твои вернутся. Надеюсь, центр Харькова мы им не отдадим. Немцы