Валериан Якубовский - Дезертир Страница 41

"Вот и все… Добегался, голубчик", — задрожал Шилов и в растерянности согнулся, растопырил руки, терпеливо ожидая своего часа. В глазах его потемнело. Кровь прилила к лицу. Он услышал стук собственного сердца и начал терять сознание. Протяжный шум раздался в ушах, точно Шилов находился не на чердаке, а на берегу моря и грохот прибоя ударял в барабанные перепонки. Приближающаяся смерть заставила его удержать себя в руках и принять меры. Ему очень хотелось жить. Но он достал привязанные к перекладине вожжи и, засуетившись вокруг виселицы, сунул голову в петлю.

— Живым не дамся, — проскрипел он зубами и, прежде чем опуститься на колени и дать веревке захлестнуть шею, вздохнул и прислушался.

Со двора донеслись приглушенные удары спускаемой бадьи о деревянный сруб колодца, и Шилов, не веривший в бога, перекрестился. Быстро высвободил шею из петли, забросил вожжи на перекладину и подбежал к окну.

— Дай-ка, сержант, и я попью, — снова послышалось со двора.

С фасада Шилов не видел военных, пока они возились у колодца. Он только понял, что эти люди пришли совсем не за ним, а остановили грузовик по технической надобности — заметили во дворе колодец. Им и дела нет, что где-то на чердаке скрывается дезертир, который с перепугу сует голову в петлю. Наполнив брезентовое ведро водой, они подошли к машине. Откинув капот, шофер залил ледяную жидкость в горловину перегретого радиатора, опустил капот, военные забрались в кузов, и грузовик тронулся.

Проводив недобрым взглядом военных, Шилов зло покосился на виселицу и долго не мог успокоится после случайного совпадения обстоятельств, которые едва не привели его к самоубийству.

Лежа на животе, он продолжал наблюдать за большаком. Изредка проходили незнакомые люди, проскакивали машины, прогрохотала телега с флягами, управляемая женскими руками. Шилов узнал Симку-молочницу, которая год назад подвозила его с Ершовым, когда они возвращались из госпиталя. Кто-то перегонял трактор к слободским полям. Тракт рист остановился и вышел из кабины. Вытер пот рукавом комбинезона, закурил и долго не спускал глаз с усадьбы Татьяны Федоровны. Шилов отполз от окна, так как определил в трактористе Лучинского и побоялся, что тот может заметить его на расстоянии.

Судорожный прилив страха проскочил по телу. Бледное. лицо стало покрываться багровым румянцем. Никогда не думал Шилов, что ему придется прятаться от Лучинского, и тут впервые начал сознавать, в какую западню загнал он себя. И не на год, не до окончания войны, а на всю жизнь. Как это глупо! Слишком велики его моральные издержки. Он перестал быть гражданином. Его нет среди живых. Он утопленник. И если видит с чердака людей, завидует им, что они свободно передвигаются и никто не преследует их за это.

Спустившись в подвал, Шилов улегся на отцовском тулупе и, вдыхая спертый воздух с запахом гниющих овощей, уснул далеко не спокойным сном.

Вечером в сенях стукнула щеколда и разбудила его. По торопливым шагам Шилов понял, что с работы возвращается мать, и поспешил ей навстречу. Он все еще был под гнетущим впечатлением дневных событий, но умолчал о них.

Ему не хотелось расстраивать мать и слышать от нее ненужные охи, так как Шилов заметил, что она и без того чем-то взволнована. Закрыв на засов дверь, она стала на колени и перекрестилась на темный лик Богородицы.

— А где сестра? — спросил Шилов, когда мать поднялась на ноги.

— Пошлындала к прохвосту Лучинскому.

— Он же трактор погнал на Слободы.

— Вернулся.

На потемневшем лице матери Шилов уловил отпечаток тягостного ожидания чего-то неприятного, опасного и немедля спросил:

— Случилось что, мама?

— Случилось, дитятко, — ответила Татьяна Федоровна, вздыхая. — Почтальона, Петра Никанорыча, встретила. Спрашиваю про весточку от тебя. "Пишет, — говорит, — а вот Власов сынок, Саша, написал письмецо дочке агронома Синельниковой Светлане".

Шилов растерялся и опрометью бросился к окну.

— Сейчас Светлана придет, — прошептал он и спустился в подвал.

И точно! Светлана пришла через полчаса. Увидев ее издалека, Татьяна Федоровна предупредила сына и плотно закрыла люк подвала.

— В чем она? — послышался глухой голос Шилова.

— В черном…

— Значит, траур по мне. Смотри. Будь осторожней, мама.

Татьяна Федоровна побаивалась прихода Светланы в дом и строго проверила, нет ли на виду каких-нибудь вещей из одежды и обуви, которые могли бы напомнить постороннему человеку, что в доме есть мужчина, и дать повод к подозрению. А Светлана думала об этом. Ершов написал, что следователь Невзоров считает Шилова не утопленником, а дезертиром. Но прокурор не дал визы на поиски Шилова и арест из-за недостатка улик, и Шилов отсиживается дома. Однако Ершов просил Светлану не говорить об этом Татьяне Федоровне, поскольку на личном деле Шилова стоит пометка — "утонул".

Не заметив ничего мужского в сенях, при входе, и в доме, возле порога, где по обыкновению снимают обувь, Татьяна Федоровна, охваченная тревожным ожиданием гостьи, сунув в карман передника разрезанную луковицу, вышла навстречу. Она догадывалась, какие вести несет в дом эта девушка, и заранее натерла пальцы луком, чтобы вызвать при необходимости слезы.

— Проходи, дитятко, проходи, — запела она, пропуская вперед себя гостью. Спасибо тебе, милая, что не забываешь солдатскую мать. Спасибо, Светланушка. Бог тебя наградит за твое внимание к людям.

Держа в руке скомканный носовой платок, Светлана остановилась посреди горницы, как раз на том месте, где под полом, затаив дыхание, сидел Шилов. Окинув неторопливым взглядом видимую часть горницы и приложив к глазам платок, Светлана не сдержалась, чтобы не заплакать.

— Простите, Татьяна Федоровна, — осторожно проговорила Светлана, глотая слезы, — но я принесла вам нехорошую весть…

— Что, милушка, сдеялось?

— Получила от Саши письмо. Пишет, что ваш Миша…

— Что, дитятко, Миша?

— Утонул, — смутившись, выдавила из груди Светлана, с участием глядя на Татьяну Федоровну и не помня себя от горя.

— Господи! Пресвятая богородица, — заголосила Татьяна Федоровна, прикрыв руками лицо. — Сыночек мой родненький! Кровинушка моя… За что такая напасть? О горе мне, горе… Убили изверги… Утопили-и! — Слезы ручьями покатились из ее глаз. Она упала на кровать и долго извергала ругательства в адрес военных, которые погубили ее сына. Страшно было подумать, что сын ее жив и находится рядом, в подвале.

Своими обильными слезами она ввела гостью в заблуждение. Светлана в душе упрекнула себя, что плохо подумала об этой женщине, искренне оплакивающей покойника, и взяла под сомнение версию Невзорова о дезертирстве Шилова, считая ее несостоятельной и оскорбительной для чести матери.

А "покойник", сидя в подвале, втайне улыбался. Ему посчастливилось скрыть кровавые следы преступления. Он радовался, что побег удался, что следствие зашло в тупик и не может рассматривать ночное ЧП иначе, как трагическую случайность при переправе через реку во время грозы. Это самое важное, что принесла Светлана в дом Татьяны Федоровны, и Шилов перекрестился, успокоив свою грешную душу.

Но вот Татьяна Федоровна подняла с подушки голову. Красные глаза, натертые луком, источали слезы и бегали как у помешанной.

— Скажи, дитятко, как Мишенька-то утонул? — спросила она в отчаянии хватая себя за волосы.

Светлана в сильном волнении, прерываясь и путаясь, кое-как передала содержание письма Ершова, умолчав о дезертирстве.

— Выходит, Сашеньку теперь судить станут, дитятко?

— Да, Татьяна Федоровна. Завтра, четвертого августа, заседает трибунал, — сказала Светлана, и губы ее задрожали. — Саше грозит штрафная рота.

— За что ж, Светланушка, ему такое наказание?

— Пишет — за превышение власти. За то, что отпустил Мишу в санчасть.

Новые сведения о Ершове еще более укрепили положение Шилова. Не пропустив ни единого слова Светланы, он обрадовался вдвойне, так как слышал, что из штрафных рот не выходят живыми, и это больше всего устраивало Шилова. По крайней мере, Ершов не будет препятствием на его пути после войны, если он, Шилов, останется в Кошачьем хуторе.

Светлана собралась уходить. Не хотелось ей в такую минуту мешать Татьяне Федоровне побыть одной, без чужих людей, дать волю слезам, до дна выплакать душу по покойнику, и Светлана стала прощаться.

— А где Валентина? — спросила она с порога.

— На работе задержалась, дитятко, — ответила Татьяна Федоровна. — Ты уж, милушка, ничего не говори ей. Сама, буде, скажу, — и снова залилась слезами. — Несчастная я. Господи! И чем я богу не угодила?

Уходя, Светлана вспомнила наказ матери и посоветовала Татьяне Федоровне самой съездить в Устюг и все разузнать о сыне.

— А может, дождаться похоронки, дитятко?