Валериан Якубовский - Дезертир Страница 56

— Закон о демобилизации принимает Верховный Совет. А в газетах объявления о созыве сессии еще не было. Так что Ершов приедет не скоро.

— Ты уж следи, дитятко. Не пропусти объявления, — умоляла мать, — а то нагрянет в Кошачий хутор — оглянуться не успеем.

В воскресенье пришла Валентина.

— Огородец надо копать, — сказала Татьяна Федоровна. — Одна-то я не справлюсь, доченька. Да и здоровьице-то у меня аховское.

— Я устала. Мозоли от лопаты на руках, — показала Валентина. — Есть у тебя кому копать. Также сидит в подвале и ничего не делает.

Недовольная мать безнадежно посмотрела на дочь и махнула рукой.

— Ладно, мама, — вмешался Шилов, — вскопаю. — Только одежду приготовь.

Валентина не поняла, о какой одежде идет речь, но не стала спрашивать. Поужинав, она снова ушла в домик Лучинского, ничего не сказав матери.

На третий день, в среду, она поздно вернулась домой и увидела, что участок вскопан. Вошла в горницу. В эти майские ночи не зажигали свет. Валентина приоткрыла на кухню занавеску. Шилов, переодетый в женское платье, сидел в потемках у кухонного стола и ужинал. Голова его была повязана белым ситцевым платком, в котором Валентина привыкла видеть мать.

— Мама! — окликнула его Валентина.

Шилов поднялся с табуретки и загородил дорогу на кухню.

— Тьфу! Оборотень…

— Не узнала брата? — рассмеялся Шилов, снимая кофту и юбку.

— Черт тебя узнает! — проговорила Валентина, отступив на шаг.

— Можешь принимать работу, — сказал Шилов, протянув руку в сторону участка. — А садить придется тебе с мамой.

— А где мама?

— На полатях. Не буди — спит…

На той же неделе Татьяна Федоровна у конторы встретила Данилыча.

— Ты что, Татьяна, по ночам огородец копаешь? — спросил Данилыч, приложив руку к козырьку фуражки. — Что тебе дня не хватает?

Татьяна Федоровна оторопела. Она и носа не доказывала на огороде — копал сын, но перед участковым начала хитрить:

— Днем на работе. Приходится ночей прихватывать. Ничего не поделаешь. Время не ждет… А ты что, как сыщик, за мной следишь?

— Не слежу я, — доказывал свою невиновность участковый, — а так, случайно увидел. Иду вечерком на Слободы и вижу: стоишь, как добрый мужик, с лопатой на полосе. Аж земля летит во все стороны. Ну, думаю, двужильная баба… Силушки у тебя, Татьяна, еще много.

Кому-кому, а Данилычу с его наметанным милицейским глазом непростительно путать мужика с бабой. Он видел не гражданку Шилову, а переодетого в женское платье ее сына Михаила Шилова, человека без гражданства, оборотня, как справедливо назвала его сестра Валентина, попавшая, как и участковый Данилыч, в небо пальцем…

— А что тебя нелегкая на Слободы понесла?

Данилыч, поскользнувшись на Слободах, почесал затылок и вынужден был признаться Татьяне Федоровне, зачем ходил в позднее время на Слободы.

— Да вот, — сказал он, — заявление поступило от заготовителя райпотребсоюза Щелкунова о пропаже паспорта. Так я наведывался к его родственникам узнать, не оставил ли этот пьянчужка там бумажника с документами.

— И как? Нашел?

— Черта с два! — выругался Данилыч. — Заготовитель, видать, крепко отметил Победу, что не помнит, куда забрел и где уснул. Покрышку с головы потерял, да бумажник с паспортом кто-то выудил из кармана.

У Татьяны Федоровны от любопытства загорелись глаза. Ей хотелось узнать зачем воруют паспорта. Данилыч охотно исполнил ее просьбу, довольный тем, что, помимо прямых обязанностей, он занимается просветительной работой среди населения своего участка.

— Видишь ли, Татьяна. "Молоткастый, серпастый советский паспорт" — великое дело, — издалека размахнулся участковый. — Им больше интересуется иностранная разведка для засылки шпионов в нашу страну. Но чаше паспорта похищают уголовники. Подделывают их и живут на свободе по чужим документа…

— Ишь, что выделывает этот народец! А разве так можно?

— Бывали случаи…

— А что ему будет за этот паспорт? — допытывалась Татьяна Федоровна.

— Кому?

— Заготовителю…

— Объявят, что старый недействителен, оштрафуют и выдадут новый.

Сколько времени продолжалась бы эта беседа, трудно сказать. Но Данилыч заметил, что с крыльца собственного дома пристально смотрит на него жена, Феоктиста, и во избежание неприятностей начал поспешно закругляться:

— Так-то, Татьяна… Куда ходила?

— В лавку. Паек выкупить.

— Ну-ну, добро- Бывай, — козырнул Данилыч и пошел своей дорогой.

Феоктиста все же подбежала к Татьяне Федоровне:

— Ты что, потаскуха, чужих мужиков приворачиваешь? Бесстыдница!

— Ах, ты, старая калоша! Жаба огородная! — отчитала ее Татьяна Федоровна и пригрозила: — Сгинь с глаз — не то по зубам получишь…

Встреченная в штыки старуха Данилыча зло выругалась и поползла за мужем, выговаривая ему за любовную встречу со своей соперницей.

После беседы с Данилычем Татьяна Федоровна угомонилась и перестала мечтать о фальшивых паспортах. Она окончательно убедилась, что сын на веки вечные осел в хуторе, что ей не только придется кормить и оберегать его от чужого глаза, но и помогать ему устранять опасных людей, которые станут на его пути. Таким опасным человеком оказался Ершов. Татьяна Федоровна видела в нем своего врага и постоянно думала, как извести его со света.

Шилов тоже готовился к встрече бывшего друга детства и не пропускал ни одного номера областной газеты. Его интересовали события внутренней жизни страны. Он ожидал открытия первой послевоенной сессии Верховного Совета, на которой, по его мнению, должны принимать закон о демобилизации.

Однажды, когда Татьяна Федоровна пришла с работы, Шилов спросил:

— Сегодня "Правды Севера" нет?

— Есть, — улыбнувшись, ответила мать, вынимая из-за пазухи газету.

Шилов окинул взором страницы и остановился на статье военного корреспондента, где говорилось о жизни воинской части в мирных условиях.

— Ну как, дитятко, есть объявление?

— Пока нет, — сказал Шилов, не отрываясь от газеты.

В начале июня он сообщил матери:

— Двадцать второго открывается двенадцатая сессия, — и, отложив газету, с озабоченностью почесал затылок: — Надо бы в город съездить и уточнить расписание движения пассажирских поездов.

— А я и так знаю, без города. Какие тебе надо поезда?

— Когда приходит Кировский?

— В шесть пятьдесят.

— А пароход отходит к нам в запань?

— Ровно в шесть.

— Отлично! — произнес Шилов, потирая руки. — А пригородный на Кизему?

— В восемь с чем-то.

— Еще лучше! Вот на нем-то Ершов и приедет. А сойдет у блок-поста на левом берегу Двины — пешочком через Кошкинский лес домой.

— А ежели его леший через Вологду понесет?

— Не понесет. Этого поезда Ершов не знает. Он ездил на Кировском.

— Твоими устами, дитятко, да мед пить, — перекрестилась Татьяна Федоровна и с легким сердцем благословила сына на черное дело — убийство Ершова.

Двадцать второго июня Шилов включил Москву. Из Большого Кремлевского дворца разносились по стране слова начальника Генерального штаба А.И Антонова "О демобилизации старших возрастов личного состава действующей армии". Барахлил приемник. Старенькие батареи садились. Прерывалась еле слышная в динамике речь. Но Шилов уловил самое важное. Увольнялись в запас тринадцать возрастов обшей численностью в три миллиона триста тысяч человек.

Когда пришли газеты, Шилов прочитал на первой странице "Закон" и узнал, что возрастная группа Ершова демобилизации не подлежит. К тому же Ершов — офицер, и увольнения в этом году ожидать не следует.

— Что ж будем делать, дитятко? — оторопев, спросила Татьяна Федоровна.

— Ничего, — ответил Шилов. — Он же тебе обещал телеграмму послать. Будем ждать. Только бы зимой не приехал. А служить ему, как медному котелку.

Ершов прослужил еще год. Закончив войну в Австрии старшим лейтенантом, с четырьмя орденами и тремя ранениями, он в колонне Третьего украинского фронта 24-го июня принимал участие в Параде Победы на Красной площади и, несмотря на дождливую погоду, был, как говорят, на седьмом небе.

Случайно оказавшись в столице, он вспомнил Вторую Мещанскую улицу и, достав записную книжку, уточнил адрес, чтобы навестить старушку с безногим сыном, которой помог в Раненбурге сесть в вагон. Ершов не пожалел личного времени, отпущенного старшим команды для ознакомления с Москвой, и отравился на поиски Второй Мещанской улицы.

Поднявшись на третий этаж, небольшого каменного дома с почерневшим за войну серым фасадом, он позвонил в квартиру АД.Волобуевой. Послышались торопливые шаги. Открылась дверь. Гостеприимная солдатская мать тотчас же узнала бывшего сержанта и приняла его, как родного.