Валериан Якубовский - Дезертир Страница 57

— Аграфена Дмитриевна, а где же ваш сын? — спросил Ершов, рассматривая гостиную с массивным буфетом и длинными стенными часами с боем.

— Сына давно уже нет, Сашенька, — сокрушенно сказала старушка. — Он умер в том же году, осенью.

Ершов снял фуражку и в молчании опустил голову:

— И вы одна в такой большой квартире?

— Что ж делать? У меня никого больше нет. Вы ведь не пойдете ко мне в сыновья. Я бы квартиру на вас переписала. Жить мне осталось не долго.

Предложение Аграфены Дмитриевны застало Ершова врасплох. Он думал, что старушка шутит, и сам в шутку сказал:

— Кстати, у меня тоже никого нет. Отец погиб на фронте. Мать молнией убило. Одна невеста на родине…

Аграфена Дмитриевна не шутила. В таком положении не шутят. Она прослезилась и на минутку задумалась:

— Так в чем же дело? Приезжайте, Сашенька, вместе с невестой. Буду очень рада. Квартира — в вашем распоряжении… Серьезно!

— На родину тянет, — также серьезно отговаривался Ершов.

— Понимаю. Если что, приезжайте. Осчастливите меня на старости лет. Да, — хватилась Аграфена Дмитриевна, — я и не спросила, где же ваш товарищ?

За чашкой чая Ершов рассказал ужасную историю, жертвой которой стал его друг детства Михаил Шилов.

Старушка поохала, но осталась довольной тем, что хоть Сашенька уцелел и вышел из войны победителем.

Прощаясь, Волобуева просила его после окончания службы приехать к ней насовсем, взяла у него адрес, и Ершов обещал подумать.

О своей поездке в Москву на Парад Победы он написал Светлане и письмо с наклеенной маркой опустил в почтовый ящик. Ершову не хотелось, чтобы Татьяна Федоровна знала о старушке Волобуевой, которую когда-то обидел Шилов, перехватив в кассе ее билеты по воинским требованиям. В том же письме Ершов указал Светлане и московский адрес Аграфены Дмитриевны.

С прибытием в полк его вызвал Селезнев и сказал, что получен приказ грузиться на платформы, но куда, не знал и сам Селезнев. Эшелон отправился ночью без паровозных свистков. О перемене места службы Ершов дал знать Светлане, черкнув несколько слов перед отходом поезда.

В середине июля Светлана получила от Ершова сразу два письма, и Валентина сообщила дома, что Ершов участвовал в Параде Победы и в последних числах июня с полком Селезнева отправлен из Подмосковья.

— Куда ж его отправили, доченька? — всполошилась Татьяна Федоровна.

— А вот не знаю. Не пишет.

— Я знаю, куда, — отозвался с полатей Шилов. — На Дальний Восток. Мне кажется, будет еще война с Японией.

— С Японией, говоришь? — насторожилась мать, живо заинтересовавшись догадкой сына. — Почто с Японией-то?

— Тебе, мама, трудно понять, — отмахнулся от нее Шилов и обратился к сестре: — А Лучинского никуда не перебросили?

— Пока нет, — испугалась Валентина. — Алеша в Австрии.

— Когда было от него последнее письмо?

— На прошлой неделе.

— Значит, в оккупационных войсках…

— А это опасно? — бледнея, спросила Валентина.

— Да нет, — ответил Шилов. — Война с Германией кончилась. Какая может быть опасность? Комендантская служба по охране порядка. Патрулирование по городу. Ничего страшного…

Девятого августа, в обеденный перерыв, бригадиры объявили митинг большой государственной важности. Татьяна Федоровна, никогда не стоявшая перед трибуной, пришла к конторе, потому что не знала, о чем будут говорить.

На трибуну поднялись руководители опытной станции.

— Товарищи! — выбросив руку вперед, сказал секретарь парткома, бывший фронтовик с протезом левой ноги. — Советское правительство, верное союзническим обязательствам, объявило войну милитаристской Японии…

Толпа зашевелилась, загалдела. Послышались одобрительные возгласы:

— Правильно!

— Давно бы пора проучить самураев!

— Их уже американцы проучили атомной бомбой!

— Американцы проучили стариков и детей. А самураям — как с гуся вода!

— Тише, товарищи! — успокаивал оратор. — Сегодня начались военные действия силами Забайкальского, Первого и Второго дальневосточных фронтов и кораблями Тихоокеанского флота. Полуторамиллионная Квантунская армия несет большие потери и отступает в глубь Маньчжурии…

Татьяна Федоровна не понимала, почему люди одобряют решение Советского правительства начать войну и осуждают американцев за какую-то бомбу. Она восприняла войну по-своему, увидев в ней средство избавления от Ершова. Если Ершов останется в братской могиле Маньчжурии, Шилову не придется носиться по лесам, как дурню с писаной торбой, выслеживать свою жертву.

Вечером она с радостью сообщила сыну:

— Слыхал, Мишенька? Наши с японцами войну затеяли. Правду ты сказал, дитятко. Может, этот рыжий и не вернется.

— Вернется — не вернется, а надо быть готовым к его встрече.

Работая по-прежнему в семеноводстве, Татьяна Федоровна редкий день не справлялась о весточке от Ершова.

— Ничего нет, — с тревогой отвечала Мария Михайловна, сетуя на почту. — Да и расстояние внушительное. Не прыгнешь.

Первое письмо с переднего края, отправленное семнадцатого августа, пришло в сентябре, когда кончилась война и Япония сложила оружие. Ершов писал, что войска Забайкальского фронта в трудных условиях горного рельефа, преодолевая лесистые хребты и отроги Большого Хингана, с тяжелыми боями продвигаются в глубь Маньчжурии. Это было последнее письмо сорок пятого года.

Длительное молчание Ершова по-разному воспринималось в домах Сидельниковых и Шиловых. Оба дома одинаково волновались и ждали приятных вестей: Сидельниковы — демобилизации, Шиловы — похоронки.

Наконец в январе сорок шестого почтальон остановился у калитки Сидельниковых, снял рукавицы и достал из сумки письмо.

— Ну, Светлана Николаевна, пляшите! — сказал он молодой хозяйке.

— От кого, Петр Никанорович?

— От Саши Ершова.

Светлана запритопывала перед Петром Никаноровичем, выхватила из его рук письмо и, не чуя под собой земли, скрылась в сенях.

Ершов просил прощения за долгое молчание. Он был тяжело ранен при прорыве оборонительной линии Чанчунь-Мукден на подступах к Восточно-маньчжурским горам и три месяца провалялся в госпитале на грани жизни и смерти. Потом выяснилось, что у правого легкого притаилась выпущенная из японской винтовки пуля, которая оказалась намного злее немецкой автоматной. Предстояла новая операция. Теперь дело пошло на поправку. Ершов не сообщил, когда выпишут из госпиталя и что предстоит в дальнейшем. Светлана прочитала письмо, накинула на плечо шубейку и, раскрасневшись, счастливая побежала к матери в лабораторию семеноводства.

— Мама! Жив Саша, — со слезами радости воскликнула Светлана. — Он в госпитале в Новосибирске, — и от себя прибавила: — Скоро приедет.

— Слава богу, — с облегчением вздохнула Мария Михайловна.

— Когда приедет? — спросила Татьяна Федоровна, сидя за столом среди пробирок и проверяемого на всхожесть зерна. — Не пишет? — Небось, лектора всего парня изрезали. Им-то что. Знай, режут живого человека.

— Лишь бы жив был, — покраснела Светлана. — А когда приедет, не пишет.

В феврале он выписался из госпиталя. Комиссия дала ему третью группу. Однако Ершов отверг врачебную аттестацию и явился в часть.

Полковник Селезнев обрадовался приезду товарища. Привинтил ему на погоны четвертую звездочку, вручил пятый орден, приколол к кителю медаль "За победу над Японией" и крепко пожал Ершову руку.

— Служу Советскому Союзу! — отчеканил капитан Ершов.

Больше Светлана никогда не получала от него писем. Это было последнее письмо. В апреле на учениях полка, о чем на запрос Сидельниковых впоследствии отвечал Селезнев, Ершов неудачно прыгнул через артиллерийский ровик и упал. Открылась старая рана. Пришлось лечь в госпиталь. Комиссия признала его негодным к строевой службе и списала из армии подчистую… В двадцать четыре года от роду Ершов стал инвалидом второй группы.

В начале июня, выписавшись из госпиталя и снова побывав у старушки Волобуевой, Ершов уезжал на родину. Его провожали на вокзал всей батареей во главе с командиром полка. Расставаясь, Селезнев обнял Ершова, как брата.

— Прощай, друг. Может, больше не увидимся, — с грустью сказал Селезнев и отвернулся. Крупная слеза прокатилась по его щеке.

Перед посадкой в поезд Ершов тут же, на вокзале, подошел к почтовому окну и отправил две телеграммы: "Встречайте Кировским десятого Ершов".

Телеграммы в два адреса пришли в тот же день, седьмого июня.

Татьяна Федоровна, ушедшая с началом месяца в отпуск, находилась дома, когда почтальон остановился у калитки Шиловых, и выбежала навстречу.

— Распишись за телеграмму. Гость едет, — сказал Петр Никанорович и сунул ей в руки карандаш. — Вот здесь.