Валериан Якубовский - Дезертир Страница 62

— И не подумаю.

— Тогда суши сухари.

Феоктиста испугалась суда и не успела перед мужем застегнуть рот на все застежки, как кто-то робко постучал в дверь.

— Да-да! Не закрыто. Войдите, — сказал Данилыч и вышел из-за стола.

Зашла Симка-молочница. Она принесла участковому покрытый белой плесенью солдатский вещевой мешок.

— Где взяла? — спросил Данилыч, разглядывая с внешней стороны находку.

Симка, не отходя от порога, несколько смутилась при виде чем-то рассерженного участкового, но быстро освоилась и негромко сказала:

— Нашла в Кошкинском лесу.

Осторожно развязав мешок, чтобы не изорвать истлевшую ткань, Данилыч вытащил из мешка сильно поврежденную сыростью командирскую шинель и бритвенные причиндалы. Судя по погонам, шинель принадлежала артиллерийскому капитану. "Значит, Ершов убит все-таки в Кошкинском лесу", — подумал участковый и, уложив на прежнее место шинель и бритву, завязал мешок.

— Продуктов питания никаких не было?

— Не знаю, — ответила Симка, — я не развязывала. Шла с козами домой, набрела на какую-то берлогу. Вижу — лежит. Вытащила и прямо к тебе.

— Ну что, старый козел, чья правда? — торжествовала Феоктиста.

— Ты о чем?

— О том же.

— Хочешь сказать, что нечистый дух и Сашу убил? Не выйдет. С таким успехом и тебя можно обвинить в убийстве. Вину надо доказать.

— Меня? — уставилась на мужа Феоктиста. — Да ты что, старый, рехнулся?

— Я-то в своем уме, а ты давно уже рехнулась…

В тот же вечер Феоктиста дала знать подружкам о Симкиной находке и высказала смелую догадку, что убийство Саши Ершова — дело рук того же нечистого духа-оборотня в черных очках и с козлиной бородой.

— Как? Он и Сашу убил? — возмутились старушки.

— А почто Сашу-то? — возразила крайняя, помоложе. — Он же Татьяне сосед.

— По своей воле убил, — сообразила Феоктиста. — Взгляда крещеного не терпит. Потому и убил Сашеньку.

— Неужто сама Татьяна некрещеная?

— Была б крещеная, не связалась с нечистой силой.

— Что вы, милые, треплете, грех на душу берете? — усомнилась старшая. — Не мог же покойный Федька не окрестить своего чада.

— В том-то и дело, что не окрестил, — сказала Феоктиста. — Батюшка в запое был. Так Федька махнул рукой и увез домой некрещеную.

— Вот оно что!..

Утром Данилыч с вещмешком уехал в город. Старший лейтенант, которому год назад было поручено вести дознание по делу убийства Ершова, получил задание возобновить поиски остатков трупа там, где найден мешок. Начальник уголовного розыска надеялся кое-что прояснить и делу дать ход. Появилось вещественное доказательство, что Ершов убит, и убит в Кошкинском лесу. Как раз в день его приезда на Ядрихе бежали из-под стражи два преступника, которым приписывалось убийство. Теперь версия подтвердилась. В найденном мешке не оказалось продуктов питания. А продукты несомненно были у демобилизованного офицера. Значит, убийство совершено с целью ограбления, и подозреваемые убийцы — преступники, спрыгнувшие на ходу поезда против этого района. Нужно было найти и опознать останки Ершова и переслать материал к месту заключения бежавших, чтобы предъявить им дополнительные обвинения в убийстве офицера. Это, по мнению старшего лейтенанта — истина.

Однако Татьяна Федоровна, перешедшая с началом весенних полевых работ в полеводческую бригаду Клавдии Семеновны, услышала от своего бригадира нечто другое. По крайней мере то, что донеслось до участкового. Татьяна Федоровна обсудила с сыном похождения Феоктисты и дала зарок перед богородицей повыдергивать сивые патлы у милицейской женушки. Но Шилов возразил:

— Не вздумай руки марать поганью. Она правду сказала. Разве что про Симкиных коз да про нечистую силу приплела. Так это для нас хорошо. Милиция не станет охотиться за призраками. У нее дела поважнее.

Татьяна Федоровна подивилась сметливости сына и согласилась с ним, хотя в тот же вечер и натерпелась страху. Загоняя в стайку коз, она увидела оперативников, выходивших на дорогу. "Истина" старшего лейтенанта дала трещину, хотя волчья яма находилась у тропинки. Поисковая группа обшарила весь лес у Кошачьего хутора, но трупа не нашла. Ершов бесследно исчез, и смерть его по-прежнему оставалась загадкой для уголовного розыска.

— Глянь-ко, дитятко, — заскочив в избу, сказала мать, — милиция все еще Сашу ищет… Наверно, Феоктиста наклепала.

Шилов подошел к окну и приоткрыл занавеску. Три незнакомых человека в милицейской форме вышли на большак и направились к опытной.

— Не Феоктиста, — пояснил Шилов. — Симка-молочница мешок нашла.

— Когда?

— Позавчера.

— Кто тебе сказал?

— Сестра… Вот они и искали труп, да не нашли.

— А если завтра придут с Данилычем да найдут, да с обыском нагрянут?

— Не додумаются.

Татьяна Федоровна все же побоялась оставлять сына дома и на недельку отправила его в Реваж, к охотничьему зимовью, где Шилов провел пять дней, когда бежал из училища.

Ушел он в полночь. Провожая его к калитке, мать еще сунула ему узелок с вареной картошкой, напутствуя:

— Идешь на день — хлеба бери на два, дитятко. Всяко бывает. Вот тут, с картошкой, спичечный коробок положила. Домой придешь ночью. Да гляди — осторожность не помешает, особенно в лесу.

Через два дня после ухода Шилова ее так же неожиданно оправдали, как и обвинила Феоктиста. Утром, когда Татьяна Федоровна пришла на работу, Клавдия Семеновна, окликнула ее, подозвала к себе:

— Ну, Татьяна, попало же мне за тебя на орехи.

Татьяна Федоровна поздоровалась с подружками и подсела к бригадиру:

— Про какие орехи говоришь, Клавдеюшка?

— Про самые обыкновенные, — сказала Клавдия Семеновна, привлекая внимание бригады. — Вызывает меня вчера участковый и спрашивает: "Ты почему такая-сякая, немазаная, ложные слухи распускаешь про гражданку Шилову?"

— "Я распускаю?" — "Уж коли вызвал, значит, ты". Ну, думаю, влипла. Да участковому: " А ты случайно адресом не заблудился, Данилыч? Постучись-ка лучше к своей Феоктистушке". — "Феоктисте, — говорит, — язычок подрезан. Феоктиста — старая, глупая. А ты — молодая, здоровая, красивая

— и туда же тянешь. Тебе-то, Клавдия, непростительно, и я предупреждаю, чтоб не пускала по опытной уток, особливо про Ершова". — "А что про Ершова?" — спрашиваю. — "Органами дознания установлено, — говорит, — что Ершов погиб от рук преступников, бежавших из-под стражи", — и взял расписку, что буду молчать. Иначе, мол, Татьяна к суду притянет за язык. Так-то, милая. За мою-то доброту, что сказала про его греховодницу, судом грозится от твоего имени.

Татьяна Федоровна сначала ушам не поверила, что вздорным слухам, которые Феоктиста распускала по опытной, пришел конец. Оказывается, Данилыч в самом деле прищемил женушке язык. Но важнее всего, что услышала она от бригадира то, что в милиции приписывают убийство Ершова каким-то заключенным. Теперь досужие выдумки Феоктисты про нечистую силу в обличье бородатого старика, который якобы погубил Ершова, лопнули, как мыльный пузырь. Данилыч отвел угрозу от Кошачьего хутора. Только надолго ли?

— Бог с ней, с Феоктистой, — в раздумье сказала Татьяна Федоровна. — Пускай воняет, а уж коли попадется под горячую руку, быть ей, голубушке, лысой, что твое колено, Клавдеюшка.

Бабы разразились громким смехом, будто телега проехала по мостовой…

Впрочем, Татьяна Федоровна не долго упивалась спокойствием. Новая беда подступала к ней с другой стороны, откуда ее никто не ожидал.

В начале августа, когда созревал картофель, Шилов влез на чердак и от нечего делать лениво поглядывал на дорогу. Клонило ко сну. Уличный зной проникал в чердачное помещение, и Шилов, лежа на животе, клюнул носом и начал мало-помалу смыкать отяжелевшие веки.

Вдруг ему померещилось, будто какая-то знакомая женщина тенью проплыла у тычинника и переползла в огород. Шилов узнал хромую Параньку. В согнутой левой руке она несла корзину. Правой хваталась за ботву и, пугливо озираясь, ковыляла в глубь огорода.

Став на колени, Паранька выдернула несколько кустов картофеля, запустила руку в рыхлую почву и принялась складывать клубни в корзину. Видно было, как ее болезненное лицо, искаженное параличом, изменялось, принимая уродливые выражения, будто она кого-то дразнила. "Опять воровство, — с досадой подумал Шилов, — и опять я ничего не могу сделать".

Но тут произошло что-то невообразимое. Паранька вскрикнула, быстро задергалась и, как-то странно выгибаясь, опрокинулась навзничь.

Кровь прилила к голове Шилова: "Неужто умерла? Ведь подумают, что убили". — Напрягая зрение, он с чердака вглядывался в неподвижное тело незадачливой воровки, перед которым под дуновением ветерка перемигивались белые цветы еще не тронутой инеем зеленой ботвы. Паранька не поднималась.