Олег Селянкин - Они стояли насмерть Страница 72

— От имени всех заверяю, что приказ Родины и партии мы выполним! — Потом обвел глазами матросов и закончил: — Говорить мы, товарищ старший лейтенант, не будем. Мы делом докажем.

Никишин кивнул головой и поднялся. Они с Марагов-ским быстро нашли общий язык и теперь действовали совместно, дружно. Объединил их простой разговор на корме катеров. Тогда еще над Волгой не летали фашистские самолеты, команды катеров были только укомплектованы и матросы приглядывались, прощупывали друг друга. В один из таких вечеров Мараговский сказал, глядя в желтую от песка воду:

— Ненавижу фашистов.

Матросы удивленно посмотрели на командира катера: им было сначала непонятно, почему вдруг он вспомнил о врагах в этот прекрасный вечер, когда и первые нежно-зеленые листья, и теплый ветерок шептали только о жизни, о счастье. Лишь Никишин ответил без промедления:

— Подлюги!

— Бить их надо, — продолжал Мараговский.

— Под корень! — почти выругался Никишин.

С тех пор их часто видели вместе. Большей частью они молча сидели рядом и думали о чем-то своем, но большом, важном, или перебрасывались отрывистыми фразами. Общая была у них ненависть, не могла не быть общей и любовь. Если Никишин говорил о Норкине только хорошее, то и Мараговский проникся к нему уважением. Это они и выкрали ночью из каюты китель Норкина, чтобы пришить знаки старшего лейтенанта.

Норкин сидел на складном стуле перед рубкой и всматривался в реку. Ему хотелось первому увидеть Голованова, о котором среди матросов ходили легенды. Любили адмирала и за личную храбрость и за находчивость, без которых на войне не выиграешь ни одного боя, и за то, что, сделав замечание, адмирал никогда не уходил сразу. Обычно он оставался здесь до тех пор, пока не убеждался, что его поняли, что впредь ошибка не повторится. В его бригаде почти не было взысканий, и самым страшным взысканием был разговор с адмиралом. Из его кабинета матрос обычно выходил мокрый, словно после хорошей бани с настоящим русским парком.

Наконец из-за острова показался высокий яр. Около него, навалившись бортом на глиняный выступ, стоял буксирный пароход. Его рубка валялась на берегу кучей обломков. Ниже парохода на берегу толпились моряки и речники. А еще ниже — прижались к яру катеры. На одном из них был поднят флаг командира бригады.

Норкин спрыгнул на берег, подошел к матросам и спросил:

— Адмирал Голованов здесь?

Матрос удивленно посмотрел на старшего лейтенанта, который не знал Голованова, и показал глазами на седого человека в простом брезентовом плаще на плечах:

— Вот он.

Норкин шагнул вперед и представился. Голованов крепко стиснул его пальцы и быстро заговорил:

— Тебя-то мне и надо. На нашем участке сегодня ночью опять мины поставили, да и пароходы бомбили… Видишь? Взрывом рубку снесло… Переходи на мой катер, а тральщики передай в отряд. Отправлю этого, и пойдем прокладывать тральный фарватер.

— Тогда мне лучше идти на тральщиках…

— Ты так думаешь? Твои катера сейчас только конвойные корабли. Или ты придумал траление без тралов?

Голованов даже вышучивал Норкина, и тот невольно подумал, кто этот человек со званием контр-адмирала? Прокладывать тральный фарватер без тралов — такого в истории еще не было. Что это значит? На что похоже? Представьте, что перед вами пропасть и через нее перекинут только один узенький мостик. Пока вы его видите, прощупываете ногой — вы в безопасности. Но вот вас отвели в сторону, завязали глаза и говорят; «Иди!» О чем думает человек, отдавший такое приказание?

А Голованов уже прыгнул на бронекатер, и сразу взревели моторы. Катер приподнял нос, вспорол воду и понесся вверх по реке.

— Сейчас мы пройдем по всему участку и восстановим движение, Боюсь, что кое-кто испугался бомбежки, мин-ных полей и отстаивается у берега, — говорит Голованов, стоя с Норкииым перед рубкой. — Наша задача — заставить их двигаться и за день вытолкнуть из опасной зоны… Давай договоримся: сегодня ты будешь со мной, а завтра — действуй самостоятельно.

— Без ваших указаний?

— А ты как думал? Ты знаешь, чего требует от нас партия? Вот и выполняй. На какой черт ты мне нужен, если сам ничего решить не можешь? Тебя и прислали как помощника по минной части.

— Я могу отдать такое приказание, что вам потом отменять придется…

— Соображать надо! Сердцем прочуэствуй волю партии и народа! Тогда и не ошибешься. А правильные приказания я не отменяю. Что нам сейчас нужно? Фашисты хотят, чтобы умерло судоходство на Волге, чтобы не шли по ней грузы. Чуешь? Какой вывод напрашивается? Значит она им здорово насолила… Они сжимают тебе горло, а ты назло им дыши! Дыши полной грудью! Сильнее, чем раньше!.. Ясно? Вот и исходи из этого. Проси, приказывай, угрожай, но двигай пароходы вперед!

— Даже через минные поля?

— Слушай, Норкин! А я ведь лучшего мнения о тебе был… И через минные поля!

— Без траления? Есть такой приказ из Москвы?

— Пока ты ждешь тралы — на участке создастся пробка, а ночью фашисты ее разнесут. Они свою задачу выполнят, а мы?

Норкин задумался. Суровая правда слов Голованова взволновала его. Перед ним был человек, решающий сложную задачу, которая неразрешима для людей слабых, не верящих в правоту своего дела, в необходимость его. И пример с пропастью не относился к Голованову.

Как просто звучит: «Гони без траления!»—а что за этим кроется? Пароход входит на минное поле… Удар! Взмывает вверх столб желтовато-грязной воды, и пароход, разломившись, погружается в воду. Плывут обломки досок и кружится в водовороте чья-то фуражка…

На первый взгляд кажется, что командир бригады принял неправильное решение, что он погубит пароход и людей. Но это единственно возможный сегодня выход. Погибнет, может быть, один пароход, а десятки их вырвутся из из мешка, доставят грузы промышленным центрам и фронту. Козырь фашистского командования окажется битым.

— Только ты не наобум посылай пароходы, а сначала обдумай, взвесь все, — продолжал Голованов после короткой паузы. — Расспроси, как летел самолет, где упали мины, сколько их, и лишь тогда принимай решение. Мины не лягут плотной стеной. Между ними есть проход, мы найдем его и проведем суда. Понимаешь? Найдем!.. На ночь маскируй суда и охраняй их. Понял?

— Так точно, товарищ адмирал.

— На деле покажешь… А практика у тебя, кажется, сегодня будет. Видишь пароход?

Пароход стоял под нависшими над рекой деревьями, а за ним виднелись три нефтяных баржи. Их палубы были на уровне воды.

Бронекатер повалился на борт и, описав кривую, подошел к пароходу. Голованов и Норкин поднялись на его палубу.

— Капитан! — крикнул Голованов.

— Чего? — отозвался пожилой мужчина в синем поношенном кителе и отделился от группы людей, стоявших около кожуховых кают.

Норкин с любопытством рассматривал его. Капитан парохода не походил на командиров военных кораблей. Среднего роста, плотный, он шел вразвалку. Сандалии, одетые на босую ногу, шлепали по палубе.

— Здравствуй, — приветливо, как старому другу, сказал ему Голованов и протянул руку.

Тот в ответ что-то пробурчал и сунул свою негнущуюся ладонь.

— Чего стоишь? Пора идти.

— Мины, — ответил капитан и нахмурился.

— Где мины? — удивился Голованов. — Сколько здесь хожу и ни одной не встречал.

— Ночью поставил.

Если верить рассказу капитана, то мины плотным полукольцом прижали пароход к берегу, отрезали его от чистой воды.

— А сколько самолетов их ставило?

— Один вроде бы.

Долго и терпеливо доказывал Голованов капитану парохода, что не мог один самолет поставить столько мин, но тот упрямо стоял на своем и вдруг сказал:

— Вы люди военные, вам, конечно, видней, а что с меня спрашивать? Может, не один самолет-то был?

— Давай снимайся и вперед! — приказал Голованов.

— Уберите мины, тогда пойду. Я сам видел, как он их штук десять ночью поставил.

— Если вы сейчас не сниметесь и не пойдете, то я расстреляю вас как труса! — вскипел Голованов.

Капитан парохода вздрогнул, поднял голову и несколько минут смотрел на Голованова. Потом губы его разжались, и он ответил:

— Ты меня смертью не пугай… Но пароход на минное поле не поведу. Я отвечаю за груз и людей!

Норкин понял, что капитан решил твердо стоять на своем и скорее позволит себя расстрелять, чем возьмется за ручки машинного телеграфа. Понял это и Голованов. Он хотел что-то сказать, но Норкин опередил его:

— Послушай, папаша. Ты ведь себе хуже делаешь. Достоишь до ночи, а там прилетят самолеты и разбомбят весь караван. Знаешь, чем это пахнет? Встанут наши танки, самолеты не смогут подняться с аэродромов, солдаты не получат вовремя патронов, снарядов и в тысячи жизней обойдется твое упрямство.