Наталия Соколовская - Литературная рабыня: будни и праздники Страница 12

Тогда, через три месяца после рождения Ванечки, Ираклий развелся. Казалось бы, ничто не мешало нам быть окончательно вместе. В один из своих очередных таких кратковременных прилетов он говорит, что заберет нас с собой.

– Нет, – говорю я. – Сидеть дома, без работы, ждать тебя с очередной войнушки, на стену лезть от мысли, что тебя однажды там подстрелят или покалечат на каком-нибудь очередном митинге очередной оппозиции? Это я могу делать и здесь. И потом: школы почти не работают, все пошло вразнос… Надо подумать о будущем.

И еще что-то в том же духе… Я говорю долго и путано, и, наверное, все не о том. Потому что не знаю, не знаю, какое решение будет правильным…

Первые два года Ираклий прилетает часто. И сам по себе, и вырвавшись из Москвы, где освещает какие-нибудь очередные политические посиделки, которые ничего, кроме все большего и большего разлада, не приносят.

Ираклий сидит, поставив локти на стол, и двумя руками ерошит волосы. Он пьет пятый по счету стакан красного вина, поднимает время от времени голову и, обращаясь к кому-то за кадром, спрашивает:

– Нет, ну кто эти люди? Скажите мне, кто их мама, папа? Кто их учил и воспитывал? Кто их в политику пустил, наконец? Слушай, их ведь лечить надо.

Я в оппоненты по этому вопросу не гожусь, потому что согласна заранее со всем, что скажет Ираклий. И только добавляю:

– Точно. Лечить. И я даже знаю, у какого доктора. Был один такой. Дядюшка Фрейд. Знаешь? Вот всех этих ребят к нему бы на кушетку. Одних лечить от комплекса маленькой, но гордой горной птички, которая никак не может вырваться из тени крыл большого державного орла, а других от комплекса большого, но неудачливого в любовных делах старшего брата…

Мы хохочем, пьем вино, которое проникает прямо в кровь, и думаем, как здорово мы этих врагов всего живого приложили. Хотя по результатам получается, что – они нас.

…И опять эти душераздирающие расставанья, и слезы, и слова, что ненадолго…

Я прошу, чтобы Ираклий оставил свою куртку. Пусть висит в прихожей, будто он где-то здесь. А его-мой любимый летный несносимый свитер я еще в прошлый приезд заныкала.

Прощаясь, он твердит, что в следующий раз уедет только с нами. Я молчу. Да и сам Ираклий каждый раз верит в это все меньше и меньше. И однажды он говорит мне, точно с укором:

– Это ведь и твоя Страна…

Он даже не знает, насколько прав. И не просто Страна… Почти что Земля Обетованная. И я ничему не могу позволить разрушить этот образ. Иначе где я буду брать силы для жизни? Где я тогда вообще буду жить?..

…Ванечка ходит в садик. Я работаю в издательстве. Годы идут. Ираклий работает на войне, которая никак не прекращается то в одной, то в другой точке, а то сразу в нескольких. Когда смотришь на это дело со стороны, удивляешься изощренности кукловодов. Я понимаю, как тяжело ему разрываться между условно мирным существованьем, где я и сын, и определенно не мирным существованьем там, где его основная, как ни крути, жизнь. А главное, я и сама уже не понимаю, на каком свете живу.

И тогда я придумываю гнусную провокацию с Томилиным.

Томилин – поэт. А кем еще может быть человек с подобной фамилией? Его, в качестве приработка, подсуропила мне Наташка еще в то время, когда я сидела дома с Ванечкой и редко наведывалась в издательство.

– Ты посмотри на его опусы, он там переводит что-то нечеловеческое. – Наташка имела в виду расцветший пышным цветом жанр фэнтези: действие в этих книжках происходит не совсем на Земле и герои, соответственно, не совсем люди. – Твоего английского вполне хватит. У этих шедевров анатомия комиксов. Главное, чтобы языковых ляпов в переводах не было, ну и по смыслу там…

Наташка, как всегда, знала, о чем говорила. Переводная литература в те годы валом шла. А где взять столько профессиональных переводчиков, чтобы удовлетворить растущий потребительский спрос? Поэтому за дело брались все кому не лень. А иногда и кому лень. Особенно в этом отличилась еще в начале девяностых Прибалтика.

Поскольку братья-прибалты географически оказались ближе к цивилизации, то и модные тенденции они подхватили раньше. Правда, понятие об авторском праве и у них тогда еще не входило в представления о европейских ценностях… Так вот, переведенные местными умельцами романы из серии «Шедевры мирового кино» на долгое время стали сильнейшим лингвистическим шоком в моей жизни…

Впрочем, надо признать, что с переводной литературой у нас исторически все складывалось странно. Взять хотя бы Маркса…

Как-то подруга Маня рассказала историю, действующим лицом которой сама невольно оказалась.

Ее приятельница защищала докторскую по экономике. Дело было уже в перестроечные, но еще коммунистические времена. Дама обратилась к Манечке с просьбой перевести цитаты из Маркса, которые она обильно использовала в своем тексте. Наверное, она решила, что такая работа с первоисточником будет по достоинству оценена оппонентами. Манечка согласилась.

Никаких подвохов от классика девушки не ждали. А через неделю разразился страшный скандал. Оказалось, что канонический, десятилетиями воспроизводившийся перевод «Капитала» в некоторых существенных деталях отличается от Манечкиного. А уж в точности Манечкиного перевода сомневаться не приходилось.

Теперь, по крайней мере, стало понятно, почему нашу страну так трясло последние сто лет. И вообще, с «Капиталом» мы явно побежали впереди паровоза, первыми в мире осуществив перевод роковой книги.

Так однажды судьба всей шестой части суши оказалась в руках переводчиков…

И вот Наташка, чтобы случайно не усугубить положения дел на отдельно взятом участке новейшей истории (ведь кто даст гарантии, что плохо переведенное фэнтези, воспринятое фанатами как руководство к действию, не повлияет на судьбу человечества тем же роковым образом, что и Марксова книга), а заодно чтобы поправить мое хронически плохое материальное положение, – и отправила ко мне Томилина.

Томилин возник на пороге моего дома поздней осенью. На нем были сандалии, одетые поверх хэбэшных, сползающих к щиколоткам носков. В тот день, кажется, выпал снег. Прочие детали томилинского туалета оказались настолько маловыразительны на этом фоне, что стерлись из моей памяти.

Томилин снял сандалии и пошевелил пальцами ног в промокших носках. Потом покосился на тапки Ираклия, стоявшие в прихожей. Но я быстренько спрятала их, выдав гостю свои запасные, без задников. Томилин был огромен, его пепельные, с редкой сединой волосы в поэтическом беспорядке свисали на плечи, а маленькие серые глаза ласково посверкивали из давней небритости.

– Вам кофе или чай? – вежливо поинтересовалась я.

– Нет-нет, ничего не надо, – ответил Томилин немного поспешнее, чем следовало.

– Вы давно ели? – задала я наводящий вопрос.

– Вчера! – вдохновенно отозвался Томилин.

За окном был вечер уже сегодня.

– Грибной суп будете?

Томилин издал нечленораздельный рык всем организмом.

После третьей тарелки супа и двух стаканов чая с ватрушкой Томилин достал из авоськи, скромно болтавшейся на спинке стула, допотопную картонную папку с засаленными тесемками и надписью: «Личное дело. Хранить вечно».

– Знаете, Дарья Николаевна, – тогда мы еще были друг с другом по имени-отчеству, – стихи я теперь совсем забросил. – Лицо его опечалилось. – Вот. Перевожу. Надо же как-то на жизнь зарабатывать.

Насчет стихов я подумала, что, может, оно и к лучшему, а вот «зарабатывать на жизнь» – тут наши интересы совпадали.

…Сначала в разговорах с подругами я называла Томилина «мой приработок». Теперь он перешел в разряд почти «родственника». Свое свободное от основной работы время я посвящаю Томилину. А в промежутках – еще некоторым. Но «некоторые» – явления эпизодические. А Томилин – моя непреходящая ценность.

Про его личную жизнь мы с подругами знаем только, что у него где-то есть бывшая жена и ребенок, которого положительный Томилин пытается всячески содержать.

– Сегодня опять придет «родственник», – говорю я подруге Наташке. – Представляешь, совсем обленился. Валяет какой-то подстрочник, а я поверх текста прописываю больше половины. Но вообще-то, он милый.

– Платит? – С авторами Наташка придерживается строго деловой линии.

– Платит. Он говорит, что за то время, пока переводит все эти импортные опусы, выработал какую-то свою теорию написания бестселлера. Конечно, при таких глобальных задачах ему не до стилистических красот. Он там, знаешь ли, какой-то алгоритм в этих текстах ущучил. И скоро всех нас удивит. Он так утверждает.

– Могу себе представить. – Судя по голосу, идея бестселлера местного разлива в исполнении Томилина Наташку почему-то не вдохновляет. – Наверняка получится что-то вроде отечественных «Жигулей». По виду «Фиат», а по существу…

С течением времени материальное положение Томилина выправляется. Вид сандалий в конце октября уже не разрывает мне душу, и штрипки от треников больше не торчат зимой из-под томилинских джинсов. Меня это радует. Меня всегда радует, когда не только издатели, но и авторы вкупе с переводчиками наконец-то могут продемонстрировать свое растущее благосостояние.