Николай Шпыркович - Лепила[СИ] Страница 12

Я отнес спирт в ординаторскую, где Семеныч с Бобром уже практически помирились, и, будучи заядлыми охотниками, уже вовсю обсуждали прошлогоднюю охоту на кабана.

Разбавив спирт до кондиции, мы этот мир закрепили, по–братски разделив последнее яблоко. Бобер снова вспомнил, было, разбитый фонарь, но Семеныч заметил, что прокурор, ежели он конечно не самоубийца, за свои деньги стадионный прожектор, ему, Бобру, на крышу поставит.

— Ты представляешь, где он будет со своим прокурорством, если ему на работу телегу накатать: «так и так, просим возместить материальный ущерб, нанесенный вашим сотрудником». А дальше — подробности…. То–то.

Когда я вернулся в отделение, уже ничего не напоминало об утреннем разгроме, разве что свежие царапины на холодильнике. Прокурор мирно храпел, в вену ему мерно капался оксибутират натрия. Впереди, правда, еще была пятиминутка, с возможным разбором полетов, ну да ладно, прорвемся. А так — дежурство уже, считай, закончилось, в целом ничего, нормально, даже поспали.

— 5-

… Утро уже давным–давно провело малярные работы на стенах древнего Кремля, не забыв, впрочем, и наш далекий Лесногорск. Результаты были налицо: деревья зеленели, одуванчики желтели, птички щебетали, не исключено, что где–то в близлежащих лесах на глухих полянках весело резвились зверюшки, радуясь солнышку. Сверкали листочки на деревьях и бутылки на помойках. Кончилось замечательное утро, начинался замечательный день, жаль только, что чей–то внешний вид ему упорно не соответствовал. К чьему–то внешнему виду больше подошли бы кадры из очередного голливудского блокбастера о жизни после ядерной войны, где были бы развалины с торчащей арматурой, крысы–мутанты, размером с волкодава. На худой конец сошла бы заставка из Гарлема — бочки с горящим тряпьем, и люди, шарящие в мусорных баках. Хотя чего это я? Мусорные баки — вон они, очень даже наличествуют, числом три, один на мне.

Левый глаз, только–только начавший нормально смотреть на свет Божий, вновь прятался, как черепаха в панцирь, за нарастающим отеком. В этот раз он явно собирался появиться не раньше, чем через пару дней. Ныл после удара живот, и слегка мутило. Приподнявшись на локте, я уперся правой ступней в край бака, навалившегося на левую голень, и рывком спихнул его, невольно зашипев при этом от боли. Я и так был наполовину засыпан мусором, но на прощание плюс ко всему из недр бака на меня вылилась какая–то липкая пакость, столь тошнотворная, что мне сразу захотелось забрать обратно все свое ерничество по поводу брезгливых патанатомов и судмедэкспертов. Может быть, еще сказывались удары по голове, которые за последние три дня я щедро получал, но, как бы то ни было, а утренний бутерброд из меня вылетел пулей, частично приземлившись на рукав рубашки.

— Ты как? — озабоченно склонился надо мной Валерка.

Мне очень хотелось сказать какую–нибудь бодренькую фразу, весело пошутить, сказать что–то типа «как таракан, на которого наступили», однако прилив дурноты безжалостно приказал отвечать правду и только правду, и я честно ответил:

— Хреново.

Валерка стряхнул с меня мусор, насыпавшийся из бака, тоже между делом морщась от вони, и помог мне подняться.

Рана на левой ноге весело запульсировала, тяжелый ручеек крови быстро проложил дорогу в ботинок. Ладно, хоть так — рассмотрев край бака, и прикинув его вес, я судорожно передернул плечами — упади эта сволочь на 20 сантиметров правее и, … здравствуйте, я — гильотинная ампутация.

— Кто эти козлы? Что им от тебя надо было?

— Выпить хотели, у меня решили деньжат стряхнуть. Спасибо, ты подоспел, а то бы запинали.

— У, блин, шакалы, надо было догнать их, бошки отстучать, а я посмотрел, что ты тут лежишь, не стал гнаться.

— С меня причитается. Ты сейчас свободен?

— Ну, в общем, да.

— Тогда забрасывай ведро домой и дуй ко мне. Посидим, поговорим — есть о чем.

— Ведро–то — Валерка хохотнул — прибыло на место постоянной дислокации, — и пнул ногой обломок красного пластика. Ну, не жалко, я бы об ту дурную голову еще бы два таких разбил.

Я критически осмотрел себя сверху донизу. Мои еще 20 минут назад светлые брюки явно просились остаться здесь, с Валериным ведром, рубашка тоже была ненамного лучше, однако, трезво рассудив, что лучше вернуться с работы грязным, вонючим и одетым, нежели голым, и все равно грязным и вонючим, я решил на время свидание брюк с ведром отложить. Благо, дом — вон он, в 100 метрах. Противно чвякая скопившейся в ботинке кровью я поковылял к нему по тропинке между кустами.

— Может, помочь дойти? — предложил Валерка.

— Да, ладно, доберусь. Давай, подгребай, минут через сорок.

День был будний, все в основном, разбрелись на работу, так что лишь пара встречных прохожих удивленно проводили меня взглядами.

Пользуясь одним глазом, — за последние дни я стал очень понимать циклопа Полифема, и нехорошо относиться к Одиссею, — я зашел в свой подъезд и доковылял до второго этажа. Ввалившись в квартиру, я прямо в коридоре разделся, и, тихо постанывая, благо стенания мои никто услышать не мог, поплелся в ванную. Осмотрев рану на ноге, я чуть–чуть повеселел. Хотя кровоточила она довольно обильно, основной удар ящика — топора пришелся вскользь, так, что мышцы задеты не были. Я промыл рану раствором хлоргексидина, края обработал йодом. После того, как я минут на пять плотно прижал тампон, в общем- то прекратилось и кровотечение.

Слава Богу, дома завалялась буржуйская самоклеящаяся повязка, я присобачил ее на рану — гут, теперь можно и душ принять. Водичка лилась еле–еле теплая, но нам то что? Главное, чтобы напор был хороший. Смыв с себя воспоминания о помойке, я насухо вытерся китайской махрой и прошлепал в коридор. Гардероб мой, конечно же, понес безвозвратные санитарные потери. Если у меня и были какие–то сомнения, то шибанувшее из коридора амбре быстро расставило все точки над «и». Выбрав полиэтиленовый пакет поцелее, и, стараясь дышать ртом, я запихнул в него штаны, подумав немного, махнул рукой и затолкал туда же и рубашку. Как выражается тот же Семеныч, сгорела хата, гори и пуня…Щедро напшикав в коридоре освежителя воздуха, я критически нюхнул воздух: наверное, вот так же пахнет в ботаническом саду, когда на радость биологу, там расцветает раффлезия, цветок с запахом гниющего мяса. Ладно, балкон открою, выветрим.

Минут через пять заскочил Валерка. Я к тому времени соорудил нехитрую закусь и выволок красавца–гусара за хобот, то есть за горлышко из морозильника. Пить вообще–то уже не хочется, но не пить — опять нет повода. Все же, учитывая, хотя бы даже легкое сотрясение мозга у себя, свою рюмку я еле пригубил.

Валерка же, выпив и закусив, снова спросил меня:

— Так что эти хмыри от тебя хотели?

— Я же говорю, денег, наверное, не хватило, а тут я подвернулся. Я…

…шел с работы, и снова раздумывал над словами прокурора. Прошло уже два дня, после его знаменитого прорыва, он полностью пришел в себя, и даже странно было видеть, такого представительного мужика и вспоминать, что он вытворял. Сам же он все время только сконфуженно бормотал, что и сам не понимает, как он мог да такого дойти.

— Главное, ведь все помню, — в сотый раз повторял он. — Мало того, даже когда я…это…буянил, какая–то часть меня все время понимала, что я творю ерунду, ну, вроде, как на 10–15 % «я» — это «я» — прежний, знаю, что я в больнице, лечусь, нехорошо это — бутылки во врачей бросать, но большая часть меня — этих 10 % глушит и заставляет этот бред нести — про пистолет, про фашистов. Ради Бога, извините, я за все заплачу, только на работу, пожалуйста, не сообщайте.

— Мне как–то с трудом верилось, что он чего–то соображал, однако, наша санитарка, вечно тихая пожилая женщина Варвара Корнеевна его поддержала.

— Бес это в нем говорил и делал. Сам человек его в себя впустил, сам волю дал, сам от Господа Бога отрекся, когда водку пил, да непотребством занимался, — вот он и показал свою силу.

— Ну, мы же его побороли.

— Упаси вас Господь так думать, — перекрестилась Корнеевна. — Бес — это ведь падший ангел, а ангелов Бог сделал неизмеримо сильнее, умнее людей. Отпав от Бога, они всю эту силу сохранили и на зло пустили. Святые отцы пишут, что любой из них когтем может Землю перевернуть. Без Божьей помощи и защиты мы перед ними — что лягушка перед танком. Вы ему, — она кивнула на дверь палаты, где лежал прокурор, — укол сделали, тело, оболочку обездвижили, а душу уколом вылечите? Можете вы ему такой укол сделать, чтобы он пить бросил, зло творить перестал, праведным стал?

— Ну, можем, конечно, — уже не столь уверенно, но все же я продолжал бороться за честь профессиональной медицины. — Вот, закодироваться можно, психотерапия там…

— А что ваше кодирование дает? Ну, загоните вы эту пьянку внутрь, все одно, как бандита в тюрьму упрячете. И бандит, верно — пока в тюрьме сидит — дома не грабит, людей не убивает, мы его не видим, в тюрьме этой. А тем, кто в тюрьме с ним живет — легко разве, если это — матерый разбойник? И кто сидит, и кто охраняет…И пока он в человеке — все изводить его будет, вырваться пытаться, а уж если вырвется на свободу — пощады не жди…. Так ведь и еще что — бандит, хоть какой, все же может исправиться и покаяться, а бес никогда не исправится, до Страшного Суда зловредничать будет — охота ему одному в огненном озере гореть. Нет, чтобы его победить, надо на помощь Бога позвать, а человек все думает: я сам, я сам — денег заплачу, уколов наделаю, а рублем и шприцом беса не прошибешь.