Валентина Немова - Любить всю жизнь лишь одного Страница 17

Но вот явились, опоздав на 25 минут, Лазейкина и Иванова. На последней парте, где они устроились поскольку законные их места были заняты, началась возня, но тут же закончилась. Замечаний педагог не делает: сегодня же праздник. Девочек поздравляют. И все-таки так странно, когда у нас, в девятом классе, на уроке нешумно. Витька "плавает". Девчата изо всех сил стараются его выручить, беззвучно шевеля губами. Однако это не помогло. Витек получил "zwei" (2). Выходит к доске Сашок Волгин. "Заработал" то же самое…

В тот же день на перемене.

Раскрыв дверь, слышим крик, настоящий вой, который доносится из соседней классной комнаты. Выбегаем в коридор. Восьмиклассники орут:

— Трамвай!

Влетаем в их кабинет: весь класс на окнах. За окнами, по новой линии, что тянется вдоль улицы, на которой стоит наша школа, ползет первый на нашем правом берегу трамвай. Старенький, ободранный вагончик. Он пройдет, "прощупав" дорогу, а после него помчатся по рельсам, весело звеня, один за другим, его собратья. Наконец-то мы дождались этого счастливого события. (Примечание Юлии: Нет, наша школа не стоит, а как бы поднимается в гору вслед за трамваем).

Пуск трамвая, приуроченный к 8 марта — это не что иное, как подарок женщинам…

9/III

Эх, сбор! Послушаешь, как проходит за стеной сбор в отряде Лизы Сливочкиной, даже зависть берет. Ученица посредственная, а пионервожатая отличная.

Я тоже у "своих" пионеров провела сбор. Прошел он неплохо, но было скучновато. К следующему нужно будет подготовить пьесу. Иначе ребята опять будут зевать. А этот надо было посвятить Международному женскому дню. И озаглавить так: "Наши мамы". И почему я не додумалась до этого раньше?!

Ну и бас у Топоркова! Лишь только поздоровается, сразу поймешь, какое у парня настроение. Если голос звучит гулко и уверенно, значит хорошее, тихо, значит плохое…

- * * *

В целях конспирации Тоня каждому из одноклассников присвоила прозвище: мне — ястребок, себе — малиновка. — Это написано почерком Юли. А дальше почерк Тони:

Скажи, Ястребок, тебе неприятно брюзжание Малиновки? Она часто брюзжит, как старая старуха. Мне самой это не нравится. И я прошу тебя: не принимай всерьез ее нытье. Поводы для него слишком незначительные. Трудно по-настоящему будет, постараюсь не стонать. Брюзжание иногда полезно, только в малых дозах, конечно.

— Комсомольское собрание

Повестка: обсуждение итогов проведенной классным руководителем проверки выполнения учащимися 9 класса распорядка дня. Юлии на собрании нет, вызвали к директору, чтобы помогла разобраться в каком-то ЧП.

Отрывок из протокола, который вела Мудрецова Тоня.

Коробов (строго, обращаясь к Мудрецовой): Вот ты, Тоня, скажи, приносят ли вам какую-нибудь пользу ваша с Юлей дружба?

Тоня (растерянно): Мне, по крайней мере, приносит.

Коробов: В чем?

Тоня: Хотя бы в том, что я стала общительней.

Коробов: А Юле?

Тоня: Может быть, тоже приносит.

Коробов: Юля очень груба с родителями. При мне она резко оборвала отца. Вот ты была на беседе о дружбе. Там предлагали дружить в двух случаях: чтобы один другому помогал…

Тоня: Василий Евгеньевич, извините, что перебиваю Вас. Это не дружба. По-моему, в дружбе должно быть равенство.

Коробов: В дружбе всегда один лучше другого.

Тоня: Лучше, когда равенство. Тогда дружба настоящая.

Поднялась рука.

Коробов: Аня Донцова хочет выступить. Говори Аня.

Аня: Василий Евгеньевич, разрешите обратиться к Кулининой.

Коробов: Обратись.

Аня: Роза, скажи, где твой комсомольский билет?

Кулинина: При мне.

Аня: У тебя его не было. Откуда он?

Кулинина: Из райкома.

Аня: Ты его теряла. Почему об этом не знают комсомольцы нашего класса? Почему об этом не было объявлено на школьном комсомольском собрании?

Шум в кабинете. Выкрики с мест. Попробовал кто-нибудь другой потерять билет! Такой нагоняй дали бы!

Коробов (забеспокоившись). Ребята, хватит о плохом говорить! Давайте поговорим о хорошем (называет фамилии тех, кого застал за уроками). Ребята затихли.

Коробов (с упреком): Ты, Мудрецова Антонина, стала хуже учиться. Что на это скажешь?

Тоня (сквозь слезы): Может быть, я и хуже стала учиться. Но в этом Русанова Юля не виновата…

Приписка, сделанная почерком Юлии.

Как я возмущалась, узнав, что говорил обо мне Коробов на классном собрании, и прямо, и намеками. Отца оборвала! А он, Василий Евгеньевич, спросил у меня, почему я это сделала? Если бы он поинтересовался, я бы ему ответила, и он согласился бы, что я правильно поступила. Я же знаю, что у моего родителя на уме. Он, если бы я ему не помешала, мог бы упрекнуть учителя, что меня слишком загружают школьными делами, столько, мол, времени отнимают, что ей уже некогда стало уроки учить. Если бы он все это высказал Коробову, могла бы произойти стычка между ними. А я ее предупредила. Что же в этом плохого? С отцом я как-нибудь найду общий язык. А вот если бы он с учителем поссорился из-за меня, было бы хуже. Если бы он, классный руководитель, не отпустил меня с собрания (а он мог это сделать и даже обязан был так поступить, раз приготовился меня "разбирать" при всем классе), я объяснила бы, почему так поступила, и ребята согласились бы, что я права. Но он, этот горе-воспитатель, предпочел обсудить меня за моей спиной, не выяснив сути дела и не подумав о том, что его самого за этот недостойный поступок после собрания осудит класс. Мы ведь уже не маленькие и понимаем, что хорошо, что плохо.

Далее. Тоня Мудрецова, видите ли, хуже учиться стала! И в этом Юля Русанова виновата. А кто виноват, что я стала хуже учиться? Восьмой класс в женской школе закончила почти на одни пятерки. Кто же в девятом эти мои пятерки "съел"? Не Тоня, разумеется, и не педагоги здешние, на уроках у которых не только уснуть, умереть от скуки можно!

Бедная Тоня — тихоня! Хуже учиться стала! И нисколько не хуже. Как успевала, так и успевает. Учителя как завышали ей оценки, так и завышают, применяя доступные им средства, а именно: дают знать, когда собираются вызвать к доске. Не раз они это делали при мне, надеясь, что я не пойму, о чем они с ней договариваются. В письменных работах пропускают ошибки. Меня в учком выбрали, а ее в отличницы. Уж очень нравится она учителям, такая робкая, скромная, бессловесная, в общем. И тянут ее всем педагогическим коллективом, в медалистки, наверное, готовят. Это же большой плюс школе, если кто-то из ее выпускников получит медаль. Я Тоне нисколько не завидую и подкапываться под подругу не собираюсь, тем более, что очень трудно доказать, что преподаватели делают ей какие-то послабления. Ошибки ведь все учителя пропускают, поди, распознай, когда это непреднамеренно делается, а когда сознательно. По телефону тоже, наверное, поддерживают с нею связь. Но неужели я пойду в милицию и потребую, чтобы ее телефон взяли на прослушивание? Этого еще не хватало! Учителей на чистую воду выводить тоже в мои планы не входит. Пусть этим занимаются те, кому по должности положено контролировать работу средних школ. Но я уверена: придет время, и все эти нарушения всплывут на поверхность, и стыдно станет Антонине, что пользовалась незаслуженным почетом.

И она когда-нибудь мне позавидует, что не была я в школьные годы любимицей нечестных учителей. Мое мнение такое: пусть лучше тебя недооценят, чем переоценят. Если недооценят, ты свое при желании еще возьмешь. А если переоценят, то у тебя что-то отнимут, что-то сломают в тебе, что потом очень трудно будет восстановить. Эти свои мысли здешним учителям высказывать не собираюсь. Что я думала о них, я уже сказала, когда забирала документы, чтобы перейти в женскую школу. И нет необходимости повторяться. Что я тогда о Коробове говорила? Что он очень непонятно объясняет. Слушаешь его, и тебе кажется, что ты круглый дурак. А фактически он сам, наверное, плохо понимает свой предмет. Этот мой отзыв о нем ему, конечно, передали. Я уже и думать забыла, что наболтала тогда. А он все помнит. И, дождавшись подходящего момента, прикинувшись, что занялся воспитательной работой, начал мне мстить. А раз начал, то и продолжит.

Надо сказать, до этого собрания относилась я к нему хорошо, как и другие ребята из нашего класса. У него приятный голос, не менее приятная внешность: пышные волосы, голубые бездонные глаза. Не лишен, в общем, этот плут обаяния. И я, проникнувшись доверием, собиралась поговорить с ним по душам, спросить совета, как быть с отцом, который все время ругает дома советскую власть. Я на это не могу смотреть сквозь пальцы, хотя и люблю отца и горжусь им…

Какое счастье, что Коробов открыл мне свое истинное лицо раньше, чем я ему нашу семейную тайну. С такими подлыми людьми разве можно откровенничать? Чуть было, по глупости своей, не упекла родного отца в тюрьму. События эти происходили в 50 году, еще при жизни Сталина, когда очень легко можно было кого угодно подвести под политическую статью. Но Коробов, сам того не зная, удержал меня от безрассудного шага. Вот уж действительно, не было бы счастью, да несчастье помогло…