Николай Шпыркович - Лепила[СИ] Страница 26

— Блин, в приемном отделении «периферийки» есть, позавчера только подкалывались, почему на «Скорой» «голый вассер»? — накинулся я на Арамовну — та лишь виновато развела руками — кончились мол. Кончается обычно, тогда, когда не начиналось. Ну, не хочет наша «Скорая» работать с инфузией, как не стыдим мы их с Семенычем. Хоть стреляй! Привыкли работать по старинке — загрузили больного — и: гони ямщик! «Ну и сам виноват!» — обругал я себя мысленно, — «… давно их надо было построить «по–серьезному»". Нинка укатилась за катетером, подгоняемая моими нетерпеливыми «давай, давай, давай». Арамовна же положила жгут на ближайшую к ней, правую руку, Винта. Вены у него когда–то, сто лет назад, еще до ранения, были, однако когда Арамовна туго затянула резиновую полосу, на руке не то, что ничего не набухло — даже не посинело. Несмотря на то, что Арамовна отчаянно хлопала по молочно–белой руке, доступ к вене упорно не желал проявляться.

— Нэ знаю, куда колоть — беспомощно посмотрела она на меня.

Тут вернулась Нинка, держа катетер в руке, как Данко — сердце. Уже через прозрачную крышку я увидел, что катетер с белым клапаном, стало быть, 17q. Кивнув ей в знак одобрения, я обеими руками схватился за пояс темно–зеленых брюк и резко дернул, так что пуговицы «выстрелили» в сторону ойкнувшей от испуга Нинки. Сдернув брюки до колен, я следом спустил и фиолетовые трусы с изображениями обезьян, совокупляющихся в разных позах. Кровь пропитала и их, будто Винт старался смыть подобное непотребство со своего нижнего белья. Где там у тебя, парень, бедренная артерия? Я нащупал слабый пульс в паховой складке и, взяв катетер, предварительно извлеченный Нинкой из упаковки, зубами сдернул с него защитный пластиковый колпачок, выплюнув его в дальний край салона, где он благополучно и провалялся два месяца, пока Инна не пожаловалась, что ей что–то упирается в затылок. Пальцами левой руки немного отдавив в сторону артерию, вернее, ту нитку, которая изо всех сил пыталась не порваться под моими пальцами и отступя на сантиметр ближе к середине, под углом в 450 я вонзил катетер, медленно продвинув его по направлению к голове. Да где ж ты…. О! В прозрачную канюлю нехотя вползла темная капля. Теперь катетер — вперед, по иголке — направителю, как по рельсу, пластиковые крылышки — разложить, система? Я, не глядя, протянул руку, кто–то, Нинка или Арамовна, услужливо вложил в нее пластиковую трубку, и я подсоединил ее к уже установленному катетеру. Открыв зажим, я дал возможность струей литься из бутылки физиологическому раствору. Прификсировав «крылышки» катетера к коже пластырем, я позволил себе чуть–чуть перевести дух. Теперь можно и ввести что–нибудь.

— Что у вас из гормонов — спросил я Мурадян.

— Прэднизолон.

— Ладно, давайте хоть преднизолон. Сто, … нет лучше сто двадцать миллиграммов.

Тут подоспел и Денис: с чемоданом в одной руке и ящиком дефибриллятора — в другой. Он очумело воззрился на меня, — наверняка приняв за того тяжелораненого, с геморрагическим шоком, к которому его вызвали. И впрямь, видок у меня был еще тот: я стоял полуголый, весь перемазанный чужой кровью, так что немудрено было и перепутать. Я наскоро обрисовал ему ситуацию и посоветовал:

— Давай быстрее кровцы ему, на растворах не вытянем, он почти все потерял.

— А какая у него? — широко распахнул он глаза за стеклами очков.

— А я откуда знаю? — разозлился я. — Или ты думаешь, что я по пути ему группу определил, прямо на приборной панели? Первую минус давай, у нас там ее 900 миллилитров, по–моему, если ты ее еще ее кому — нибудь не зафигачил!

— Нет я никому…. А как — без определения?

— В пакетах — определи, а на индивидуальную совместимость — я махнул рукой, — времени нет. Бог даст, у него, как и у всех. Пока восполним, чем есть, а к тому времени его собственную определят, если у него самого не первая — минус — что нибудь из наших запасов перельем. — Да, и вот еще что, … — я достал из чемоданчика воздуховод, и, наконец–то, вытащил изо рта раненого тряпку, на которую уже посматривали недоумевающим взглядом фельдшера. Введя воздуховод в рот, я развернул его, так что изгиб надежно зафиксировал во рту язык, не давая ускользнуть ему назад и перекрыть дыхательные пути. Ну, вперед! Каталка с грохотом понеслась по кафельному полу. Денис, смешно прихлопывая себя чемоданом по бедру — за ней. Я же устало поплелся отмываться от чужой крови. Обмывшись, я щедро умастил свое все–таки немного подгоревшее на солнце тело спиртом, использовав при этом весь запас приемного покоя — не свое, дак …, — хоть времени уже прошло много, и если у парня было что–то в крови, а у меня — какие–нибудь микротравмы на теле — я бегу по московскому перрону за поездом, который уже под Смоленском.

Я задержался лишь на минуту, а в приемный покой уже вбежала, запыхавшись, санитарка из нашего отделения:

— Дмитрий Олегович, Денис Константинович просит вас помочь на наркозе.

Собственно, я и сам хотел остаться, но …, как глубоко я понимаю тебя, товарищ Сухов…

Поднявшись наверх, и, переодевшись в свой рабочий костюм — не таскаться же, в заляпанных кровью шортах по отделению, я сунулся в операционную — там уже стоял дым коромыслом. В святая–святых, куда обычно без грозного окрика Степановны носа не сунуть — недоступность вверенного ей помещения она блюдет почище, чем евнух — султанского гарема — , одновременно суетилось и галдело человек восемь. Разматывала свой провод медсестра с электрокардиографом, лаборантка с набором своих трубочек и пипеток колдовала над пальцем больного, силясь что–то выжать из побелевшей плоти. Рентгенлаборант толкал свою тяжелую машину, натужно переваливаясь, передвигал аппарат через уже разложенные шланги подачи газов, очень напоминая Сизифа. Сама Степановна торопливо бросала инструменты на стол, досадливо покрикивая на санитарку, та же металась между ней и Денисом, возившимся на пару с анестезисткой у правого плеча больного — по–видимому, они ставили подключичный катетер. Гоша с Семенычем о чем–то в полголоса переговаривались, разглядывая рану на животе, потом Семеныч замысловато крутнул рукой и пошел мыться, Гоша постоял немного, покивал, будто с кем–то соглашался и отправился за ним. У изножья операционного стола высился немецкий штатив, с перекладиной, концы которой закручивались наподобие бараньих рогов, на одном из них висел пластиковый пакет с эритроцитарной массой. Систему уже успели заменить — бюретка была более широкой, и в ней виднелся сетчатый мешочек фильтра, через бюретку тянулась темная струйка — кровушка, как и положено, бежала струйно. Только это ненадолго. Ага, вот оно: ниточка превратилась в череду капель, вначале мелькавшую со стробоскопической частотой, затем капли стали капать все реже и реже. Так всегда с этой эр. массой: густая взвесь эритроцитов начинает налипать на стенки катетера или иглы, суживая просвет — как следствие, падает скорость введения. Пора поработать в качестве насоса.

Бардак бардаком, а порядок должен быть. Завязав на затылке завязки маски и натянув на ноги одноразовые бахилы, я зашел в операционную, поздоровавшись по дороге с полоскавшими в раковинах хирургами.

— Все наши беды — от анестезиологов — угрюмо пробурчал мне в спину Гоша. — Где ж ты его откопал, Димыч?

Я лишь пожал плечами, заходя в операционный зал. Как говорят татары — «кисмет» — «судьба».

У Дениса на лбу уже выступила испарина — он пытался нащупать концом длинной иглы подключичную вену. Анестезистка оттягивала вниз руку раненого, чтобы облегчить доступ к вене, но что–то все равно «не срасталось».

— Помогай Бог добрым людям, — вежливо кивнул я, подходя ближе. — Проблемы?

— Да что–то не идет, — с деланным спокойствием отозвался Денис, в очередной раз втыкая иглу.

— Ну, давай, — я стал рядом. — Так, подкалывай, да не решети ты его, в ту же дырку коли. Нет, иглу направляй на яремную впадину, да, вот туда, и угол острее, под кость иди, на себя аспирируй.

В шприц, заполненный прозрачным раствором, хлынула струя темной крови, клубами перемешиваясь с анестетиком.

— Теперь отсоединяй, иголку только пальцем прикрой, и леску задвигай.

— Дальше я уже сам — образованно отозвался Денис, перекрыв иглу, во избежание засасывания воздуха в полость сердца.

— Ну, тогда давай, а я ему кровь покачаю — отозвался я уже от штатива.

Хорошо, все–таки, что кровь теперь большей частью идет в пластиковых пакетах: я снял с «рога» мешок с надписью «Baxter» И сжал его между ладонями, создавая избыточное давление и загоняя вязкую эритроцитарную массу в бедренную вену. Кровь снова начала литься темной непрерывной струей, по мере того как пакет пустел, я сворачивал его в трубку, все время обеспечивая давление в системе. Чем хорош пакет — достаточно рук, чтобы загнать его содержимое в вену. В Афгане, говорил наш преподаватель военной хирургии, такие пакеты вообще подкладывали под раненого, если не на что было повесить, а на что его повесишь, в горах–то, если раненого нести надо, а рук не хватает. Клали пакет под… это самое, короче, и под весом тела жидкость заливалась в вену. В стеклянном флаконе тоже можно создать давление — но для этого уже надо длинная игла и резиновая груша, скажем от тонометра. И то обляпаешься, как маляр–недоучка. Ну, а буржуинам такой опыт вообще до фонаря — по своему скудоумию они придумали для подобной работы инфузоматы.